Афганский транзит - Александр Щелоков

Суриков отметил новую фамилию.

– На всех одна девушка, – произнес он задумчиво. – Звучит двусмысленно. А как понять?

– Воспринимайте, как сказано, – Антонина Васильевна строго поджала губы. – Все именно так, как вы поняли.

– Скажите, Антонина Васильевна, не употребляли ли ребята наркотики?

– Нет, не слыхала. Это явление новомодное. Раньше о таком у нас речи не шло. «Перестройка» влила в жизнь море гадости, а получается, во всем виновата школа.

– Разве я вас виню?

– Вы же пришли к нам, чтобы выяснить, откуда пьяные шалости ребят.

– Простите, Антонина Васильевна, к школе у нас претензий нет. И речь идет не о пьянстве. Ножкина и Яковлева нашли убитыми. При неясных обстоятельствах. Мы надеемся найти с вашей помощью тех, кто что-либо знает о ребятах.

– Убитыми?! – Антонина Васильевна произнесла это с нескрываемым ужасом. Лицо ее, только что отражавшее надменную властность, мгновенно изменилось. Суриков увидел перед собой немолодую, испуганную женщину.

– Кто это сделал? – спросила она, тяжело вздыхая. – Почему?

– На этот вопрос мы и стараемся найти ответ. Как вы понимаете, на месте преступления убийцы не оставляют визитных карточек.

– Да, я понимаю. Какой ужас! Чем же мы можем помочь вам?

– Вы все время говорили о троице. Я не думаю, что она распалась после того, как ребята окончили школу. Дайте характеристику всем этим людям. Ножкину, Яковлеву, Светлову. Маргарите Квочкиной…

Из школы Суриков вышел, уже имея некоторые впечатления о тех, кто его интересовал. В записной книжке появились еще три адреса, которые ему предстояло проверить. Первый – Молочный переулок дом 5.

Убогое, разбитое временем и невниманием двухэтажное здание, как и многие другие сооружения в этом районе, тоже несло на себе торжественную табличку: «ПАМЯТНИК АРХИТЕКТУРЫ». Так на груди отверженного и забытого всеми инвалида-ветерана выглядит начищенная медаль «За отвагу», принесенная с войны вместо собственной ноги.

За увядающими кустами сирени возвышалось крыльцо с пятью щербатыми ступенями. Обветшавшие двери, выкрашенные бурой казенной краской, вели на некогда кокетливую веранду. «Человек рожден для счастья, как птица для полета», – неожиданно пришла на ум Сурикову фраза, только что прочитанная на одном из школьных стендов. Для какого счастья рождены люди, живущие в таких домах, он не знал. А семья Ножкиных жила именно здесь.

На звонок дверь открыл старик в помятой застиранной пижаме и тапочках на босу ногу.

– Вы Ножкин? – спросил Суриков. – Григорий Яковлевич?

– Да, это я.

Густобровый, заросший неопрятной двухдневной щетиной, Ножкин взглянул на Сурикова поверх очков и спросил заинтересованно:

– Вы по поводу НЛО?

– По какому поводу? – спросил Суриков, ничего не поняв.

– НЛО, УФО, как угодно, – пояснил старик. – Неопознанные летающие предметы. – Он снял очки, сунул их в нагрудный карман пижамы. – Я писал в редакцию, что располагаю свидетельствами об инопланетянах…

– Нет, Григорий Яковлевич, – признался Суриков, – я, к сожалению, по сугубо земным делам.

– А-а, – блеск глаз старика померк. – Значит, не из редакции…

– Из милиции. Капитан Суриков.

Услышав это, старик выпрямился, обрел вид гордый и строгий.

– Я понимаю, товарищ Суриков, в этой борьбе теперь все преимущества будут на стороне мадам Пуговкиной. Коль скоро она написала заявление первой. Даже в условиях плюрализма вы станете защищать ее интересы…

Суриков не понял, о чем говорит Ножкин, но перебивать его не стал. Порой такие экспромты, возникающие по недоразумению, помогают лучше понять человека, разобраться в извилинах его характера и во взглядах.

– Но я не поступлюсь принципами. Этой суке Пуговкиной не будет позволено нарушать порядок…

– Зачем вы так? Насколько я понимаю, Пуговкина для вас не друг, но удобно ли называть ее так?

– Вы о суке? – спросил Ножкин и улыбнулся ехидно. – Так это не о хозяйке, а о ее собаке. – Он сострил и был доволен собой. – Есть постановление Моссовета, и мы, ветераны, требуем, чтобы хозяева собак выполняли его.

– Простите, Григорий Яковлевич, к жалобе гражданки Пуговкиной я отношения не имею…

– Вот как! – разочарованно воскликнул Ножкин. – Что же вас привело в мое жилище?!

