Жатва дьявола - Поль Виалар

Да и что там! Столько было других забот и огорчений! Смерть Гюстава стала лишь былой опасностью, среди прочих опасностей, которые удалось отвести. Каждый год, каждое время года несли свои бедствия, и бороться с ними было так трудно! Восемнадцать гектаров земли, много ли это? Однако приходилось шестерым обитателям фермы кормиться ею. А сколько мучений было со скотом! Сплошь неприятности! Во-первых, хозяевам фермы однажды пришла злополучная мысль пустить на корм свиньям проросшую картошку, — они не знали, что проросший картофель становится ядовитым. Потом на свиней напала свиная оспа, да не пощадил их и ящур, когда им заболели коровы. Две коровы пали, как ни ухаживала за ними Адель, она спринцевала им глотку водой с уксусом, мыла им ноги и вымя, кормила вареными овощами и мучной болтушкой. Потом пришли неурожайные годы — то сахарной свеклы мало накопали, то на пшеничных полях недород. Рассчитывали намолотить по меньшей мере по тридцать центнеров с гектара, соломы скопнить по шестьдесят центнеров, а с грехом пополам намолотили зерна по двадцать пять центнеров и соответственно собрали меньше соломы. Но вот настал урожайный год, — так что ж ты думаешь! — излишек некуда оказалось девать, не обеспечили себе заранее сбыта, как это умел, например, делать Обуан. По порядку севооборота посеяли рожь в октябре месяце на тощей ниве, — высеяли по сто тридцать килограммов зерна на гектар, а собрали едва по пятнадцати центнеров. И с овсом два года подряд тоже случилась неудача — верной оказалась поговорка: «Февральский овес — в амбар соберешь, а в мае посеешь — по ветру развеешь». Но все же как-никак прожили, и с трепетом думали о том, что бы это было, если бы Гюстав привел на ферму жену и ребенка и если бы Сове вздумалось продать свою часть земли! Ничего другого не оставалось бы тогда, как заколотить в доме двери и окна, продать остальную землю и пойти в люди наниматься.

Прожитые годы, несмотря на все труды и старания Женетов, казалось, были продолжением долгой зимней ночи, когда чуть не умер маленький Альбер, а Гюстав едва не разорил всю семью из-за своего безумства. Ночной мрак все еще длился, и чувствовалось, что он не скоро рассеется. Все смирялись с этим, как с наименьшим злом, с привычным злом, но у каждого жила в душе надежда на лучшие дни, на какое-нибудь чудо, которое господь бог должен же был сотворить в награду тем, кто так упорно боролся с невзгодами и все еще борется с ними. Даже бывали дни, когда в небе, хоть в нем и не видно было ни малейшей полоски синевы, как будто уже брезжила весенняя заря, полная обещаний, надежд и нового света. Но тотчас же обрушивались на людей привычные беды и огорчения: Адель, ходившая в тягости, скинула ребенка; Фирмен старел и терял силы, уставал, можно было опасаться, что уж он-то не доживет до конца этой черной ночи и не увидит рассвета. У матери болела поясница, руки скрючил ревматизм от бесконечных стирок, да и слишком уж Много приходилось этим рукам месить теста и сажать в печь буханки хлеба. Альбер подрастал, но и под мышками и на шее у него вспухли железы. Доктор, к которому уже нельзя было не обратиться, сказал, что у мальчика слабые легкие и хорошо было бы ему пожить в горах, — как будто такая роскошь была возможна!

Проходил день за днем, и в конце концов они составили многие годы. Пошли слухи, что теперь люди летают по воздуху, как в сказках, а по дорогам проносились машины на колесах, которые гудели, трещали и приводили в ужас лошадей, когда Женеты два раза в год ездили в Шартр. Старшая дочь, лавочница Фанни, давно переселившаяся в Париж, вышла там замуж, родила дочку и жила хорошо. Родителей навещала не часто, а когда приезжала, привозила какие-то чудные и бесполезные подарки, — иной раз не понятно было, для чего и делают такие вещи; отцу она подарила, например, пару лайковых перчаток, он до них так никогда и не дотронулся — на что ему были эти щегольские перчатки? Бывали и знаменательные приезды: однажды Фанни привезла свою дочку от господина Арманьяка, служившего в банке, и поместила ее к кормилице в Монтенвиль; Мари навещала ребенка, когда могла, — разумеется, не летом: в страдную пору каждый час на счету; взяв на руки живую куколку, она куда больше дивилась ей, чем, бывало, своим детям, и все не могла привыкнуть к мысли, что это ее внучка. Но знакомство их было недолгим: лишь только Мирей — как звали девчурку — начала говорить, мать, приехавшая повидать ее, вдруг нежданно-негаданно увезла ее с собой, и больше уж ее в деревне не видели: у четы Арманьяков так много было дела в Париже, что они никак не могли приехать в гости на «Край света», хоть им и очень этого хотелось, как они уверяли.

