Саммерхилл - воспитание свободой - Александр Нилл

Справедливости ради я должен заметить, что девочки злы и тяжелы в общежитии только в определенный период — в предподростко- вый и в самом начале подросткового. И кроме того, не обязательно все девочки проходят эту стадию. Многое зависит от предыдущей школы и еще большее — от степени властности матери.

Во время личных уроков я всегда показывал ребенку, как связаны его реакции на семью и на школу. Всякую критику в мой адрес я интерпретировал как критику отца, любое обвинение, брошенное моей жене, — как направленное против матери. Я старался сохранять объективность анализа; вторжение в глубины субъективного было бы нечестно по отношению к детям.

Случалось, конечно, что субъективное объяснение оказывалось необходимым, как, например, в случае с тринадцатилетней Джейн. Она бродила по школе и сообщала разным детям, что Нилл хочет их видеть.

Ко мне валом валил народ: «Джейн передала, что я тебе нужен». Тогда я сказал Джейн, что, когда она посылает ко мне других, это означает, что она сама хочет прийти.

Какова методика личных уроков? В общем, никакого стандартного вопросника у меня не было. Иногда я начинал так: «Когда ты смотришь в зеркало, тебе нравится твое лицо?» Ответ всегда был отрицательный.

— Какую часть своего лица ты больше всего ненавидишь?

Неизбежно раздавалось: «Нос»!

Взрослые дают такой же ответ. Лицо — это и есть человек, на взгляд внешнего мира. Мы думаем о лицах, когда думаем о людях, и смотрим в лица, когда говорим с людьми. Так что лицо становится внешним отражением нашей внутренней сущности. Когда ребенок говорит, что ему не нравится его лицо, это значит — он сам себе не нравится. Мой следующий шаг — перейти от лица к личности.

Что ты больше всего ненавидишь в себе? — спрашивал я.

Ответ, как правило, указывал на физические недостатки: «У меня

слишком большие ноги. Я слишком толстый. Я чересчур маленький. Мои волосы».

Я никогда не высказывал никакого мнения, т. е. не соглашался, что он толстый или она тощая. И ни на что не напирал. Если ребенка интересовало тело, мы говорили об этом до тех пор, пока тема не исчерпывалась. А затем переходили к личности.

Частенько я как бы проводил экзамен. «Я сейчас напишу тут кое-что, а потом проэкзаменую тебя по этим пунктам, — говорил я. — Поставь себе по каждому из них оценку, которую, на твой взгляд, ты заслуживаешь. Например, я тебя спрошу, сколько процентов из ста ты бы себе дал, скажем, за участие в играх или за храбрость, и т. д.». И экзамен начинался.

Вот, например, как он проходил с одним четырнадцатилетним мальчиком.

Хорошая внешность. — Ну, нет, не такая уж хорошая. Процентов 45.

Мозги. — Хм, ну, 60.

Храбрость. — 25.

Верность. — Я не предаю своих друзей. 80.

Музыкальность. — Ноль.

Ручной труд. — (Бормочет что-то невнятное.)

Ненависть. — Это очень трудно. Нет, на это я не могу ответить.

Игры. — 66.

Общительность. — 90.

Идиотизм. — Ха, процентов 190.

Естественно, ответы ребенка открывали возможность для обсуждения. Я считал, что лучше всего начинать с Я, если это вызывает интерес[9]. Когда мы переходили к семье, ребенок разговаривал легко и с интересом.

С маленькими детьми методика бывала более спонтанной. Я шел вслед за ребенком. Вот пример типичного первого личного урока — с шестилетней Маргарет. Она заходит ко мне и говорит:

Я хочу личный урок.

Хорошо, — соглашаюсь я.

Она усаживается в удобное кресло.

А что такое личный урок?

Вообще-то это не то, что едят, — объясняю я, — но где-то в этом кармане у меня была карамелька. А, вот она, — и я протягиваю ей конфетку.

Почему ты хочешь личный урок? — спрашиваю я.

А у Эвелин он уже был, и я тоже хочу.

Ладно. Начинай ты. О чем ты хочешь поговорить?

У меня есть кукла. (Пауза.) Где ты взял эту штуку на каминной доске? (Ей совершенно не нужен ответ.) Кто жил в этом доме до тебя?

Ее вопросы указывали на желание узнать какую-то жизненно важную правду, и я заподозрил, что это правда о том, откуда берутся дети.

Откуда берутся дети? — спрашиваю я неожиданно.

Маргарет встает и шагает к двери.

Ненавижу личные уроки, — объявляет она и выходит.