Суриков достал фотографию и протянул хозяину квартиры.

– Вы знаете этого человека?

Ножкин взял снимок. Вынул из кармана очки, приладил их на носу и долго молча разглядывал фотографию. Наконец, признав изображенного фотографом человека, сказал:

– Это мой сын. Сережа. Сергей Григорьевич.

Потом снял очки, вернул снимок Сурикову.

– Он арестован?

Вопрос прозвучал скорее как утверждение.

– Почему вы так решили? – поинтересовался Суриков.

– Э, молодой человек, – сказал старик упавшим голосом. – Вы бы с мое пожили, чтобы понимать своих детей. В последнее время Сережа сильно меня беспокоил. Но не идти же в милицию доносить на родного сына.

– Что именно вас беспокоило? – Суриков невольно понизил голос, следуя примеру старика.

– Будто вы сами не знаете. Он стал такой жестокий, злой. Я видел, как он часто возвращался домой под балдой…

– Выпивал?

– Нет, что-то иное. Для себя я даже боялся признаться, что именно. Но глаза у него не светились, и язык кувыркался.

– Значит, вы замечали, что он кололся?

– Не совсем же я слепой. Как вы думаете? – Ножкин спросил и тяжело вздохнул. – Так что он натворил и куда ему носить передачи?

– Боюсь, Григорий Яковлевич, передачи не потребуются.

– Что так? – в голосе Ножкина вновь обозначилось раздражение, похожее на то, с которым говорил о соседской суке. – У него строгий режим?

– Когда вы в последний раз видели Сергея?

– Когда? – Ножкин задумался, вспоминая. – В минувший четверг. Сегодня ведь понедельник? За ним зашли Яша и Рита. Потом они уехали. Да, точно, в четверг. Уехали на Яшиной машине.

– У Светлова своя машина?

– Своя не своя, но этот поц на ней ездит все время.

– Значит, Сергея не было дома с четверга? Вас это не обеспокоило?

– Нет. Он часто пропадает. На два-три дня. Потом приходит.

– Теперь не придет.

– Еще бы. Кто от вас приходит, когда хочет?

– Вы не о том, Григорий Яковлевич. Ваш Сергей убит. Ночью в четверг.

Старик посмотрел на Сурикова пустым взглядом, помолчал, пошевелил беззвучно губами и вдруг сказал:

– Жаль, что вы не по поводу НЛО. Очень жаль. Мы бы хорошо поговорили…

Выйдя от Ножкина, Суриков прямиком направился к дому четыре, который располагался на противоположной стороне улицы. Грустные мысли обуревали его. Трудно сказать, посещали ли хоть когда-нибудь эти трущобы городские или районные власти. Но для столицы такой уголок стоило бы сохранить на века. Как памятник развитого счастья, о котором отцы народа, никогда не съезжающие с парадных магистралей, долгое время вслух вещали тем, кто живет в закутках. Куда ни взгляни, везде кирпичные, изъеденные старостью стены. Следы запустения и ветхости, которых ни спрятать, ни залакировать. Дряхлые деревянные двери, которые до сих пор точили жучки, поселившиеся здесь в девятьсот пятом году. У одной из таких дверей Суриков задержался. За ними явно гнездилось какое-то учреждение. Выцветшее рукописное объявление вещало:

Отдел информации. 1– зв.

Общий отдел – 2 зв.

Художники – 3 зв.

«Черт-те что, – подумал Суриков раздраженно. – И ведь кто-то верит, что в такой хибаре художники будут создавать шедевры. Кто-то предполагает, что многочисленные технари, запершись в старых развалюхах, – а здесь каждый дом украшен вывесками предприятий, – создадут нечто такое, что двинет прогресс, ускорит техническую революцию. Да разве можно творить, сидя по горло в мусоре, который скопился за полсотни лет? Какие светлые мысли должны были посещать голову юного Ножкина, если десять ступеней вниз по парадной лестнице, которая отделяла город от школы, оказывались длинным путем в быль, так и не ставшую сказкой?»

Взобравшись на крутой бугор по тропке, пробитой чьими-то ногами, Суриков оказался у дома, к которому шел. Зачатьевский переулок, 13. Унылое, правда, с фасада несколько подновленное ремонтом здание. Перекопанный, неухоженный двор. Все вокруг усыпано ржавыми листьями и поросло бурьяном. Железный козырек над входом, подпертый узорчатым кронштейном. Темный подъезд, пропахший кошачьим присутствием. Щербатые, вытертые ногами ступени. Всюду следы запустения и бесхозной убогости.

Поднявшись по лестнице, Суриков нажал кнопку звонка. За дверью что-то хрипловато заблямкало. Дверь открылась мгновенно, будто визитера нетерпеливо ждали. Из просвета выглянуло старческое, изъеденное морщинами лицо в белой домашней косынке.