Колеса ужаса - Свен Хассель

— Специальный наряд из дежурной роты. Один фельдфебель, один унтер-офицер, двадцать солдат и двое заключенных.

Часовой заглянул в грузовик. Из окна караульного помещения высунулся фельдфебель и крикнул:

— Поезжайте на девятый участок. Где пропадали, черт возьми? Там вас давно ждут.

— Шут ты гороховый, — сказал Пауст.

Не дожидаясь ответа, мы поехали по песчаной дороге мимо казарм. Пустые окна уныло смотрели на людей в мундирах, которых изо дня в день учили убивать.

— Надеюсь, до нашего возвращения не съедят весь горох! — недовольно сказал Шварц. — Не каждый день мы получаем то, что нам нравится. И нас как назло именно сегодня назначили в этот наряд.

Ему никто не ответил.

— Черт возьми, заяц! — вдруг воскликнул Порта и указал на что-то в чахлом вереске.

Мы все вытянули шеи, глядя на убегавшего прыжками зайца.

— Надо же! Такая жратва перед носом, а до нее не добраться, — простонал Порта.

— Последний раз мы ели зайца в Румынии, в казармах у реки Дубовила, — сказал Плутон.

— Да, я тогда ободрал в карты румынского барона, как липку, — усмехнулся Порта.

Грузовик остановился. Пауст с бранью спрыгнул на землю.

— Где девятый участок? Этот охламон заблудился. Здесь спортивная площадка.

Никто не ответил. Пауст развернул карту и долго вертел ее, пока наконец не сориентировался. Грузовик стал отъезжать задом и застрял на размякшей, поросшей травой обочине. Всем пришлось спрыгнуть и толкать машину. В кузове остались только смертники.

Мы спокойно побросали им свои винтовки.

— Тебе нужно отправиться в Россию, — сказал Плутон, ни к кому не обращаясь. Мы не поняли, что он имеет в виду. — Тогда будешь знать не только этот паршивый учебный лагерь.

— Гороха нам не достанется, — сердито сказал Шварц.

— Плевать на твой горох! — выкрикнул Штеге. — Грызи свои собственные хрящи, если так голоден.

— Никто не спрашивает твоего мнения, ублюдок! — злобно ответил Шварц.

Дело могло кончиться дракой, но грузовик выехал, и нам пришлось спешно влезать в кузов.

Вскоре мы остановились снова. Приехали на девятый участок. Пауст заорал:

— Наряд, строиться!

Мы нервозно спрыгнули и построились перед ним. О смертниках все забыли. Они сидели в кузове, забившись в угол у кабины водителя. Подошел лейтенант из полиции вермахта[22] и раскричался на них. Пауст как будто бы растерялся. Потом заорал так, что позади деревьев раскатилось эхо:

— Заключенные, быстро в строй!

Оба смертника чуть ли не вывалились из кузова и с виноватым видом встали в конце нашего строя — старый унтер впереди, девушка сзади него. Лицо у лейтенанта было багровым. Он без нужды поправил свой широкий офицерский ремень и кобуру.

— Командуй! Чего ждешь?

Пауст еще больше занервничал и с пузырьками слюны в уголках губ прокаркал:

— Смирно, равнение напра-во!

Затем повернулся кругом, щелкнул каблуками и отрапортовал по всей форме толстому офицеру полиции, от которого несло пивным духом.

Лейтенант щегольски козырнул. Потом повернулся и отошел назад вместе с наблюдателями.

Подошел военный прокурор с погонами оберста. За ним следовал начальник медицинской службы и другие медики.

Пауст вышел вперед, щелкнул каблуками и отбарабанил рапорт, отдав красную папку с документами.

— Заключенные на середину, двое солдат следом, — приказал лейтенант.

Приказ был нехотя выполнен.

Мы отводили глаза от двух полускрытых кустами длинных деревянных ящиков.

Солнце сияло. Несколько человек со звездочками[23] на погонах курили. Винтовки в потных руках казались горячими. Штеге машинально поигрывал ружейным ремнем.

Военный прокурор отдал документы майору из панцер-гренадеров. Тот кое-как сложил все разноцветные листы в нужном порядке. Ему мешал ветер. Потом стал фальцетом читать:

— Именем фюрера и немецкого народа специально созванный по приказу командующего шестым сектором обороны военный трибунал приговорил Ирмгард Бартельс, рожденную третьего апреля тысяча девятьсот двадцать второго года, телефонистку в шестом секторе обороны, проходившую службу в Билефельдте, к смертной казни через расстрел. Подсудимая признана виновной в связи с нелегальной коммунистической организацией и распространении представляющих опасность для государства листовок среди коллег-телефонисток, а также в казармах, где было расквартировано ее отделение. Подсудимая подписала свои письменные признания. Дело рассматривали председатель трибунала доктор Ян, генерал-майор полиции Шлирман и группенфюрер[24] СА Виттман. Приговоренная подсудимая навсегда лишается доброго имени, и все ее имущество переходит к государству.

