Россия и современный мир №3/2012 - Юрий Игрицкий

Идеологическая задача представителей нынешней власти – противопоставить себя реформаторам, показать, что они ничего общего не имеют с тем, что творилось в 1990-х. Поэтому нынешняя официальная российская пропаганда никогда не акцентирует внимание на причинно-следственной связи 1990-х и 2000-х годов, а наоборот, старательно избегает темы преемственности. Недавно в связи с 80-летним юбилеем Б. Ельцина на стремление противопоставить «криминальные 90-е» и «гламурные нулевые» отметили многие аналитики. Показательно, что преемственность между нулевыми и 90-ми годами еще раз подчеркнул даже один из лидеров правой оппозиции В. Рыжков: «Капитализм, с большими элементами госкапитализма, огромной концентрацией собственности в очень немногих руках, появился именно в девяностых и благополучно дожил до наших дней. Фридман, Потанин, Лисин, Абрамович, Дерипаска, Авен, Вексельберг, Алекперов – эти люди по-прежнему остаются. В тех же девяностых обозначилась и подчиненная роль парламента и судов в России»20. За 20 пореформенных лет перемен ни в принятой модели, ни в кадровом аппарате, ее использующем, не произошло. «Перед нами вся та же команда, – справедливо отмечает А. Минкин. – В 1996 г. они сделали Ельцину второй срок. В 2000-м сделали Путина» [13, с. 164].

Со своей стороны, в результате этого противопоставления реформаторы и их клевреты имеют «праведную» возможность гневно осуждать нынешнюю власть за жестокость, авторитаризм, всесилие бюрократии, ликвидацию гражданских институтов, свертывание демократии, которая была тогда, в «славных 1990-х»21. Кто-то из них апеллирует к мировому сообществу, участвует в митингах в защиту прав человека, за свободу СМИ, за свободу собраний, против произвола власти, против всеобщей коррупции, за независимый суд, за честные выборы, за демократию и т.п. А была ли демократия в 1990-х годов? Если и была, то весьма своеобразная. Специфику той «демократии» наиболее точно охарактеризовал Б. Кагарлицкий: «В России в 1992–1999 годах была демократия. Но она не распространялась на Кремль. Оппозиция могла говорить, пресса – критиковать, граждане – голосовать, и все было великолепно при одном условии: все это не имело никакого отношения к вопросу о власти» [10, с. 6]. Образно говоря, в 1990-е годы население упивалось демократией, а власть упивалась разделом собственности. Этот естественный при разделе собственности социально-правовой хаос – своего рода законодательную и законоприменительную вольницу («правовую махновщину») – можно называть демократией только в весьма извращенном смысле. «Пора понять, что в правящем слое России демократов не только нет, но и не было, – обобщила в конце 2002 года дискуссию на эту тему академик Т. Заславская. – Деятельность этого слоя подчинена, в первую очередь, его собственным интересам, ко всему остальному он абсолютно глух» [9, с. 145].

Точно так же, со своей стороны, высшие чиновники имеют прямо противоположную по смыслу, но столь же выгодную политическую возможность не только все неизлечимые системные болезни, но и все личные провалы и преступления списывать на «лихие 90-е», из которых, кстати, все они вышли, благодаря которым и получили власть, и, главное, возможность ее сохранять. Ставленники и наследники Б. Ельцина теперь всячески открещиваются от него. А обращение к 1990-м дает им возможность бороться с политическими оппонентами самым простым и эффективным способом: объявлять их демократами и либералами, кивая при этом на национальный позор 1990-х.

Поиском ответа на вопрос о классификации политических итогов реформ заняты многочисленные отечественные и зарубежные обществоведы. С тем, что они привели страну к авторитарному режиму, практически все согласны. А вот как определить нынешнее государственное устройство – здесь мнения расходятся. Общепризнанно только то, что «современный капитализм и новый российский строй, не просто далеки друг от друга: они антиподы» [27, с. 13]. Целый ряд авторов не без основания считают, что «новый русский» капитализм, как и латиноамериканский, с одинаковым основанием могут быть подведены под рубрику «компрадорского капитализма», т.е. живущего – и экономически, и политически – за счет распродажи иностранному капиталу национальных богатств и предоставления в его распоряжение дешевой рабочей силы. «Однако главное и принципиальное отличие российского капитализма от латиноамериканского связано с происхождением “новых русских” капиталов, – справедливо отмечает Ю. Давыдов. – Оно, это происхождение, окружено покровом некой таинственности, хотя совершенно очевидно, что речь идет о государственной кормушке, к которой “новые русские” ухитрились намертво прососаться, опередив остальных конкурентов благодаря своей “социальной близости” к тем, кто фактически распоряжался общенародной собственностью. Ответ на вопрос, как же все-таки “новые русские” смогли высосать из вышеупомянутой кормушки столь астрономические суммы, стремительно превратившись в мультимиллионеров, характеризуется не такой уж невинной банальностью: “воруют-с!” Воровство в новой России предстало в виде казнокрадства общегосударственного масштаба» [7, с. 21]. То есть общественный феномен, рожденный в 1990-х годах, «не дотягивает» даже до латиноамериканского капитализма.