Прошло пять лет. Десять. Двенадцать!.. А вот уже и больше. Долго тянется время, когда нет у тебя уверенности, что ты чего-то достиг, тебе ведь только удалось не разориться и в целости сохранить свое хозяйство. Пережили тяжелый тысяча девятьсот первый год, он уже давно канул в глубину ночного мрака, который все не мог рассеяться. Хорош был тысяча девятьсот одиннадцатый год, когда лето было жаркое, сбор с виноградников дал превосходное вино, да и пшеница уродилась на диво; тысяча девятьсот тринадцатый год сулил много хорошего. Пожалуй, удастся выбраться из трясины. Ведь Женеты ухитрились отложить денег, хотя им и пришлось купить лошадь взамен старой, — та совсем одряхлела, на ногах не держалась. Теперь уже начали запасать зерно впрок, и можно было надеяться, что если в тысяча девятьсот четырнадцатом году дела пойдут не хуже, то, пожалуй, впереди начнет светлеть, можно будет заново перекрыть черепичную кровлю, зацементировать сточные канавки во дворе, обновить кое-что из инвентаря, а потом, если на то будет божья воля (о боге поминали, не испытывая угрызений совести за прошлое, словно о прошлом уже и позабыли, или, по крайней мере, находили, что такие дела допустимы и терпимы, поскольку они вызваны необходимостью), можно будет подумать о покупке у Обуана клочка земли в восемь аров: ведь эта полоска, лежащая у края поля, которое называют Двенадцать сетье, Обуану совсем не нужна, и он наверняка ее уступит, — понятно, за хорошую цену. А как это поможет Женетам, насколько легче станет убирать хлеб и вывозить его с поля, — да еще и то надо учесть, что ферма «Край света» впервые округлит свои владения! Для этакой цели ее хозяева и собирали теперь в закрома зерно, намереваясь продать его, когда придет время, — зерно было для них капиталом, драгоценным благом, которое можно было израсходовать только на приобретение земли. А если бы Гюстав Тубон был жив да привел на ферму Сову, она, чего доброго, раздробила бы участок, и никогда Женетам не удалось бы сделать подобные сбережения. Да, это зерно, являвшееся залогом будущего и плодом прошлого — того времени, когда произошла смерть старика Гюстава и женитьба Фернана на Адель, ни в коем случае не могло быть, несмотря на его происхождение, жатвой дьявола. Да, впрочем, обитателям «Края света» эта мысль и на ум не приходила. Последующие годы, хоть люди испугались вдруг за свою судьбу, когда пошли разговоры об угрозе войны, казалось, должны были доказать, что не надо поддаваться суевериям, ибо пословицы не всегда говорят правду. Но прошло время, достаточное время для того, чтобы свершились большие перемены в мире, и оказалось, что пословицы бывают правы.

Часть вторая

Весеннее тепло

Глава I

Первое весеннее тепло согрело все: перелески в Фукетте и в Блеро, куда под вечер слетаются голуби попить воды в озерках, и луг, спускающийся к оврагу, блещущий каплями росы; весенний теплый ветер уже развеял дымку тумана над Жюмелевым полем и полем Двенадцать сетье, и вскоре в прозрачной дали станет виден собор.

Альбер как раз был в поле, лучшем из всех угодий «Края света». Он был там один. Сидя на седле конной бороны, в которую была запряжена Зели, смирная, спокойная и выносливая лошадка, он озирал свою землю.

Шел только еще третий месяц тысяча девятьсот четырнадцатого года, Альберу в ту пору уже исполнилось девятнадцать лет, — а отцу шестьдесят девять, — почтенный возраст. Между сыном и стариком, давшим ему жизнь, было пятьдесят лет разницы. Альбер чувствовал в себе все силы юности. Так боялись за него в детстве, когда считали его чахоточным, а он вдруг расцвел, возмужал, развился, потому что земля нуждалась в нем, но у него не было к отцу чувства отчужденности, сознания, что время разлучает поколения настолько, что они не понимают друг друга. Десятипудовые башмаки, в которых Альбер шагал по вспаханной земле, не казались его ногам тяжелыми, четырнадцать часов утомительного труда не изнуряли и вовсе не пугали его, но ведь и старик Женет не отлынивал от работы и еще вчера справлялся с нею так же хорошо, как и раньше. Нет, отец и сын были подобны друг другу, объединены привязанностью к земле, узы, соединявшие их с нею, были одинаковы и так крепки, что никакая сила не могла бы их разорвать, — оба они это чувствовали.