Битва веков - Александр Прозоров

— Что же вы, княже, два кувшина меда выпили, а вовсе ничем и не закусили? — укорила из-за спины бесшумно появившаяся Варвара.

— Разговор серьезный получился. Было не до еды.

— Нечто случилось что?

— Не беспокойся. Только хорошее, — повернулся к ней Андрей, провел пальцами по бровям, раздвигая выбившиеся из-под платка волосы. — Так ты согласна меня сыну своему в крестные отцы взять?

— Нечто об этом столько беседовали, Андрей Васильевич?

— Почти, Варенька, почти. В путь мне опять собираться надлежит. Посему, коли согласна, сегодня или завтра сына надобно окрестить. Ибо послезавтра мне надобно подниматься в стремя.

Как ни спешил князь Сакульский в дорогу, ан святцы оказались сильнее. Не легли Андрею на душу имена ни Игната, ни Григория, пи Романа, ни Петра. Виктором захотел сына окрестить. Победителем. А по святцам имя Виктора только крещеным тринадцатого февраля полагалось. Пришлось задержаться.

Впрочем, четыре дня опоздания перед поездкой за шесть сотен верст особого значения не имели. Как ни спеши, а раньше, чем через три недели даже по широкому и накатанному вологодскому зимнику до святой обители никак не доберешься. Уже два десятка лет прошло с тех пор, как Андрей Зверев стараниями колдуна Лютобора оказался в шестнадцатом веке, уже лет десять как забросил свои попытки вернуться обратно домой, но к пытке путешествиями по тридцать верст в день вместо ста в час — никак привыкнуть не мог. И только пиво и самокурное вино, которого в избытке хватало на постоялых дворах, помогало справиться с многодневным однообразием и скукой долгого безделья.

Зимник, известное дело, хорош тем, что не боится ни болот, ни озер, ни глубоких рек, а потому между крупными городами его можно прорубать строго по прямой, не особо заботясь о рельефе местности. Гор и ущелий на равнинной Руси все равно не бывает, слишком крутой холм обогнуть не трудно, а прочие неровности сами по себе скрадываются льдом или заносятся снегом. Так что до Шексны Андрей с холопами две недели мчался, словно выпущенная из лука стрела. Однако, чтобы не делать лишнего крюка, на реке он повернул верх по течению, по торному пути к Белому озеру, который уводил к Белозерску, Вытегре, Повенцу и дальше на север, аж до Холмогор, еще не получивших названия «Архангельск», и до Соловецкого Монастыря. Но князю в такую даль забираться не требовалось. Четыре перехода по извилистой реке — на пятый путники возле Горицко-Воскресенского девичьего монастыря повернули вправо на протоку и уже через час увидели впереди сверкающие золотом купола древнего Кирилло-Белозерского монастыря.

Доехать до обители путники не успели. Сажен за сто до ворот Андрея окликнули с гульбища[6] отдельно стоящего бревенчатого дома:

— Вы посмотрите, кто к нам приехал! Сам князь Сакульский свет Васильевич. Никак и его на отъезде к Сигизмунду заловили?!

Зверев натянул поводья, вскинул голову, вглядываясь в тень за частыми перилами.

— Иди к нам, Андрей Васильевич, знакомься с соседями! — К перилам на свет вышел с серебряным кубком князь Михаил Воротынский в шитой золотом ферязи и бобровой шубе, крытой синим с вошвами сукном. — В доброй компании и кару царскую терпеть веселее.

На гульбище мужественно переносили государеву опалу трое бояр. Сам Михайло Иванович, боярин Светлов, с которым Андрей лет пять тому шел, да так и не добрался в набег на ливонское порубежье, и боярин Чепаров, знакомый по прошлогоднему походу на Полоцк. С высоты второго этажа они любовались видом на заснеженное Сиверское озеро, запивая красоту подогретым вином из слабо курящегося самовара и закусывая ее копченой белорыбицей, гусиной печенкой в лотке и заячьими почками на вертелах.

— Давай, княже, прими с дороги, для настроения. — Налив из краника в деревянный ковшик пахнущего жасмином и кардамоном красного вина, князь Воротынский протянул Звереву тяжелую емкость. — Потрошками закусывай, они аккурат горячие еще.

— Ваше здоровье, бояре, — благодарно кивнул Андрей, приподнял корец, а после неторопливо, с наслаждением осушил. Горячее вино, да на морозном воздухе, да после дальней дороги было именно тем, о чем мог мечтать уставший путник.

— И тебе того же, Андрей Васильевич, — кивнули бояре, разбирая деревянные палочки с зарумянившимися на них мясистыми шариками.

— Чего на улице мерзнете, а не в трапезной пируете? — поинтересовался Зверев, выбирая вертел и для себя.