Именем фюрера и немецкого народа специально созванный по приказу командующего шестым сектором обороны военный трибунал приговорил унтер-офицера Герхардта Пауля Брандта, рожденного семнадцатого июня тысяча восемьсот восемьдесят девятого года, проходившего службу в Семьдесят шестом артиллерийском полку, к смертной казни через расстрел. Подсудимый отказывался выполнять приказы во время несения караульной службы в шталаге[25] номер шесть. Командир батареи трижды предупреждал его о последствиях неподчинения приказам. Подсудимый подписал свои письменные признания. Дело рассматривали оберштурмбаннфюрер[26] СС доктор Рюптер, обергруппенфюрер[27] доктор Хирш и председатель трибунала профессор Гортц. Приговоренный подсудимый навсегда лишается доброго имени, и все его имущество переходит к государству.

Приговор приведет в исполнение специальный наряд из Двадцать седьмого (штрафного) танкового полка. Обязанности священника исполнит капеллан Курт Майер. Смерть засвидетельствует штабной врач доктор Меттген. Военный прокурор доктор Вейсман проследит за тем, чтобы приговор был приведен в исполнение в соответствии с правилами. Обязанность известить родственников приговоренных возлагается на служащих падерборнской гарнизонной тюрьмы номер шесть дробь шесть. Погребение осуществит специальная команда из саперного батальона номер пятьдесят семь.

Майор с важным видом кивнул лейтенанту полиции вермахта, тот подошел к Паусту и отдал ему приказания.

— Наряд, напра-во! Шаго-ом марш!

Песок оседал под ногами. Девушка оступилась, но Плутон поддержал ее, и она удержала равновесие. На несколько секунд расстрельная команда сбилась с ноги.

За поворотом дороги стояли столбы, которые мы ожидали увидеть: столбы, к которым привязывали приговоренных. Столбов было шесть: шесть толстых деревянных столбов, на каждом новая, продетая в кольцо веревка.

— Наряд, стой! — скомандовал Пауст. — К но-о-ге! Рассредоточиться! Первая шеренга с приговоренными вперед ма-а-арш!

Старик шумно втянул ртом воздух. Наша шеренга была первой. На миг мы заколебались. Потом возымела действие укоренившаяся дисциплина. Мы молча потащились к столбам, которые некогда были деревьями, и с их кронами играл ветер, но теперь ждали, когда к ним привяжут обреченных.

Позади нас молча стояли лощеные господа и другая половина наряда. Казалось, нас оторвали от наших товарищей. Мы были двенадцатью обычными людьми с двумя смертниками посередине.

Что, если мы убежим? Или Старик повернется и откроет огонь по господам со звездочками и нашивками? Что потом? Здесь было всего шесть столбов, но в других лагерях их было более чем достаточно для двенадцати человек.

Старик закашлялся. Старый унтер в рабочем обмундировании закашлялся. Было пыльно.

— Первая шеренга, стой! — негромко скомандовал Старик. Пробормотал что-то неразборчивое с упоминанием Бога. Мы знали, что стоящие позади не могли нас слышать.

Девушка зашаталась, едва не упав в обморок. Плутон прошептал ей сквозь зубы:

— Крепись, девочка, не показывай этим свиньям, что боишься. Кричи, что угодно. Они больше ничего не могут тебе сделать. Да здравствует Рот фронт! Думай о красном знамени, если это поможет.

Старик указал на меня и Штеге.

— Вы двое идите с дедом, а вы, Плутон и Порта, — с девушкой.

— Почему мы? — негромко запротестовал Штеге.

Но мы пошли, не дожидаясь ответа. Кто-то должен был это сделать. Остальные обрадовались, что не они. И отвернулись.

Столб был выщерблен на уровне груди. Его много раз использовали для этого запланированного зверства во имя немецкого народа.

Новая веревка пахла джутом, но оказалась коротковатой. Старый унтер втянул живот, чтобы стать потоньше. Мы кое-как завязали узел, и Штеге прослезился.

— Я выстрелю в деревья, — прошептал он. — Слушай, дружище, я не могу стрелять в тебя.

Девушка расплакалась. Женщины обычно так не плачут. Вопли ее напоминали рев животного. Порта отскочил от столба, уронил винтовку, вытер потные ладони о сиденье брюк и поднял свое оружие. Потом вернулся к остальным, стоявшим шагах в двадцати позади нас.