Один - Николай Внуков

— Да все знаю, па! Виктор Иванович давно меня посвятил. И про трудности тоже. Он же мне и сказал: «Дуй к нам на каникулах, Сашка. Решишь — с отцом твоим потолкую».

— Ладно, посмотрим, — сказал отец.

На следующий вечер Виктор Иванович пришел к нам.

Мы пили чай. Виктор Иванович говорил о чем угодно, только не обо мне, а я все ждал, ждал… В девять часов стал прощаться и уже в коридоре сказал:

— Послушай, Владимир, дай нам твоего Сашку. На три месяца, на каникулы. Чем в лагере в организованные походы с малышней ходить да модельки самолетов стругать, он с нами к настоящей работе и к морю привыкать будет.

— На какую же должность? — спросил отец. — Ведь он, кроме рыбалки, в ихтиологии ничего не соображает.

— У нас образуется. Я к нему давно присматриваюсь. Голова у него ясная, руки умные. Я уже все прикинул. По штату положен нам младший лаборант. А у нас в группе его отродясь не было. На восемьдесят рэ кто пойдет? А Сашке твоему и интерес, и эти восемьдесят рублей…

Я затаился.

Отец посмотрел в мою сторону, поморщился.

— Рано его еще рублями баловать. Да и по штату он не пройдет, ему ведь всего четырнадцать, паспорта еще нет. Директор не утвердит.

— А в виде исключения? — сказал Виктор Иванович. — Я директору личную докладную — так, мол, и так, очень способный, нужный в отделе парень…

— Пустое дело, — сказал отец.

— Под мою личную ответственность!

— То есть на свою шею?

— Зачем на шею? — сказал Виктор Иванович. — Ведь он у тебя не шалтай, а настоящий.

Он обернулся ко мне.

— Ты ведь настоящий, Сашка? Не подведешь? Тогда буду рисовать докладную.

— Такой, какой есть, Виктор Иванович… — Больше я ничего не мог сказать.

И Виктор Иванович оформил меня в свою группу.

Всего девять дней я проплавал с ихтиологами и планктонщиками на «Буруне».

И вот — на острове, у костра и не знаю, что там на катере. Конечно, они не работают, а ищут. Вся программа исследований — к черту… Виктор Иванович… Мне даже плохо стало от того, что думает сейчас Виктор Иванович. А отцу, наверное, и вовсе стыдно поднять на него глаза.

Эх, лучше бы стругал я сейчас самолетики в пионерлагере!..

Как быстро прогорают ветки! Огонь просто лопает их. Определенно и этого на ночь не хватит. Надо бы найти не таких сухих.

Я выполз из палатки и пошел ко второму дереву, выше источника. Его ветви нависали над самой землей, до них легко дотянуться и, наверное, нетрудно сломать.

Я заметил, что сегодня смерклось раньше обычного, и посмотрел на гору. Облака у вершины не было, и ветра сегодня тоже не было, зато все небо затянуто темно-серой мглой. Наверное, собирается дождь, недаром солнце обжигало как ненормальное.

У самого дерева я провалился в какую-то яму. Ну и остров! Весь из ям и камней.

Ухватив руками один из нижних сучков, я попытался отломить его от ствола. Не тут-то было! Сучок сгибался, пружинил и ни за что не хотел отламываться. Вот если бы топор…

Другие ветки, потоньше, отламывались, но с трудом. Да еще на них были какие-то колючки, которые неожиданно втыкались в ладони. Смерклось так, что я не видел, что ломаю и где. Дурак! Надо было собрать все доски на берегу, вытащить из водорослей тот бочонок, расколошматить его камнями и тоже высушить.

Я отломил с десяток тонких ветвей и потащил их к костру. Он красновато светился сквозь кусты.

У огня ножом накромсал ветки на короткие палки и сложил все у входа в палатку. Подбросив на угли несколько штук, я буквально свалился на матрац и заснул.

Эх, мама…

Над головой шумело ровно и нудно.

Куртка и джинсы отсырели. По телу шла дрожь.

Сначала мне показалось, что я на полу в машинном отделении катера. Потом я вообразил, что это каюта и иллюминатор задернут шторкой, оттого так темно. Я поднялся на колени и протянул руку, чтобы отодвинуть шторку, и тут понял, что я в палатке и снаружи моросит дождь.

Костер! Я вскочил и протер глаза.

Груда полуобгорелых веток слабо дымилась у входа.

Я упал перед ними на колени, расшевелил золу палкой и увидел несколько красных углей.

Уф-ф! Не погасли. Их прикрыло от дождя дерево.

Я настругал от дощечки сухих стружек и сунул их в уголья. Начал раздувать. Вспыхнуло, задымило.

А если бы дождь ночью припустил сильнее?.. Хотя у меня есть лучок, палочки и сучок для добывания огня. Правда, снова пришлось бы возиться.

Проверил огневые инструменты. Они лежали в низком конце палатки, завернутые в кусок полиэтиленовой пленки. Сухие.

Снаружи все было размыто серой мутью. Кусты просматривались как сквозь кисею. А дальше — ни неба, ни горы, ни дерева, которое я обдирал вчера. Ровная серая пелена.

Я расшуровал костер посильнее и стал греться, поворачиваясь то одним, то другим боком к огню. Почувствовал, что здорово заложило нос. Да и горло побаливало, когда я сглатывал слюну.

Хорошо бы сейчас дома сидеть в чистой теплой комнате, читать интересную книгу и не хотеть есть!

Обогревшись, достал мешочек с саранками.

Четвертый день ем только эти проклятые луковицы, серые и противные на вкус. Но больше у меня ничего нет.

Я с отвращением сунул клубень в рот и начал жевать.

Перед глазами стояла целая буханка теплого, мягкого, душистого хлеба, большущий кусок жареной рыбы на тарелке и стакан чая. Нет, не стакан — целый чайник стоял на столе. И сахарница. И масленка с маслом. Я намазываю масло на ломоть хлеба и ем, ем, ем, изредка прихлебывая густой сладкий чай… Потом ем рыбу… Потом…

Я съел три луковицы. Больше в меня не лезло. На языке остался пресный металлический привкус.

Почему я раньше так мало ел хлеба с маслом? Почему не любил вареную рыбу? Почему не нравилось молоко? Вот болван! Будь сейчас дома, я слопал бы все, что нашлось на столе. И в шкафу на кухне. И выпил бы целый чайник молока.

Нет, на одних саранках скоро загнешься. Надо попробовать ловить рыбу.

Снова перед глазами замаячила тарелка с жареной рыбой. У меня весь рот залился слюной и даже в голове стало мутно от голода. Я отстегнул от кармашка куртки свои булавки и принялся их разглядывать.

Да, пожалуй, крючки из них получатся. Жаль только, что они будут без бородок. Но ничего. Если большая рыба поглубже заглотнет даже гладкий крючок, то уже не сорвется.

Пружинная петелька на нижнем конце булавки сойдет за ушко для привязывания лески. Острую часть загну крючком. А остальное надо отломить.

Я вынул из кармана перочинный нож и принялся за работу.

На одной стороне граненого шила, которое входило в набор ножа, имелись насечки вроде пилки для ногтей. Я надрезал этой пилкой булавку у самой петельки и отломил ненужную часть. Потом сунул острый конец булавки в паз, куда входило лезвие ножа, когда он закрывался, и осторожно согнул. Получился вполне приличный крючок. Я спрятал его в карман куртки и начал мастерить леску.