Достоевский: призраки, фобии, химеры (заметки читателя). - Лео Яковлев

Этот сюжет не реализовался ни в его творчестве (о чем, вероятно, не следует жалеть, поскольку в нем, по замыслу автора, могли в неблагоприятном освещении предстать многие достойные люди из литературного круга 40—60-х годов), ни, к счастью, в его жизни, хотя последний выпуск «Дневника писателя» (январь 1881 г.) и подготовительные материалы к нему, в которых встречаются весьма удивительные мысли о «восточном вопросе» типа: «имя белого царя должно стоять превыше ханов и эмиров, превыше индейской императрицы, превыше даже самого калифова имени. Пусть калиф, но белый царь есть царь и калифу. Вот какое убеждение надо чтоб утвердилось! И оно утверждается и нарастает ежегодно, и оно нам необходимо, ибо оно их приучает к грядущему». «Пусть приучается к мысли, что мусульманский Восток и Азия принадлежат Белому царю», — свидетельствующие о том, что Достоевский был уже близок к такому печальному пределу. Во всяком случае, под приведенными выше фразами мог бы подписаться Поприщин.

Однако Всевышний милосердно избавил писателя от этой скорбной участи.

(Сходство «Дневника писателя» с «Записками сумасшедшего» Гоголя отмечалось современниками Достоевского еще при появлении первых глав этого пестрого сочинения в «Гражданине», — см., например, заметку Л. Панютина в «Голосе» от 14 января 1873 г. Как бы в ответ на это сопоставление Достоевский в очередной главе, опубликованной в «Гражданине» 21 мая 1873 г., то ли в шутку, то ли всерьез сам уподобляет себя Поприщину.)

P.S. Первоначально я назвал этот раздел «История болезни», но потом, просматривая необъятную библиографию публикаций, имеющих отношение к жизни и трудам Достоевского, я обнаружил в журнале «Клиническая медицина» двадцатилетней давности статью А. Е. Горбулина «К истории болезни Ф.М. Достоевского» (1986, № 12). Это оказалась небольшая заметка клинициста-пульмонолога, посвященная различным легочным заболеваниям писателя, одно из которых и стало непосредственной причиной его смерти.

Что касается эпилепсии, то этот врач рассматривал ее лишь как один из факторов, оказывавших влияние только на физическое состояние больного, и его представления о количестве припадков, терзавших душу и мозг Достоевского, оказались крайне поверхностными, а иногда и ошибочными: так, например, он сообщает, что к выходу «Братьев Карамазовых», т. е. к 1880 г., Достоевского уже три года не мучили припадки эпилепсии и делает вывод о спонтанном улучшении в течении заболевания, в то время как только отмеченных в разных записях в 1880 г. было шесть припадков, из которых три было очень сильных — в том числе случившийся 20 февраля, после того как Достоевский узнал о покушении Млодецкого на Лорис-Меликова. Однако даже этот припадок не помешал ему на удивление многих отправиться лично созерцать казнь Млодецкого 22 февраля. А один из сильнейших припадков, последствия которого продолжались целую неделю, был отмечен писателем 6 ноября, т. е. менее чем за три месяца до кончины. И по поводу этого припадка сам Достоевский отмечает, что с годами припадки действуют все сильнее. Какое уж тут «спонтанное улучшение»!

Тем не менее, слова «история болезни» применительно к Достоевскому прозвучали относительно недавно, и мне не захотелось их повторять. И после непродолжительных раздумий я решил обратиться к более архаическому наименованию того же самого медицинского документа — «скорбный лист» (по В. Далю — краткие заметки о болезни и ходе ее), что, может быть, судя по приведенному в начале этого раздела изречению В. Короленко, даже в большей степени соответствует его содержанию.

В заключение хочу сказать, что сам я, зная многое, все же вот уже более полувека не могу преодолеть наваждение, заставляющее меня время от времени покидать нашу реальную Вселенную, блистающую всеми красками бытия, и хотя бы на несколько мгновений погружаться в мир, созданный Достоевским, где, как говорил Набоков, «ничего не меняется». Может быть, так получается оттого, что я родился и прожил всю свою жизнь в Харькове — городе здоровом, нормальном и спокойном, в котором нет зловещих петербургских подворотен и нет поводов для каких-либо «надрывов», поскольку люди здесь просто живут и умирают в отведенные Всевышним сроки.

II. Моя маленькая эпистолярная

«достоевскиана»

Светлой памяти Венедикта Васильевича

Ерофеева, открывшего этот путь

проникновения в сущность личности.

Какое наслаждение уважать людей!

Федор Михайлович Достоевский не относится к гениальным мастерам эпистолярного жанра, каковыми в русской литературе безусловно были Пушкин, Чехов, Герцен и Лев Толстой. Более того, он вообще не любил писать письма, в чем однажды признался своему корреспонденту, объясняя задержку ответа: «Вторая [после нездоровья] причина [этой задержки] — мое страшное, непобедимое, невозможное отвращение писать письма. Сам люблю получать письма, но писать самому письма считаю почти невозможным и даже нелепым: я не умею положительно высказываться в письме. Напишешь иное письмо, и вдруг вам присылают мнение или возражение на такие мысли, будто бы мною в нем написанные, о которых я никогда и думать не мог. И если я попаду в ад, то мне, конечно, присуждено будет за грехи мои писать по десятку писем в день, не меньше» (В. В. Михайлову. 16.03.1878. Петербург).

Основными темами переписки Достоевского являются денежные дела (займы, долги, проигрыши, наследства и их дележ и т. п.). С ними переплетаются дела издательские (комплектование периодических изданий, к которым он был причастен, корректуры, сроки выхода и т. п.). В переписке с женой доминируют семейные детали и подробности, забота о детях, сообщения о своем здоровье и психическом состоянии и опять-таки материальные дела, от которых не было куда деться. И лишь иногда в его письмах немногословно отражаются времена, места пребывания, люди, встреченные в путешествиях, преимущественно за границей, впечатления и прочая лирика.

Некоторые из таких, как правило, кратких «лирических» отступлений от конкретных житейских дел и забот и вошли в эту подборку, в которую включено также несколько фрагментов идеологического и, может быть, даже в определенной степени политического и философского характера. В большинстве своем эти материалы в комментариях не нуждаются, тем более что их автор в цитированном выше отрывке из письма В.В. Михайлову фактически предупредил возможных читателей его эпистолярного наследия о том, что зачастую написанное им дает превратное представление о тех мыслях, которые он хотел бы вложить в свой текст. Впрочем, судите сами.