Территория тьмы - Видиадхар Найпол
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подсказки такого рода распространены повсеместно, однако в Индии эта практика имеет чисто индийское происхождение. «Свой долг, хотя бы несовершенный, лучше хорошо исполненного, но чужого. Лучше смерть в своей дхарме, чужая дхарма опасна».[18] Это сказано в Бхагавадгите, которая за пятьсот лет до Шекспирова Улисса проповедовала «закон соподчиненья»[19] — и проповедует его по сей день. И человек, который заправляет жалкие постели в гостиничной комнате, оскорбится, если вы попросите его подмести с пола песок. Клерк не принесет вам стакана воды, даже если вы упадете в обморок. Студент, изучающий архитектуру, сочтет унизительным для себя выполнение рисунков или должность простого чертежника. А стенографист Рамнатх, преданный треугольной деревянной доске, стоящей на его столе, откажется отпечатать на машинке текст, который он сам только что записал скорописью.
* * *Рамнатх служил в правительственном департаменте. Он получал 110 рупий в месяц и был счастлив, пока в его департаменте не появился Малхотра, 600-рупиевый чиновник. Малхотра был индийцем родом из Восточной Африки, получил образование в английском университете и недавно вернулся из командировки в Европу. Рамнатх и его 110-рупиевые коллеги втайне насмехались над индийцами, возвращавшимися из Европы, но все они немного побаивались Малхотры, у которого была грозная репутация. Рассказывали, будто он знает наизусть все параграфы Кодекса гражданской службы; знал он и свои привилегии, и свои обязанности.
Вскоре Рамнатха вызвали в кабинет к Малхотре, и тот быстро продиктовал ему письмо. Рамнатху удалось ловко застенографировать все сказанное, и, испытывая удовлетворение, он вернулся к своему столу с табличкой «Стенографист». Других поручений в тот день ему не поступало; но назавтра, ранним утром, его снова вызвали, и Рамнатх увидел, что Малхотра белый от злости. Его аккуратно подстриженные усы ощетинились, глаза казались колючими. Он недавно принял ванну и выбрился, и Рамнатх ощущал разницу между своими просторными белыми брюками и длинной голубой рубашкой с открытым воротом — и серым костюмом Малхотры, сшитым у европейского портного и дополненным университетским галстуком. Рамнатх сохранил спокойствие. Гнев начальника, независимо от причины, был столь же естественным, как та брань, которой сам Рамнатх осыпал уборщика, дважды в день приходившего чистить уборную его арендованной квартиры в Махиме. При таких взаимоотношениях гнев и брань почти не имели смысла — они лишь напоминали, кому какое место отведено.
— Письмо, которое я диктовал тебе вчера! — сказал Малхотра. — Почему его не принесли мне на подпись вчера вечером?
— Не принесли? Прошу прощения, сэр. Я сейчас проверю. — Рамнатх отлучился и вскоре возвратился. — Я говорил об этом с машинисткой, сэр. Но у Хиралала было очень много работы в эти дни.
— У Хиралала? А ты разве не печатаешь?
— Нет, сэр. Я — стенографист.
— А что, интересно, должен уметь стенографист? Впредь будешь печатать те письма, которые я тебе диктую, ясно?
У Рамнатха вытянулось лицо.
— Слышишь меня?
— Это не входит в мои обязанности, сэр.
— Это мы еще посмотрим. Запиши еще одно письмо. И чтобы оно было готово до обеда.
Малхотра стал диктовать. Рамнатх танцующим пером вывел ряд закорючек, поклонился, когда диктовка кончилась, и вышел из кабинета. Днем его снова вызвал Малхотра.
— Где письмо, которое я диктовал тебе утром?
— Оно у Хиралала, сэр.
— И вчерашнее письмо до сих пор у Хиралала. Разве я не говорил тебе, что теперь ты будешь печатать для меня письма?
Молчание.
— Где мое письмо?
— Это не входит в мои обязанности, сэр.
Малхотра ударил кулаком по столу.
— Но мы уже говорили об этом сегодня утром!
У Рамнатха тоже было такое ощущение.
— Я — стенографист, сэр. Я не машинистка.
— Рамнатх, я подам на тебя рапорт за неподчинение.
— Это ваше право, сэр.
— Не смей говорить со мной таким тоном! Ты не будешь печатать мои письма. Тогда так и скажи мне — скажи: «Я не буду печатать ваши письма».
— Я — стенографист, сэр.
Малхотра отпустил Рамнатха и пошел к начальнику департамента. Пришлось немного подождать в вестибюле, прежде чем его пригласили войти. Начальник был уставшим и снисходительным. Он понимал раздражение Малхотры — ведь тот недавно приехал из Европы. Но до него никто еще не требовал, чтобы стенографист печатал. Разумеется, можно сказать, что в обязанности стенографиста входит и печатание. Но это значило бы слишком широко толковать определение стенографии. Кроме того, это ведь Индия, а в Индии необходимо принимать во внимание чувства людей.
