Сын крестьянский - Александр Савельев

Все это еще в ту раннюю пору сделало донских казаков превосходными по воинскому мастерству, неустрашимыми бойцами. Они усвоили военный опыт и степных кочевников, и крымских татар, и запорожского казачества, и турецкого войска. Донские казаки научились брать укрепления, вести конный и пеший бой, плавать на отбитых у турок судах, вступать с ними в морской бой.

Еще в те времена среди донцов развилось собственное, глубоко своеобразное военное искусство — знаменитый казацкий «вентерь», заключавшийся в особых приемах заманивания противника, знаменитая казацкая «лава» — особый вид конной атаки.

Донские казаки были превосходными стрелками, не уступавшими татарским лучникам; непревзойденными мастерами сабельного удара, копья и пики; неподражаемыми наездниками, не уступавшими кочевникам южно-русских степей.

Болотников приобрел на Дону славу лихого казака, неустрашимого и находчивого «умельца» ратного дела. Он настолько хорошо усвоил все особенности казацкого боя, что дослужился в короткий срок до атамана больших соединений и командовал отборными отрядами.

Нелепый случай оборвал его военную деятельность на Дону.

Иван поехал с Кокиным и несколькими казаками проверять дозоры.

По границе с Диким Полем казаки расставили особые дозорные шалаши. Это были будки на четырех высоких бревнах. В шалаш вела лесенка, около нее был прислонен шест. На конце его привязано ведро со смолой. Дежурный дозорец наблюдал из шалаша за степью, другие отдыхали в поставленном тут же шатре. В случае тревоги — показались татарские загоны или еще что — смола в ведре зажигалась, шест втыкался в землю. Дым видно было из другого дозора. Там тоже зажигали смолу, и весть о тревоге передавалась казачьим станицам.

Болотников с казаками прибыли на берег Донца. Дозор стоял на высоком холме, почти у самой реки. Осмотрев шалаш, проверив, есть ли смола, распорядок дежурств, оглядев степь и реку, Болотников и Кокин спустились к казакам. Поели с ними в шатре саламаты. Недолго было до заката солнца, решили заночевать здесь. Болотников захватил несколько удочек, ведерко, червей в банке, пошел ловить рыбу. Кокин взобрался в шалаш к дежурному дозорцу поглядеть на закат в степи, который он очень любил.

— Гей, — крикнул он сверху, — Ваня! Чтобы беспременно были налимы и стерляди! Уж больно вкусна рыба та!

— Постараюсь, а ты дозорь, дозорь!

— Постараюсь, а ты лови, лови!

Кокин стал внимательно оглядывать степь. Зарокотал басом конец какой-то песни:

Татарва-а лежит,Им поби-и-итая.Бро-ошен меч и щи-ит…Грудь раскрыта-а-я.В ней торчит стре-елаО-о-опере-енная-я-я…

Отойдя саженей триста по берегу, Иван своими зоркими глазами разглядел, как за полверсты, на низком берегу Донца, шевелились камыши. Оттуда неслось гоготанье, кряканье, поднимались гуси, утки, лебеди. «На каюке бы туда и пострелять вволю на жарево!» — подумал он.

Становилось прохладно. Иван глядел вниз по течению на низко стоящее солнце. Вот оно зашло за тучку, и кругом все потускнело. Взгрустнулось по своей Телятевке: «Что-то папаня с маманей делают? Жалко, ох, жалко старых… Сердцу непереносно… Тоска грызет!»

С трудом отогнал он печальные думы.

На камень села трясогузка, трясла длинным хвостиком, посвистывала, глядя на рыбака своими маленькими черными бусинками глаз.

До темноты удил Иван, наловил полведерка рыбы. Донец журчал, переливаясь блестками в прозрачном лунном свете. Болотников решил вздремнуть у реки, чтобы с зарей опять рыбачить. Нарвал травы, лег на нее, укрылся кафтаном, поглядел на яркий Чумацкий Воз и быстро заснул.

Под утро приснилось ему, что на него навалилась гора. Он в ужасе проснулся.

Иван лежал связанный. Около него стояли три татарина, о чем-то тихо споря — по-видимому, переругиваясь. Один сел около Ивана на корточки и, оскалив зубы, довольно шепнул, хлопнув его по животу:

— Рус, мы твой увзяли. Ты, у-у, какой бугай! За ты бакшиш будит, карош денги будит… — причмокнул он от удовольствия.

Татары погнали Болотникова вместе с другими русскими людьми в Крым, в Кафу.

Кафа, нынешняя Феодосия, некогда была одной из колоний генуэзцев на Черноморском побережье. При татарах и господствовавших над ними турках Кафа стала крупнейшим невольничьим рынком Европы.

