Смерть мертвым душам! - Андрей Жвалевский

— Ты посмотри, посмотри, что пишет этот умник! — набрасывалась Елена Степановна на ни в чем не повинный монитор. — Этот сопляк двадцатилетний будет упрекать меня в невежестве! Уж я-то Гоголя знаю!

Валя попыталась понять, с кем бабушка ругается и зачем, но не смогла. Только удивилась тому, как бойко она застучала по клавишам.

— Я тебе покажу, как на классиков нападать! — бубнила Елена Степановна. — Тебе до Гоголя как до луны пешком, а все туда же… Критикует…

Такая бабушка показалась Вале очень забавной. Ругается новыми словами, бодрая. Жаль только, неразговорчивая. Вернее разговорчивая, но с компьютером, а не с Валей.

— Баб, а что взять почитать? — спросила она, чтоб оттащить бабушку от нового увлечения.

— Возьми там что-нибудь, — Елена Степановна к ней даже не обернулась.

Валя покачала головой. Если уж даже разговор о книгах не может выдрать бабушку из виртуального мира, то лучше ее не трогать.

Валя прошлась по библиотеке. Взяла одну книгу. Вторую. Третью.

— Бабушка, что за ерунда у нас на полках? И где мои любимые книжки?

Бабушка не отвечала. Она молотила по клавиатуре, как Анка-пулеметчица по наступающим каппелевцам.

— Что ты мне своим Белинским тычешь?! — бормотала она. — Белинский до «Выбранных мест» Гоголя боготворил!

Валя вернулась к шкафам. От мелких тоненьких корешков рябило в глазах. «Странно, — подумала девочка, — они все вроде как разные, пестрые… а одинаковые! Как это у них получается?»

Она добрела до читального зала, где за столом библиотекаря уткнулась в книгу Кира. Сначала Валя испугалась, что девушку опять охмурили злые неправильные книжки, и осторожно дернула ее за руку. Кира вздрогнула и подняла глаза. Валя удивилась: она раньше не видела, чтобы люди улыбались и плакали одновременно.

— Что случилось? — спросила Кира насморочным голосом.

— Да так… А ты что читаешь? Интересное?

Кира смутилась и как будто собралась убрать книгу со стола. Но не убрала, просто закрыла. На белоснежной обложке в обрамлении роз неземная красавица-блондинка смотрела снизу вверх на черноволосого мужчину, слегка похожего на Киркорова. Красавица то ли умоляла популярного певца не убивать ее, то ли наоборот — просила придушить из жалости… И в глазах у нее было такое же томление, как и у Киры.

— Ух ты! — восхитилась талантом художника Валя. — А это про что?

— Про любовь! — Кира нашарила в кармане салфетку и осторожно высморкалась. — Тебе будет неинтересно.

«Чего это мне будет неинтересно? — внутренне возмутилась Валя, но тут же признала: — Хотя да. Любовь — сплошная тоска».

Недавно она прочитала забавную книжку про домовых и русалок, но любви в ней было так много, что некоторые страницы приходилось пробегать по диагонали.

— А мне есть что-нибудь почитать? — спросила девочка.

— Валь, — изумилась Кира, — ты же в библиотеке! Конечно, тут есть что-нибудь почитать.

Валя еще немного побродила и даже заглянула в несколько аккуратных кирпичей-учебников, совсем загрустила и отправилась гулять на улицу.

На улице было грязно. Всю неделю лупили дожди, и земля не успевала проглатывать воду, поэтому идти приходилось, низко опустив голову и высматривая, куда бы поставить ногу. Валя сама не заметила, как чуть не уткнулась в спину Ника.

Он стоял в окружении нескольких одноклассников и очень убедительно объяснял:

— Да не разводилово, а математика! Геометрическая прогрессия, понятно? Чем больше людей, тем больше денег. Поэтому вы должны и сами деньги сдать, и остальным рассказать.

Самый здоровый из слушателей поскреб лоб и упрямо сказал!

— Все равно не понял. Если я тебе полтинник дам, как ты мне через неделю сотку вернешь?

— Да элементарно, Леший! Деньги будут крутиться по геометрической прогрессии, ясно?

Все промолчали. Валя поняла, что разговор этот длится уже довольно долго и интересного в нем мало.

Она вздохнула и пошла домой. Смотреть телевизор.

Междуглавие 16

Раз плюнуть

— Надо работать с подрастающим поколением, нашей сменой. У нас мало правильных детских стихов, — вещал том, рожь на обложке которого налилась восковой спелостью. — Нам нужна хорошая смена, духовная, патриотически воспитанная! И без всяких чуждых нам выкрутасов!