Однако спустя несколько дней она снова просит дать ей личный

урок — и так мы продвигаемся.

Шестилетний малыш Томми тоже ничего не имел против личных уроков до тех пор, пока я воздерживался от упоминания о «грязных» вещах. С трех первых уроков он уходил возмущенный, и я знал почему. Я знал, что на самом-то деле только «грязные» вещи его и интересовали. Он был одной из жертв запрета на мастурбацию.

Многие дети никогда не бывали на личных уроках. Они не хотели. Этих детей воспитывали правильно, без лжи и нотаций родителей.

Психотерапия вылечивает не сразу. Какое-то время — обычно около года — изменений почти не видно. Поэтому я никогда не испытывал пессимизма по отношению к старшим ученикам, которые уходили из школы в состоянии, так сказать, психологически полуготовом.

Тома отправили к нам, потому что в своей прежней школе он потерпел неудачу. Целый год я интенсивно давал ему личные уроки, но никаких видимых результатов не было. Когда Том уходил из Саммерхилла, то выглядел так, как будто он обречен быть неудачником. Но еще через год его родители написали мне, что Том внезапно решил стать врачом и усердно учится в университете.

Положение Билла казалось еще более безнадежным. Его личные уроки продолжались три года. Когда Билл уходил из школы, то выглядел как человек 18 лет, не нашедший пока цели в жизни. Прошло еще чуть больше года. Билл бросал одну работу за другой, пока не решился стать фермером. Все, что я о нем слышал, свидетельствует: он процветает и одержим работой.

Личные уроки — это по сути перевоспитание. Их цель — снять комплексы, созданные нравоучениями и устрашениями.

Свободная школа типа Саммерхилла может существовать и без личных уроков. Они лишь помогают ускорить процесс перевоспитания, они как хорошая весенняя генеральная уборка перед вступлением в лето свободы.

Самоуправление

Саммерхилл — самоуправляющаяся школа, демократическая по форме. Все вопросы, связанные с общественной жизнью школы, включая наказания за нарушения установленных правил, решаются голосованием на общих собраниях школы в субботу вечером.

Каждый член педагогического коллектива и каждый ученик — независимо от возраста — имеют по одному голосу. Мой голос значит столько же, сколько голос семилетнего ребенка.

Здесь кто-нибудь улыбнется и скажет: «Но ваш голос все же имеет большее значение, ведь правда?» Что ж, давайте посмотрим. Однажды на собрании я внес предложение, чтобы никому из учеников моложе 16 лет не было позволено курить. Я аргументировал свое предложение так: курение — прием ядовитого наркотика, на самом деле никакой привлекательности для детей это занятие не имеет, просто они пытаются казаться более взрослыми. В меня полетели контраргументы. Провели голосование. Мое предложение было провалено подавляющим большинством голосов.

Стоит рассказать и о том, что за этим последовало. После моего поражения один из шестнадцатилетних учеников предложил, чтобы курение было запрещено всем, кто младше 12 лет. Он отстоял свое предложение. Однако через неделю на следующем собрании двенадцатилетний мальчик предложил отменить новое правило, пояснив: «Мы все сидим по туалетам и курим втихомолку, как это делает малышня в строгих школах. Я считаю, что это противоречит самой идее Саммерхилла». Его речь была встречена аплодисментами, и собрание отменило правило. Надеюсь, я ясно показал, что мой голос отнюдь не всегда весомее голоса ребенка.

Однажды я решительно выступил против нарушений правил отбоя, шума в спальнях после установленного часа и, как следствие, сонных физиономий повсюду на следующее утро. Я предложил, чтобы нарушителям назначался штраф в размере всех их карманных денег за каждый такой случай. Один четырнадцатилетний мальчик предложил выплачивать награду в размере 1 пенс за каждый час, проведенный не в постели после времени отбоя. В этот раз я получил всего несколько голосов, а он — подавляющее большинство.

Самоуправлению в Саммерхилле чужд бюрократизм. Председатель на каждом собрании — новый, его назначает предыдущий, а обязанности секретаря выполняют добровольцы. Дежурные по отбою редко тянут эту лямку дольше нескольких недель.

Наша демократия создает законы, среди которых немало хороших. Например, запрещается купаться в море в отсутствие спасателей, функции которых всегда исполняют педагоги. Запрещается лазить по крышам. Отбой должен соблюдаться, а нарушители неукоснительно штрафуются. Следует или не следует отменять уроки в четверг или в пятницу накануне праздника, решается голосованием на общем собрании школы.