О ней было немало разговоров на Дону, в Запорожье, по всей Руси, и пленники знали, куда их гонят и что их ждет.

«Прощай, воля, прощай, Дон, село родное, отец, мать! Родина, прощай! Сгинуло все, как дым. Эх, дурень, проспал свое счастье!» — думал в отчаянии Иван.

Татары ехали верхом, на арбах везли разную поклажу, а измученных пленников влекли на арканах. В город прибыли после нескольких дней пути.

Кафа утопала в зелени садов и виноградников. Грозные, высокие каменные стены с бойницами и четырехугольные башни защищали город. Ивану после величавого спокойствия степей, даже после жизни в Раздорах, показалось здесь очень шумно.

Пленников вели по городу мимо непривычных зданий с плоскими крышами, среди горланящей, разноязычной толпы. Со всего побережья Черного и Средиземного морей съезжался сюда самый разнообразный люд: итальянцы, испанцы, мавры, татары, евреи, армяне, грузины, греки. Приезжали персы, афганцы, индийцы, люди многих народов и стран. Хозяевами ходили черные горбоносые турки в белых, зеленых чалмах, намотанных на тюбетейки разных цветов.

Торжественно шествовали навьюченные верблюды. Рысцой пробегали дико орущие ослы со всадниками, у которых ноги чуть не волочились по земле. Проводили несчастных рабов. Стояли пыль, духота, вонь, жара… А сверху невозмутимо сияло яркое южное солнце. Через пролет одной улицы виднелось синее, манящее море.

Татары привели Ивана на главный невольничий рынок. Под навесами скучились сотни рабов. Болотников увидел печальное зрелище: рабы стояли, сидели на корточках, с лицами безразличными, равнодушными.

«Закаменело от горя ихнее сердце. А может, и привыкли», — с тоской подумал Иван. На лицах других было написано отчаяние, злоба. Маленький, юркий татарин продавал невольника громадному пузатому пожилому турку в бархатном кафтане и белой чалме с золотыми нитями в ней. Турок имел вид гордый, заносчивый. Перед ним стоял продаваемый раб, обнаженный до пояса геркулес с бронзовым телом, гривой спутанных черных волос. Мрачно и настороженно горели его глаза. Турок что-то крикнул, рванул раба за руку, думая повернуть его. Тот мгновенно освирепел, ударил турка кулаком по лицу и пнул его ногой в живот. Турок со стоном упал. Хозяин раба истошно закричал, словно закудахтал. Прибежали несколько стражей, набросились на бешено сопротивлявшегося раба, с трудом связали его и куда-то уволокли, сопровождаемые все еще растерянно кудахтающим татарином. Турок с трудом поднялся и, согнувшись, побрел, как побитая собака. Болотников же радовался: «Вот молодец! Побил пузатого». Тут он услышал отчаянные вопли, увидел, как молоденькую девушку с длинными черными косами покупатель с помощью слуги оторвал от женщины, также горько рыдающей. Они были похожи одна на другую. «Беспременно с матерью разлучили, вороги». Мать упала на землю, забилась в судорогах.

Яростно кричали продавцы и покупатели, споря, ругаясь, улыбаясь, хлопая друг друга по плечу, поворачивая во все стороны «товар».

К Болотникову подъехал важный татарин в богатом шелковом халате и в осыпанной жемчугом тюбетейке, на прекрасном коне. За ним следовали три человека верхо-конной свиты. Один из них по знаку хозяина соскочил с коня, стал осматривать Ивана, щупал мускулы, заглядывал в рот, для чего-то дернул за свисавший, сбившийся чуб, наконец, шлепнул его по спине рукой и что-то почтительно сказал своему повелителю.

Ивана купили и привели в чайхану — подворье, где остановился важный татарин. Невольника заперли в сарай. Вскоре принесли туда еды и даже немного красного вина. Болотников заснул на сухом, хрустящем сене, вдыхая слегка дурманящий запах его.

На рассвете Ивана разбудили вопли и пронзительное пение. Сквозь щель в сарае он увидел, как на ближайшем минарете кричал муэдзин, воздевая руки к небу.

Ивана снова накормили и повезли со связанными руками и ногами на арбе. Ехали целый день, пробирались через горы. К вечеру прибыли в какое-то селение — владение важного татарина.

Болотников попал в партию из десяти невольников. Один был с Украины, прозывался Хведор Гора, человек лет сорока, среднего роста, коренастый, грудь колесом, лицо добродушно-веселое, с хитрецой. Разговорились.

— Друже мий! Купляв тоби хазнадар-ага, по-вашему, по-московитски, казначей, по-нашему, скарбник. Вин найкрашчый чоловик при хане Казы-Гирее. А хан живе у городе Бакче-Серае. Ты, Иване, робить будешь, як и мы, бильше всего у саду.