Московское царство и Запад. Историографические очерки - Сергей Каштанов

Усиливая один из тезисов Горбунова и Дювернуа, взятый ими в модифицированной форме у Соловьева, Мейчик объяснял происхождение жалованных грамот желанием правительства заселить пустующие земли и превратить их в «цветущие луга и поля», с тем, чтобы с них можно было собирать казенные доходы[132]. Автор крайне гиперболизировал возможности правительства. В его толковании жалованные грамоты – не документы, фиксирующие какие-то реальные или в силу определенных условий неизбежные отношения господства и подчинения, а документы, создающие известный юридический статус, который прекращается сразу после потери жалованной грамотой значения действующего юридического акта[133].

Отличие концепции Мейчика от предшествующих заключалось лишь в том, что этот юридический статус он считал выгодным не грамотчику, а княжеской казне, и видел «мало льготного в так называемых освободительных грамотах»[134]. Будучи не в состоянии понять экономические основания юридической силы жалованных грамот, Мейчик преувеличивал масштабы нарушения и прекращения их действия меняющимися княжескими правительствами. В своих попытках вскрыть корень «слабой исполнительной силы» жалованных грамот Мейчик встал на позиции отрицания их политической роли. Он не называл персонально представителей противоположной точки зрения, но вероятно, имел в виду главным образом Неволина. Автор считал несостоятельным стремление связать выдачу жалованных грамот с «дальновидными политическими расчетами московских князей», с «желанием их поставить поземельную собственность в более тесную зависимость от верховной власти, подчинившей вотчинников своему непосредственному суду»[135].

По поводу подобной трактовки Мейчик высказал три критических замечания. Первое: «…На место объективных причин» ставятся «сознательные субъективные цели»[136]. Это типичное проявление вульгарного экономизма, который громкими фразами относительно объективных причин пытался опровергнуть невыгодный для буржуазии вывод о том, что политика есть в конечном счете отражение объективных экономических закономерностей развития общества. Второе: «…Непосредственное участие князей в суде, особенно по делам поземельным, составляло общее правило в XIV и XV вв., и с этой стороны освобождение вотчинников от местной подсудности не могло быть, с одной стороны, льготою, а с другой – средством централизации…»[137]. Мейчик здесь сконцентрировал внимание на личном иммунитете вотчинников, т. е. вопросе второстепенном по сравнению с главным содержанием иммунитета – взаимоотношениями между феодалом и эксплуатируемым населением сеньории. О них у Мейчика ничего не сказано, хотя именно в этой сфере яснее всего обнаруживала себя централизаторская политика князей, ограничивавших объем сеньориальной юстиции и др. Третье: «…Если бы князья предоставлением временных или бессрочных льгот вотчинникам преследовали какие-либо политические цели, то это не могло бы долго укрыться от внимания современного общества, которое и перестало бы домогаться их. В действительности же видим противное»[138]. Приведенное соображение Мейчика основано на его преувеличении указного, директивного характера жалованных грамот. Автор не сумел разглядеть элемент договора между жалователем и грамотчиком, форму политического союза.

Считая, что в жалованных грамотах государство добивалось только своих казенных целей, Мейчик по-существу отрицал классовый характер жалованных грамот, заинтересованность феодала в получении грамоты, которая, во-первых, укрепляла его земельно-собственнические права, во-вторых, санкционировала систему феодальной эксплуатации, в-третьих, определенной комбинацией вотчинных и государственных судебно-административных прав давала каждый раз наиболее подходящую для конкретного места и времени гарантию удержания эксплуатируемого большинства в узде. С точки зрения чистой логики как раз концепция Мейчика могла навести на размышления о том, что вотчинникам не имело смысла «домогаться» выдачи грамот, ибо последние, по теории Мейчика, «обогащали» княжескую казну, грамотчики же никаких особых выгод не получали.