— Кулачные бои чернь сегодня затеяла, — ответил за всех боярин Чепаров. — Драться нам со смердами не по чину, а вот посмотреть за весельем, да подбодрить и за победителя кубок осушить — милое дело! А ты как здесь оказался, княже, в обители окаянных грешников? К ляхам отъехать попытался, али здесь за свободу шибко выступил?

— Чего мне, православному, у схизматиков безбожных делать? — пожал плечами Зверев. — Да пропади они все пропадом!

— Не скажи, не скажи, — покачал головой боярин Светлов. — Схизматики-схизматики, а живут-то они куда мудрее нашего. В Польше, вот, король средь шляхты своей равный есть среди равных, и без согласия последнего шляхтича никакого указа издать не может. В Польше шляхтич для смердов своих Богу равен. Хочет — судит, хочет — рубит, хочет — собакам скармливает. И никто ему слова поперек не скажет. У нас же крепостного покалечь случайно — так тебя разом на суд волокут, позорят дурными словами, штрафы немалые накладывают. А почему? Чем мы шляхты хуже? Не должно с дворянина за смерть простолюдинина спрашивать, не по справедливости это! Почему меня вровень со смердами считают? Почему государь за мертвого крестьянина как за доброго боярина спрашивает? Не должно так быть! Не должно! Мы не со смердами, мы с царем одной крови. Вон, князь Михайло, разве он не Рюрикович? А бабка моя разве не из мамаевского дома? Так отчего же мы не равным с Иоанном словом владеем? Хочу по польскому закону жить! По польским вольностям Думу созывать! Что скажешь, Андрей Васильевич? Верно я реку?

— Верно, брат, все в точности! — согласно кивнул Чепаров. — Выпьем за вольности боярские. Чтобы по польской шляхте русской земле исправляться!

Андрей промолчал. Да и что он мог сказать? Что польское шляхтецкое бесовство есть прямой путь к гибели государства? Так ведь гниль популизма и анархия толпы убивают страну не за год и не за десятилетие. До первого раздела Польши цивилизованными соседями еще целых двести лет. А пока что она остается врагом лихим и опасным, и соблазняет всех окружающих безграничной вольностью самой шляхты и столь же ее безграничной властью над несчастными крепостными. Властью совершенно безумной, на взгляд любого православного человека. Ибо для Православной Церкви все души — равны.

Впрочем, ответ гостя боярам и не понадобился. Они успели отогреться достаточным количеством вина, чтобы не озадачиваться такими мелочами, как поддержание беседы.

Михайло Воротынский тоже раскраснелся от выпитого, тоже долил свой кубок теплым вином, но Андрея во внимании все же удержал:

— Так ты по своей воле, али по царской в обитель прибыл, дружище?

— И по твоей тоже, — с улыбкой добавил Зверев.

— Еще и по моей? — задумчиво пригладил длинную бороду князь. — Загадка сия интересна есть и разгадать ее хочу сам, ответа не сказывай. Да-а… Но одно понимаю, поселить тебя надобно у меня. Утро вечера мудренее, завтра и ответ дам.

Он выпил вино, отер губы и поднялся:

— Благодарствую за угощение, но надобно и честь знать. Вот, гость приехал. Приютить потребно, пока ночь не настала. Посему… — Он коротко поклонился и пошел от стола. По лестнице спустился сам — но за порогом окончательно сомлел. Хорошо, князь Сакульский был с холопами и знал, где стоит добротное, в два жилья, узилище князя. А то бы так и остались бесприютными.

Когда Михаила Ивановича ссаживали у крыльца с лошади, он вдруг открыл глаза, поймал Зверева за рукав:

— Понял! Коли поручение царское исполняешь, то по его воле. Коли оно тебе по нраву и исполнить хочешь, то и по своей. А коли ко мне прискакал, так и по моей воле тоже получается. Вестимо, вольную мне привез?

— Все привез, княже. И вольную тебе с семьей, и указ о возвращении вотчины твоей, и приказ наставление твое печатать, и награду от царя привез, кошель серебра тяжелый.

— Чудится мне все это… — внезапно погрустнел князь Воротынский и снова закрыл глаза.

Князь поверил в случившееся только через день. А вот его жена и дети начали собираться в первый же вечер, когда услышали от Андрея об освобождении, и уже через неделю внушительный конвой из семнадцати телег, сопровождаемых десятком холопов князя Сакульского и еще сорока слугами Воротынского, тронулся по зимнику в путь. Никаких сложностей их в дороге не ждало — нот только сама дорога в каретах и санях, проходящих за день всего два десятка верст, заняла ровно месяц. В столицу князья добрались только- только в начале апреля, въехав на подворье князя Сакульского на Захарьин день[7].