— Но сейчас трудно найти правильного детского поэта. Они есть, но их мало. И нашу старую гвардию совсем не переиздают, — оправдывался небольшой томик советских стихов.

— Значит, надо написать. В чем проблема, а? Это ж дети, им же про что нужно? — спросил Наместник.

— Про природу, — подсказал кто-то. — Ну там, зайчики, белочки.

— Вот давайте и напишем про природу. — Наместник задумался, заскрипел и выдал: — Зайчик раз гулять пошел, на полянку он пришел![18]

— Гениально! — зааплодировали вокруг страницы. — Вы прирожденный поэт!

— Да ладно вам, — польщенно сказал том, — так уж и прирожденный… И вот еще: Детки, природу нужно любить! Мы ее с вами не сможем забыть!

— Блестяще!

— Прекрасно!

— М-да? — с сомнением спросил Наместник. — Никогда не думал, что сочинять стихи так просто. Вы записывайте кто-нибудь, у меня ручной издатель есть, прикормленный. Он издаст… Тысяч сто тиража для начала, думаю, нормально будет…

Он вдруг затих и почти прошептал:

— А это вообще гениально: На полянку прилетев, затокует тетерев!

С верхней полки раздался дружный хохот. Пушкин, Тютчев, Есенин покатывались со смеху:

— «Тетерев»! Это мощнее, чем

«Зефир приятный одевает цветыКрасны и вонны чрез многие леты»![19]

А ты еще над Тредиаковским издевался! Да уж… «тетерев»!

Рожь на обложке Наместника начала багроветь.

— Слушайте! Слушайте! — шелестел страницами томик стихов Пушкина. — У меня тоже пара гениальных строк:

Разудалый ухарь,эта птица глухарь!

Над багровой рожью начали подниматься грозовые тучи.

— Ламца-дрица-гоп-ца-ца, прилетела синица, — продекламировал Маяковский.

— Не мигая, в душу, вглубь, — подхватил Есенин, — смотрит голодной голубь!

— Молчать! — Наместник сорвался в поросячий визг. — Рты позакрывали!

Ответом ему был слаженный хохот с полки классиков. Его не смогло заглушить даже щебетание «попугайчиков», которые составляли теперь большинство в библиотеке.

Всех заставил замолчать глухой мрачный голос, который произнес три слова:

— Что… здесь… происходит?

Классики поперхнулись собственным смехом. Серийные книжки замерли по стойке «смирно». Обложка Наместника стремительно побелела.

— Тут… это… — проблеял он. — Нарушители спокойствия…

— А я тебя зачем тут оставил? — процедили Мертвые души, материализуясь между стеллажами. — Почему не обеспечиваешь порядок? Почему нарушители не в карцере?

— Но… это же Есенин, Толстой, Пушкин… Наше всё.

— Ваше всё — это я!

На верхней полке между тем началась еле слышная возня.

— Давай! — шептали Гоголю соседи. — Поставь его на место! Это ведь твоя книга!

Первый том собрания сочинений Николая Васильевича прокашлялся и заявил:

— Эй ты! Ошибка моего таланта! А ну…

— Твоего таланта? — теперь голос Императора гремел во всю мощь. — Ты меня сжег! Даже не ты, а тот, кто меня написал… как и тебя! Ненавижу вас обоих… вас всех! Нет у меня больше автора, ясно? Никто не может мне приказывать!

В наступившем молчании было слышно, как нервно сглотнул кто-то среди классиков. А кто-то из «попугайчиков» восторженно прошептал:

— Сейчас он их выпьет! Всех! Досуха!

— Много чести, — слегка понизили голос Мертвые души. — И текст у них того… невкусный. У меня еще после Ульфа Старка изжога. Ограничимся пока ссылкой!

Ильф-и-Петров, который воспользовался ситуацией и пробился ближе к проходу между стеллажами, крикнул:

— Не имеешь права! Мы все тут стоим по каталогу! Это закон!

— Закон… — презрительно повторил Император. — Закон — это всего лишь буковки. А буковки так легко переписать…

Глава 17

Долго и счастливо

Назавтра Валя пришла в библиотеку позже обычного. Брела нога за ногу. Сверху капало, внизу чавкало, на душе скребло. Вчерашний просмотр телевизора оказался настоящим мучением. Валя нашла целых два детских канала, и на обоих лупоглазые монстры вели такие тупые битвы с лупоглазыми героями, что Валя заподозрила — а не из глянцевых ли книжек взялись все эти мультики? Или наоборот? В общем, переключилась на канал про животных и весь вечер изучала разные породы собак.