После своих критических замечаний Мейчик сделал следующий вывод: «Все это заставляет нас искать ответа на поставленный вопрос (о «слабой исполнительной силе» жалованных грамот. – С. К.) не в политических, а в юридических воззрениях древнерусского общества»[139]. Автор указывал на отчуждаемость земельной собственности в древней Руси и в этом усматривал источник слабости «исполнительной силы» жалованных грамот. Он рассуждал так: правительство не хотело, чтобы вместе с отчуждением земли отчуждались и казенные доходы, которые не брались с нее по жалованной грамоте; поэтому оно было заинтересовано в непрочности юридической силы жалованной грамоты и завело такие порядки, при которых грамота быстро теряла свое значение (неподтверждение новым князем, пересмотр и ограничение и т. д.)[140]. Мейчик искусственно противопоставлял феодальную земельную собственность, как отчуждаемое имущество, феодальному иммунитету, как комплексу прав, отделяемых от этой собственности и могущих по воле князей исчезнуть при передаче земли из одних рук в другие или при неподтверждении жалованной грамоты. Трактовка Мейчика являлась естественным следствием отрыва иммунитета от землевладения. Она отражала непонимание автором того факта, что иммунитет есть атрибут феодальной собственности на землю.

Ценной особенностью работы Мейчика была попытка углубить приемы источниковедческого анализа формы жалованных грамот. Разбор формуляра в его сочинении тесно связан с классификацией жалованных грамот. Классификационная схема Мейчика уже подверглась обстоятельной критике в монографии Л. В. Черепнина, который подчеркнул ее большее удобство и простоту по сравнению со схемой Горбунова, но вместе с тем справедливо отметил, что классификация Мейчика, как и Горбунова, носит формальный харатер[141] (чистый тип: грамоты на земли, воды и угодья, заповедные, несудимые и обельные; смешанный тип: обельно-несудимые, данные в соединении с какими-либо льготами)[142]. Интересен опыт изучения Мейчиком формуляра обельно-несудимых грамот. Автор различал полную и краткую редакции актов этой разновидности, но не объяснял происхождения разницы в редакциях[143]. Новым способом анализа иммунитетных грамот было предложенное в работе Мейчика деление их формуляра на существенные и несущественные части[144], однако это деление не могло не отличаться субъективизмом.

Мейчик правильно отметил, что местные особенности грамот коренятся в специфике внутреннего строя и делопроизводства отдельных княжеств[145]. Вместе с тем, приведя образцы рязанских, новгородских и белозерских грамот, он не выяснил существенного различия между ними[146].

Мейчик впервые уделил специальное внимание указным грамотам, дал их описание и опыт классификации. Автор не учитывал отличие указных грамот от жалованных как документов делопроизводственных от актов и поэтому довольно искусственно применял к ним методы дробления формуляра по образцу аналогичных приемов, закономерных в актовом источниковедении. Когда дело коснулось указных грамот, яснее всего обнаружилась произвольность деления текста грамоты на существенные и несущественные части. Несущественной частью указных грамот Мейчик считал, например, «повествование или изложение обстоятельств дела, по которому повеление состоялось»[147]. Таким образом, согласно методике Мейчика, в основу источниковедческого анализа грамот следовало положить принцип чисто формального деления текста источника.

В 1886 г. вышел курс истории русского права Μ. Ф. Владимирского-Буданова. Его трактовка жалованных грамот явилась в значительной мере выводом из концепции Мейчика. Однако вся теория Владимирского-Буданова окрашена резко выраженными монархически-националистическими чертами славянофильского толка. По мнению автора, для развития жалованных грамот как формы закона условия создались лишь в «Московском государстве», «когда власть сосредоточена была в лице великого князя, который стал единственным источником правовых норм»[148]. Отмечая «равновесие закона и обычая» в XIV–XV вв., Владимирский-Буданов писал: «…почти вся юридическая жизнь народа предоставлялась в продолжении двух столетий действию обычного права и частной воли князей…»[149]. Отсюда деление автором иммунитетных грамот на грамоты, фиксирующие исключительно законодательную волю князей («льготные» или «иммунитеты»), и грамоты, не создающие нового права, но подтверждающие общие нормы «в применении к частному случаю и лицу» (охранные и указные)[150]. Впрочем, и за последними в силу недостаточной четкости общих норм права Владимирский-Буданов признавал значение частных законов (privae leges)[151]. Учет автором обычного права вовсе не означал его приближения к материалистическому пониманию природы некоторых иммунитетных прав (заключенных в охранных или бережельных грамотах). Владимирский-Буданов, подобно более ранним последователям славянофильства, толковал обычное право по существу целиком в духе Пухты[152] (как национальное убеждение, чьим выразителем оказывался потом законодатель).