Перелетные птицы - Алла Кроун

Сергей пояснял, что в стране действует несколько групп активистов. Одна из них — социалисты-революционеры, или эсеры, которые работают с крестьянами. Именно они стали организаторами большинства политических убийств в начале века, и Наде они внушали страх.

Были еще социал-демократы, или эсдеки, последователи марксистской идеологии, которые верили, что революция должна начинаться в среде городских рабочих. Эсдеки разделились на две группы — большевики во главе с Лениным и меньшевики, лидером которых считался некто Плеханов. Ленин, насколько понимала Надя, хотел революции, в то время как меньшевики старались более гуманными методами перейти от самодержавия к демократии, тем самым подготовив почву для введения в стране социализма.

Для Нади все это было слишком сложно. Ей очень хотелось поступить в университет, расположенный на Васильевском острове, чтобы присоединиться к студентам, с которыми Сергей продолжал поддерживать отношения даже после того, как получил диплом и стал работать с отцом. Но шел 1912 год, и ей предстояло еще два года учиться в гимназии.

Надя, принципиальная и полная идеалов, подолгу обдумывала все, что Сергей рассказывал ей. Узнав, что Ленина в действительности зовут Владимир Ульянов, она тут же поинтересовалась у брата, для чего он сменил фамилию.

— Почему этому Ленину стыдно носить фамилию родителей? — спросила она.

Сергей пожал плечами.

— Похоже, сейчас это модно. В этом году стала выходить новая газета большевиков, называется «Правда». Так вот, один из ее главных редакторов — грузин, который называет себя Сталиным, хотя на самом деле его зовут Иосиф Джугашвили. Мне кажется, ему хочется, чтобы люди считали его человеком из стали, отсюда и псевдоним — Сталин. А почему Ульянов взял фамилию Ленин — кто знает?

Надя внимательно, но недоверчиво слушала брата, который постепенно стал относиться к ней по-отцовски. Сергей помогал Наде делать домашние задания, давая пояснения к тщательно отредактированным цензорами учебникам истории, и, зная пристрастие Нади к поэзии, нахваливал радикализм современных поэтов, произведения которых были проникнуты политическими идеями.

С недавних пор Надя полюбила, забравшись на диван с ногами и подложив под спину вышитые подушки, слушать горячие споры Сергея с одним из его друзей по университету.

— Рано или поздно дворянам, купцам и крестьянам — всем придется слиться в единую массу, — сказал Сергей как-то вечером, вскоре после того, как Надя побывала во дворце Персиянцевых. Он сидел в кабинете на дубовом стуле, уткнув локти в откидную крышку письменного стола, и внимательно смотрел на Якова Облевича, студента-химика, которого готовил к экзаменам. Надя, поджав ноги, устроилась в углу дивана в дальней части комнаты и внимательно прислушивалась.

— Да, и сейчас самое подходящее время, — согласился Яков, худой молодой человек с черными вьющимися волосами и близорукими глазами. Надя порой сомневалась, замечает ли он ее присутствие в комнате. Облевич снял пенсне, подышал на линзы и вытер их большим носовым платком. Потом, осторожно прищепив пенсне на переносицу, покосился на Сергея. — Сейчас только ретрограды продолжают думать, что общество может иметь такое же четкое классовое разграничение, как раньше.

Сергей кивнул и бросил взгляд на Надю. Лицо его оживилось, и он улыбнулся.

— Наденька, ты уверена, что хочешь слушать нашу скучную беседу? — Когда Надя кивнула, он какое-то время колебался, как будто размышляя, не прекратить ли разговор, но потом продолжил: — Мне на самом деле не важно, кто выполнит всю работу, эсеры или большевики, если будет достигнута конечная цель. Убийство Столыпина в прошлом сентябре стало огромным шагом вперед. Он был настоящей преградой на нашем пути.

Надя оторвала спину от подушки.

— Неужели не существует мирных способов заставить правительство проводить реформы? — спросила она.

Яков покосился на нее.

— Без насилия не бывает революции. Поверь, Надя, это устранение было необходимо.

— Устранение! Как ты можешь называть это таким сухим словом? — воскликнула Надя. — Почему бы не сказать прямо — убийство? Папа говорил, что Столыпин был хорошим премьер-министром и великим государственным деятелем, который мог бы предотвратить революцию.

— Вот именно. Он угрожал нашему делу.

— И в чем же именно состоит ваше дело?! — воскликнула Надя, потрясенная тем, что об убийстве Столыпина они говорили таким будничным тоном.

