Дюк (ЛП) - Гаджиала Джессика

— Все в порядке, — сказал Дюк, пожимая плечами. — Ты снова очнулась?

Я кивнула, воспоминания медленно возвращались, размытые по краям, как последовательность кадров в фильме, затем медленно прояснялись, становясь четче. И как только это произошло, чувства тоже просочились обратно.

Никогда еще не было такого ощущения, как просыпаться на этом холодном бетонном полу. Когда-либо. Это был самый страшный момент в моей жизни. Наконец-то я поняла эту поговорку «Кровь стынет». Моя так и сделала. Я чувствовала, как лед бежит по моим венам, заставляя меня замерзнуть, заставляя мое сердце замедляться и стучать сильнее, как будто оно пыталось бороться с переохлаждением.

— Я очнулась в каком-то заброшенном здании.

— Как ты узнала, что оно заброшено? — спросил Рейн.

— Оно было грязное. Пол был грязным, повсюду валялись старые листья и пыльные ящики.

— На ящиках были надписи? — Рейн продолжал свой мягкий, но почему-то и твердый допрос.

Я глубоко вздохнула, пытаясь сосредоточиться на них в своей памяти. — Гм. Они могли быть выцветшими бело-зелеными с надписью: «Джи Джи Грин» на них? — спросила я, глядя на Дюка, который покачал головой, как будто понятия не имел, а затем на Рейна, который кивнул.

— Это старая ферма, где раньше делали сенокосы, набивали чучела и прочее дерьмо. Ты, вероятно, была в сувенирном магазине. Он закрылся десять лет назад.

Я кивнула, не зная, чтобы добавить к этому.

— Ты была одна? — настаивал Дюк.

Я покачала головой, на секунду опустив взгляд на свои руки. — Нет. Там были два парня, они стояли на расстоянии половины помещения и тихо спорили.

— Они были американцами? — как-то странно спросил Рейн.

— Американцами? — спросила я, нахмурив брови. — Выглядели как кукурузники (прим. перев.: фермеры)? — спросила я со странной улыбкой.

— У них был акцент, детка? — поправил он. — Или говорили на другом языке.

— Ой. Да, нет. Они говорили по-английски, и когда они заговорили со мной, в них, возможно, был намек на нью-йоркский акцент.

— Как они выглядели?

Видите ли, это была самая трудная часть.

Я сидела и смотрела как будто этот дурацкий криминальный сериал по телевизору, где приводили жертву или свидетеля с одним из этих полицейских художников-скетчистов, и я закатывала глаза или поражалась мысли о том, что смогу описать черты лица. Мне это не понравилось. Однажды я описала коллеге Хью Джекмана как «парня с V-образным лицом и бакенбардами». Ей потребовалось больше часа, чтобы понять, кого я имею в виду.

— Они оба были высокими. Но, я имею в виду, для меня… все высокие, — сказала я, указывая на свои короткие ноги. — Но, может быть, как… рост Ренни? — предположила я, сдвинув брови. — Но они были темнее. Темные волосы, темные глаза. Они были белыми, но имели немного загорелый оттенок кожи.

— Черные волосы или темно-каштановые? — спросил Рейн.

— Темно-каштановые. И глаза тоже темно-карие. На самом деле почти черные. На них были брюки и рубашка с пуговицами. Все было темным. Они не были ни толстыми, ни худыми, ни особенно сложенными. Просто… среднее телосложение, я думаю.

— Хорошо. Что случилось потом?

— Потом они поняли, что я очнулась, — сказала я, немного понизив голос.

— Они тебе что-нибудь сказали? — спросил Рейн.

Я сглотнула, втянув щеки и сильно впиваясь в них взглядом в течение долгой секунды. Из ниоткуда гигантская, покрытая шрамами рука Дюка опустилась мне на колено и слегка сжала, а затем просто осталась там. Я смотрела на него долгую минуту. Я подняла глаза, чтобы найти его. Потом я рассказала ему об этом.