Сюда же можно отнести и воздействие реформ на обороноспособность страны. По общему мнению, в настоящее время она находится на критическом уровне. Ее состояние с началом реформ быстро ухудшалось. За прошедшее 20-летие армия как государственный политический институт во многом оказалась разрушенной. Это наглядно продемонстрировали и обе чеченские войны, и российско-грузинский военный конфликт. Разъедаемая коррупцией в верхах, и неуставными отношениями в нижних чинах, армия утратила боеспособность. Возросли и военно-технические потери. Возрастает рискогенность в хранении боеприпасов, арсеналы оружия не отвечают современным требованиям безопасности. Уже через десять лет после начала реформ Россия вынуждена была ориентировать свою военно-техническую политику на импорт вооружений и техники. В течение 80 лет Россия не позволяла себе покупать боевые корабли за границей. Продавала – многим. Сегодня Россия покупает за рубежом не только корабли, но и многие другие виды вооружения.

Правовая сфера. За 20 лет правовая защищенность граждан резко ухудшилась. При полном сохранении традиций советского «телефонного права» произошел всплеск коррупционной волны в судебной системе. Более того, исчезла возможность и внесудебной защиты. Если раньше гражданин мог апеллировать в партийные органы (от райкома до ЦК), обратиться за помощью в печать (в газету «Правда, например), и знал, что на его обращение обязательно последует какая-то реакция, а иногда и помощь, то сегодня ничего этого нет. В 1990-х годах судебно-правовая система окончательно деградировала. Она не только не сохранила советскую декоративную независимость суда, и столь же декоративный официальный авторитет, но приобрела ярлык продажности, что признают и сами руководители страны. Сегодня рядовой россиянин гораздо менее огражден от полицейского беспредела и судебного произвола, чем в советское время. Возникли многие тысячи организованных преступных группировок. Правоохранительная система за 20 лет стремительно разлагалась и сама частично превратилась в преступную группировку. В 1990-е годы произошло сращивание правоохранительной системы и криминального мира. О том беспределе, который ныне творится в правоохранительных органах, со всей откровенностью сообщают даже самые политически ангажированные массмедиа.

Нравственная сфера. Криминальная приватизация подняла мощный вал преступности. Уголовные сообщества начали расти как грибы. Уже к середине 1990-х годов некоторые преступные группировки были известны в стране не меньше, чем новые банки и корпорации. В январе 1995 г. на территории России действовали более 15 000 криминальных групп (в 1990 г. их было менее 50) [6, с. 77]. В марте 2002 г., выступая на коллегии Генпрокуратуры, Президент Российской Федерации В. Путин констатировал, что «значительная часть российской экономики находится под контролем организованных преступных группировок»22. Криминалитет захватил промышленные предприятия и фирмы практически во всех регионах России. По данным бывшего тогда министром внутренних дел Р. Нургалиева, к 2006 г. преступные группировки контролировали такие важные отрасли как топливная, металлургическая, лесная, рыбная, фармацевтическая23.

Реформы привели и к взрыву преступности, и к падению общественной морали. «Предполагалось, что молодые демократы наведут в России порядок, разработают соответствующую правовую систему и дадут зеленый свет рыночной экономике, – пишет автор документальной книги о реформах в России Пол Хлебников. – Вместо этого они возглавили режим, который оказался одним из самых коррумпированных в истории человечества»24 [25, с. 14]. Повальная коррупция, возникшая в 1990-х годах, поразила, прежде всего, нервные центры общественного организма, она неизбежно ведет к массовому неисполнению чиновниками своих обязанностей и, соответственно, к параличу государственного управления, признаки которого в нынешней России все более явственно проявляются. Коррупция стала органическим элементом государственного устройства и одним из основных показателей деморализации общества. Генеральный прокурор РФ Ю. Чайка вынужден был признать, что «коррупция пронизывает все уровни власти и наносит удар по всей социальной системе» [26, с. 4]. По данным департамента экономической безопасности МВД РФ, средний размер взятки в России в 2009 г. составил 927 тыс. руб. (т.е. 34 тыс. долл.)25.