Молодые люди обменялись быстрыми взглядами. Потом Сергей глянул на сестру, встал из-за стола и подошел к ней. Сев рядом, он взял ее руку и нежно погладил.

— Надя, мне кажется, тебе еще рано об этом думать. Я отвечу тебе, но ты должна будешь сохранить это в тайне. Понимаешь, наша цель — уничтожение монархии и установление демократии, чтобы все, даже самые простые люди, имели право голоса.

— Зачем вам это? У нас можно было бы установить конституционную монархию, как в Англии. У них это работает. Чем мы хуже?

Сергей энергично помотал головой.

— Для нас уже слишком поздно, — сказал он и вдруг задумался. Но потом рот его искривился в усмешке, и он продолжил: — В учебниках не пишут о том, насколько слаб наш нынешний царь, или же о том, что его жена-немка полностью подчинена воли Распутина. Тот еще святой старец! Весь город говорит об оргиях, которые он устраивает, да о том, что он сует нос в правительственные дела. Царица ходит по его указке только потому, что он лечит ее сына, наследника трона. — Сергей встал и вернулся к столу. — Как видишь, Надя, мы не можем полагаться на наших царей или рассчитывать, что они будут подчиняться конституционному правительству. Наша Дума — классический пример руководящего органа, не имеющего реальной силы.

Надя пришла в смятение. Она подумала о мирной демонстрации 9 января 1905 года, о Кровавом воскресенье. Тот день она все еще отчетливо помнила и продолжала видеть его в страшных снах, о чем не раз рассказывала Сергею.

Охваченная противоречивыми чувствами, Надя быстро поднялась с дивана. Да, выходит, что без определенной доли насилия демократического правительства не создать. Как говорится, око за око, зуб за зуб. «Но не окажется ли это палкой о двух концах?» — подумала она.

Спустя несколько дней, когда Надя возвращалась из гимназии, рядом с ней остановилась санная повозка, сияющая боками из полированного черного дерева.

— Запрыгивайте, Надя. Подброшу вас домой, — весело крикнул ей сидевший в ней граф Алексей.

Первым ее порывом было отказаться, но искушение было слишком велико, и после секундного колебания она оперлась на протянутую руку и забралась в сани.

На этот раз граф был вполне любезен и настоял на том, чтобы свозить ее на небольшую экскурсию по своим любимым уголкам города. Его воодушевление было таким искренним и заразительным, что Надя слушала его как зачарованная, причем заворожили ее даже не слова, которые он произносил, а само звучание его голоса. Никогда раньше она не каталась в личных санях. Остатки чувства вины за то, что приняла предложение, развеялись от восторга, который девушка испытала, когда увидела, как прохожие останавливаются и с улыбкой провожают взглядом красивую пару в дорогих санях. Щеки ее горели от возбуждения и мороза, и хоть в простом пальто с подкладкой она чувствовала себя не очень уютно рядом с блестящим офицером, ее утешало то, что, по крайней мере, никто не видит неказистых валенок под заячьим покрывалом, которым были укрыты их ноги.

Неожиданно она почувствовала на лице теплое дыхание графа Алексея. Его внимание теперь переключилось на спутницу, он придвинулся к ней поближе и стал расспрашивать ее об учебе и увлечениях. Он был действительно превосходным слушателем, наделенным редким умением полностью сосредотачивать внимание на собеседнике, словно ничто его не занимало больше, чем то, что ему говорят. Он чувствовал, когда задать вопрос, когда поддержать… Надя была очарована.

За квартал до ее дома он приказал кучеру остановиться.

— Страшно представить, что подумает ваш отец, если узнает, что я похитил сегодня его дочь. Поэтому, чтобы у вас не было неприятностей, отсюда вам лучше пройтись пешком. — Граф улыбнулся. — Видите, не съел же я вас! Да, и я хочу попросить у вас прощение за свое легкомысленное поведение тогда, во дворце. Я просто был слегка раздражен тем, что из-за моей пустячной раны подняли такой шум, и, пожалуй, выплеснул свое раздражение на вас. Признаю, это было не очень галантно с моей стороны. Я прощен?

Надя неловко улыбнулась.

— Прощены.

Он взял ее руку, но на этот раз не поцеловал, а просто пожал.

В растерянности Надя медленно побрела домой по-зимнему тихой улицей, и охвативший ее восторг не тревожил ни один звук, лишь белый снег негромко поскрипывал под валенками. Позже вечером, увидев, что Сергей смотрит на нее так, словно заметил что-то необычное в ее лице, она решила не делиться с ним своей приятной тайной.