Русь. Строительство империи 4 - Виктор Гросов

— Молодец, Степка, — прошептал я, глядя на восточный берег. Его катапульты решили исход боя. Мы выстояли. Пока.

Но радость длилась недолго. Я повернулся к западу, где слышались звуки боя.

— Перебрасываем людей, — крикнул я, поворачиваясь к Веславе и Ратибору. — Половина с востока — на запад. Всех лучников и самострельщиков туда. Быстро!

— А если варяги вернутся? — спросила Веслава.

— Не вернутся, — отрезал я, кивнув на горящие ладьи. — Степан их прижал.

Она кивнула, махнув рукой дружинникам, и половина наших — те, что еще могли держать оружие, — рванули вниз, к западной стене. Ратибор повел их. Варяги отходили, их ладьи горели. Сфендослав проиграл этот раунд.

Нужно будет ночью забрать лестницы, которые они бросили у стен. Пригодится. А они пусть новые делают.

Степа спас нас с востока, но запад был новым адом. Я побежал к Добрыне. Уже подбегая к стене, я видел бедственное положение. Часть стены уже была уже занята киевлянами. Надо их оттуда вытурить, иначе все пропало. Как же так, Добрыня? Почему не использовал катапульты с огненными снарядами. Я присмотрелся к башням, где они находились, но не заметил ничего. Неужели не смогли воспользоваться ими? Но почему?

Глава 5

Я мчался к западной стене Переяславца, чувствуя, как кровь стучит в висках, а топор в руке дрожит от нетерпения. Ветер бил в лицо, принося с собой запах дыма и железа — запах войны. С востока еще доносились отголоски победы: горящие ладьи варягов тонули в реке, их крики затихали под ударами катапульт Степы, но здесь, на западе, бой только начинался. Киевляне уже забрались на стену — я видел их шлемы, блестящие в утреннем свете, слышал звон мечей и хриплые выкрики. Моя дружина отступала, теснимая врагом.

— Держитесь! — рявкнул я, перепрыгивая через бочку, которую кто-то из наших бросил на пути.

Ноги скользили по влажным камням. Впереди, у бойниц, мелькали тени врагов — широкоплечие, в кожаных доспехах, с топорами и мечами. Они рубили моих людей. Я не мог дать им взять стену.

Первый киевлянин заметил меня слишком поздно. Он повернулся, поднимая меч, но я уже был рядом. Топор в моей руке описал дугу, и лезвие врезалось ему в плечо с хрустом, пробив кожу и кость. Он заорал, падая на колени, а я выдернул оружие, чувствуя, как теплая кровь брызнула мне в лицо. Второй бросился на меня с копьем, но я уклонился, шагнув в сторону, и рубанул снизу вверх, вскрыв ему живот. Он упал, хватаясь за рану, а я шагнул дальше, прямо в гущу боя.

Там было тесно — дружина сражалась плечом к плечу, щиты трещали под ударами, мечи звенели. Киевляне лезли со стены, как муравьи, их было больше, чем я ожидал. Один из моих парней — молодой, с рыжей бородой — упал, схватившись за шею, где торчала стрела. Я стиснул зубы.

На земле, у ног убитого киевлянина, лежал второй топор — короткий, с широким лезвием, чуть тронутый ржавчиной. Я нагнулся, подхватил его левой рукой, не теряя ни секунды. Вес двух топоров в руках был непривычным, но приятным — как будто я стал тяжелее. Я выпрямился, глядя на врагов, которые с опаской окружали меня и ухмыльнулся. Пусть попробуют взять меня теперь.

На меня пошли втроем — здоровые, бородатые, с глазами, полными злобы. Первый ударил топором сверху, но я отбил его своим правым, а левым рубанул ему по ноге. Он взвыл, падая, и я тут же крутнулся, уходя от меча второго. Движение вышло само собой — я завертелся, как волчок, топоры замелькали в воздухе, рассекая все, что попадалось на пути. Второй киевлянин получил удар в грудь, лезвие вошло глубоко, и он осел с хрипом. Третий попытался ткнуть меня копьем, но я отбил древко и, шагнув вперед, рубанул его по шее. Кровь хлынула фонтаном, заливая мне ноги.

Дружина за моей спиной ожила. Кто-то крикнул: «Княже!» — и я услышал, как их голоса набирают силу.

Я шагнул к краю стены, где двое киевлян теснили моего дружинника к бойнице. Один из них обернулся, и я увидел его лицо — широкое, со шрамом через губу. Он поднял щит, но я не стал бить в него. Вместо этого я прыгнул вперед, вложив силу в удар ногой. пятка врезалась ему в грудь, щит не помог — он пошатнулся, замахал руками и с воплем полетел вниз, кувыркаясь в воздухе.

— Это Переяславец! — заорал я, глядя, как он падает на камни внизу.

Это какое-то безумие. Где-то в голове мелькнула мысль о том, что подобное было в фильме из моего прошлого. Второй киевлянин бросился на меня, но я встретил его — лезвие топора врезалось ему в плечо, и он упал. Его добил мой дружинник.

Я обернулся, тяжело дыша. Враги еще лезли на стену, но теперь их было меньше — мои люди отбивались, тесня их назад. Топоры в моих руках казались продолжением меня самого. Каждый удар отдается в костях. Я крутнулся снова, рубанув очередного врага, и увидел, как он падает, цепляясь за край стены. Его пальцы соскользнули, и он исчез внизу с коротким вскриком.

Мы теснили киевлян, шаг за шагом, стена снова становится нашей. Но бой еще не закончился — снизу доносились крики, лязг металла. Я вытер пот со лба тыльной стороной ладони, оставив кровавый след на коже, и сжал топоры крепче.

Пусть идут. Я готов.

Тела убитых лежали у моих ног — кто с разрубленной грудью, кто с проломленной головой, а один, тот, что получил мой «спартанский» пинок, валялся где-то внизу, размазанный по камням. В воздухе висел запах пота, смешанный с дымом от костров.

Мы отбились. Пока.

— Княже! — голос Добрыни прорезал шум боя, заставив меня обернуться.

Он стоял в нескольких шагах, с мечом в одной руке и щитом в другой, его борода была перепачкана, а доспехи покрыты вмятинами. За его спиной двое киевлян наступали на дружинника — парень отбивался, но его теснили к краю. Я рванулся туда, но Добрыня опередил меня. Его щит взлетел, принимая удар меча одного из врагов, а меч тут же вонзился второму в бок, пробив кожаный доспех. Киевлянин захрипел, падая, а Добрыня крутнулся, рубанув первого по руке. Тот выронил оружие, и дружинник добил его, всадив топор в грудь.

— Держись за мной, княже! — крикнул Добрыня, шагнув ко мне.