Дао Дзирта - Роберт Энтони Сальваторе

Ключом ко всему этому, я считаю, является уважение.

Когда я был в Лускане с Вульфгаром, мы проходили через таверну, полную грубиянов, людей, которые почти ежедневно пускали в ход кулаки и оружие. Однако другой мой друг, капитан "Морской Феи" Дюдермонт, часто посещает такие таверны и редко, очень редко вступает в словесные перепалки. Почему так? Почему такой человек, как Дюдермонт, явно (об этом говорит его одежда и манеры) состоятельный и приличный человек, не ввязывается в драки так же регулярно, как другие? Он часто заходит один и тихо стоит у барной стойки, но, хотя он почти не произносит ни слова, он, несомненно, выделяется среди обычных завсегдатаев.

Может, это страх удерживает хулиганов от этого человека? Боятся ли они, что, связавшись с Дюдермонтом, найдут возмездие в руках его команды? Или Дюдермонт просто принес с собой такую репутацию свирепого человека, которая отпугнет любого потенциального соперника?

Ни то, ни другое. Конечно, капитан "Морской Феи", должно быть, прекрасный воин, но это не отпугивает головорезов из таверн; более того, самая лучшая боевая репутация только привлекает вызовы среди этих людей. И хотя по всем признакам команда у Дюдермонта грозная, в сточных канавах Лускана были найдены мертвыми люди более влиятельные, чем он.

Нет, капитану Дюдермонту помогает его способность проявлять уважение к каждому встречному. Он - человек обаятельный, хорошо владеющий своей личной гордостью. Он выказывает уважение в самом начале встречи и сохраняет его до тех пор, пока человек не потеряет его. Это очень отличается от того, как большинство людей смотрит на мир. Большинство людей настаивают на том, что уважение нужно заслужить, а для многих, как я убедился, заслужить его - задача не из легких! Многие, и я включаю в эту группу Бренора и Вульфгара, требуют, чтобы каждый, кто желает их дружбы, сначала заслужил их уважение, и я могу понять их точку зрения, и когда-то считал, что придерживаюсь похожей.

Во время моего путешествия на юг на "Морской Фее" капитан Дюдермонт научил меня лучшему, заставил меня понять, не произнося ни слова на эту тему, что требование от другого, чтобы он заслужил ваше уважение, само по себе является актом высокомерия, способом самовозвышения, подразумевающим по своей природе, что ваше уважение стоит заслужить.

Дюдермонт использует противоположный подход, подход принятия и отсутствия первоначального суждения. Это может показаться тонкой альтернативой, но это, безусловно, не так. Я бы сказал, что этого человека помазали в короли, ибо он познал секрет мира. Когда капитан Дюдермонт, одетый в свои одежды, входит в таверну, где собрались обычные крестьянские головорезы, большинство в этом заведении, да и в обществе в целом, считают его выше себя. И все же в его общении с этими людьми не чувствуется никакого превосходства. В его глазах и в его сердце он находится среди равных, среди других разумных существ, чьи пути привели их к другому - не лучше и не хуже - месту, чем его собственное. И когда Дюдермонт оказывает уважение людям, которые и не подумали бы вырезать его сердце, он обезоруживает их, он лишает их всех причин, которые они могли бы найти для борьбы с ним.

Но это еще не все. Капитан Дюдермонт способен на это, потому что он может честно попытаться увидеть мир глазами другого. Он - человек сочувствующий, человек, который наслаждается различиями между людьми, а не боится этих различий.

Как богата его жизнь! Как полна чудес и как богата опытом!

Капитан Дюдермонт научил меня этому на собственном примере. Уважение - одна из самых основных потребностей разумных существ, особенно мужчин. Оскорбление - это именно оскорбление, потому что оно посягает на уважение, на почтение и на самое опасное из качеств - гордость.

Поэтому сейчас, когда я встречаю людей, им не нужно заслуживать мое уважение. Я оказываю его с готовностью и радостью, ожидая, что таким образом я узнаю еще больше об этом прекрасном мире вокруг меня, что мой опыт расширится.

Конечно, некоторые люди увидят в этом слабость или трусость, неверно истолкуют мои намерения как сублимацию, а не признание равной ценности. Но не страх руководит моими действиями - я видел слишком много битв, чтобы бояться их больше - а надежда.

Надежда на то, что я найду другого Бренора или другую Кэтти-бри, ибо я понял, что у меня никогда не может быть слишком много друзей. Поэтому я предлагаю вам уважение, и вам потребуется много сил, чтобы потерять его. Но если вы это сделаете, если вы решите увидеть в этом слабость и воспользоваться своим мнимым преимуществом, что ж...

Возможно тогда я позволю вам поговорить с Гвенвивар.

Это все равно что смотреть в зеркало, которое окрашивает мир в противоположные цвета: белые волосы в черные, черную кожу в белую, светлые глаза в темные. Какое это замысловатое зеркало - заменить улыбку на хмурое выражение лица, а выражение дружелюбия на, казалось бы, вечную угрюмость.

Именно так я воспринимаю Артемиса Энтрери, этого воина, который может дополнить любое мое движение с такой же точностью и грацией, воина, которого во всех отношениях, кроме одного, я считаю равным себе.

Как тяжело мне было стоять с ним в глубинах Мифрил Халла, сражаясь бок о бок за наши жизни! Странно, но в этой ситуации меня беспокоил не моральный императив. Это не было убеждением, что Энтрери должен умереть, и что я, не будь я таким трусом, убил бы его там и тогда, даже если бы это действие стоило мне собственной жизни, пока я пытался выбраться из негостеприимных глубин. Нет, ничего подобного.

Мне было так трудно смотреть на этого человека, этого убийцу-человека, и знать, без малейших сомнений, что я, вполне возможно, смотрю на себя.

Вот кем бы я стал, если бы не нашел Закнафейна в те ранние годы в Мензоберранзане? Если бы я не нашел пример того, кто так подтвердил мои собственные убеждения в том, что пути дроу неправильны, морально и практически? Стал ли бы я тем хладнокровным убийцей, если бы вместо более мягкой Вирны меня обучала моя злобная сестра Бриза?

Я боюсь, что да, что я, несмотря на всё, что я знаю как истину в глубине своего сердца, был бы подавлен ситуацией вокруг меня, поддался бы отчаянию до такой степени, что во мне не осталось бы ничего от сострадания и справедливости. Я бы стал убийцей, твердо придерживаясь собственного