— Они сказали: «Теперь начинается самая уродливая часть», и они начали пинаться, — призналась я, морщась при воспоминании о том, как каждый кончик их туфель вызывал волну боли, настолько сильную в моем животе и спине, что я думала, что меня вырвет, как она, казалось, излучалась наружу, пока не охватила все мое тело, пока все, что я чувствовала, не было болью. Я отключалась, плача, умоляя, теряя всякое чувство гордости. Я перекатилась, попыталась подняться на ноги, хватала их за ноги. Я даже укусила одного из их за ногу через штаны. Я не была героем, и небольшой самозащитой, которую я знала, было одно видео на Ютубе, которое я смотрела, которое показывало женщинам, как эффективно выйти из «положения изнасилованной», советуя женщинам никогда не «поворачиваться спиной». Но я никогда не была в ситуации изнасилования, и я снова и снова поворачивалась спиной. В эти моменты я теряла рассудок.

Я была жалкой.

Вот какой я была во всей этой истории.

Жалкой.

Я знала, что это не моя вина. Я знала, что теория изнасилования учит женщин чувствовать, что они должны быть бойцами, чтобы отбиваться от нападающих, вместо того, чтобы учить мужчин никогда не нападать. Я знала, что случайные акты насилия постоянно происходят с лучшими женщинами, чем я.

Но из-за этого я чувствовала себя слабой. Я чувствовала себя уязвимой и побежденной.

И я знала до глубины души, что никогда больше не захочу чувствовать себя так.

Я мысленно сделала пометку заглянуть в местные курсы самообороны или боевых искусств.

Больше никогда.

— Эй, эй, — позвал голос Дюка, нежный, но настойчивый, и я вздрогнула, поняв, что полностью отключилась.

— Прости.

— Все в порядке. Это было болезненно, — сказал Рейн, пожимая плечами. — После пинков и, я полагаю, ударов…

Было много ударов, которые последовали за ударами ногами. Большая часть этого была мне в лицо. Пульсация, которую я чувствовала по всему телу, еще больше доказывала это.

— Потом я лежала на животе и почувствовала, как один из них упал мне на бедра и придавил меня. Я подумала, ну, ты знаешь, — сказала я, качая головой. — Но потом я почувствовала, как мою рубашку разрезали всего за секунду до того, как нож вонзился мне в спину. Я, ах, закричала, — призналась я. Я не была полностью уверена, кричала ли я только от боли. И боль вызывала разрывающее ощущение. Но я думаю, что большая часть этого была шоком, неверием и ужасом. — И я не перестала кричать и сопротивляться, поэтому другой выругался и сказал, что они должны заткнуть меня, пока кто-нибудь меня не услышал. Затем один из них, я не знаю, который, схватил меня за волосы близко к голове, дернул меня назад, затем ударил меня, и я была… снова в отключке. Следующее, что я помню, это то, что я проснулась здесь с… тобой, — сказала я, глядя на Дюка, чувствуя, как мои глаза становятся немного влажными и раздраженными из-за осознания этого.

— Хорошо. Это очень помогло, детка, — сказал Рейн, но я услышала ложь в его голосе. Он повернулся, чтобы пойти к двери, и я обнаружила, что мой голос остановил его.

— Я в… э-э… большой опасности? — спросила я, заставляя его остановиться.

Он обернулся и на секунду замер. — Да, — сказал он с такой убежденностью, что я напряглась. — Я думаю, что да. Вот почему я действительно думаю, что ты должна сопротивляться своему желанию сбежать и остаться здесь, по крайней мере, еще на день или два. Мы не будем принуждать тебя, — сказал он, и я могла бы поклясться, что Дюк напрягся рядом со мной, но я не смотрела, поэтому не была уверена. — Ты здесь не пленница. Но я не думаю, что мне нужно говорить тебе, что здесь ты в большей безопасности, чем в своей квартире. По крайней мере, до тех пор, пока мы не выясним угрозу.

С этими словами он кивнул Дюку, повернулся и вышел.

Я долго смотрел на закрытую дверь. — Он… доходчивый.

Рядом со мной Дюк издал странный фыркающий смешок. — Это один из способов описать его.

Я повернулась к нему, уже чувствуя на себе его пристальный взгляд. — Ты думаешь, мне следует остаться здесь?

— Я думаю, тебе следует довериться своей интуиции, — сказал он, удивив меня. Я полагала, что он поддержит Рейна. — Я понимаю, что все это безумие, и я пойму, если ты не будешь чувствовать себя здесь в особой безопасности. Хотя я бы настоятельно советовал тебе не возвращаться в свою квартиру. Если у тебя есть семья или друзья поблизости, это было бы безопаснее.