— Если ваша позиция такова, сэр, тогда очень сожалею, но я вынужден сообщить, что вы не оставляете мне иного выбора, кроме как довести дело до Комиссии по делам государственной службы. Я подам на Рамнатха рапорт за неподчинение вам. И через вас я попрошу о полномасштабном расследовании обязанностей стенографиста.
Начальник вздохнул. Малхотра не продвинется далеко по службе. Это ясно; но у него есть определенные права, а просьба о расследовании рано или поздно, пускай не сразу, создаст немалые осложнения: бумаги, вопросы, рапорты.
— Лучше наберитесь терпения, Малхотра.
— Если я правильно понял, сэр, это ваше последнее слово?
— Последнее слово? — рассеянно переспросил начальник. — Мое последнее слово…
Зазвонил телефон — и начальник схватил трубку, улыбнувшись Малхотре. Малхотра поднялся и вышел.
На столе Малхотры не лежало писем на подпись. Он вызвал по телефону Рамнатха, и Рамнатх появился почти немедленно. Его торжество так и проглядывало сквозь под-черкнуто-серьезный вид: склоненные плечи, блокнот прижат к груди в голубой рубахе, взгляд прикован к ботинкам. Рамнатх уже знал, что Малхотра побывал у начальника, и что ему не грозит даже выговор.
— Письмо, Рамнатх.
Раскрылся блокнот; перо побежало по бумаге, выводя закорючки. Но, пока Рамнатх выводил закорючки, его самоуверенность сменилась ужасом. Он стенографировал приказ Малхотры о своем увольнении — за несостоятельность как стенографиста и за дерзость. Уже заносить эти слова скорописью на бумагу было достаточно страшно. Но еще хуже было то, что письмо будет печатать Хиралал. Теперь, похоже, на долю Рамнатха выпадет только унижение. Справляясь с ужасом, он застенографировал письмо, со склоненной головой дождался, когда его отпустят, а когда его отпустили, помчался в кабинет начальника департамента. Он долго прождал в вестибюле; попал в кабинет начальника; почти сразу же вышел из него.
В пять часов Рамнатх постучал в дверь Малхотры и остановился у двери. Дрожащей рукой он протянул несколько отпечатанных страниц; как только Малхотра поднял взгляд, глаза Рамнатха наполнились слезами.
— А, — протянул Малхотра. — Я вижу, у Хиралала быстрее пошла работа.
Ничего не сказав, Рамнатх бросился к столу Малхотры, положил отпечатанные страницы на зеленый блокнот с промокательной бумагой и, как бы продолжая это направленное вниз действие, рухнул на пол и прикоснулся сцепленными кистями рук к начищенным ботинкам Малхотры.
— Встань! Сейчас же встань! Кто это отпечатал — Хиралал?
— Я! Я! — всхлипнул Рамнатх, не поднимаясь с потертой напольной циновки.
— Обращаешься с вами как с людьми — и что же? Вы перестаете подчиняться. Обращаешься с вами как со скотиной — тогда вы вот как себя ведете.
Всхлипывая, обнимая его ботинки, водя по ним ладонями, Рамнатх согласился.
— Ну, теперь будешь печатать мои письма?
Рамнатх ударился лбом об ботинки Малхотры.
— Хорошо. Тогда мы разорвем это письмо. Вот как, значит, нужно работать в этом департаменте.
Всхлипывая, стукаясь лбом о ботинки Малхотры, Рамнатх ждал, когда слоеные обрывки первого экземпляра машинописного текста и его копий упадут в корзину для бумаг. Потом он поднялся, с сухими глазами, и выбежал из кабинета. Рабочий день закончился; теперь, вместе с нескончаемыми толпами, — домой, в Махим. Ему еще только предстояло свыкнуться с унижениями этого нового мира. Над ним надругались, задев самый уязвимый участок его уважения к самому себе, и один лишь страх перед пропастью придал ему сил, чтобы снести это надругательство. Это была маленькая, но трагедия. Он научился повиноваться; значит, выжить он сумеет.
Несть числа подобным трагедиям, запечатленным в сердцах тех, кого он видит среди этих проворных толп одетых в белое людей, торопящихся из дома и домой, как торопятся все городские труженики в каждом из городов мира, — людей, которым адресована вся реклама, для кого ездят электрички, к кому обращаются киноафиши, все эти пестро выряженные женщины с большими грудями и широкими бедрами, наследницы всех тех древнеиндийских скульптур, которые некогда — прежде чем отделиться от породившего их народа — выражали трагические народные чаяния.