Подкаст бывших - Соломон Рейчел Линн

Мы на «Залейся краской» – ежемесячном вечере рисования в местном винном баре. Мы уже давно ходим сюда после работы, чтобы расслабиться, но у Амины получается гораздо лучше – я же, наоборот, увеличиваю уровень стресса. Парочка посредственных пейзажей с деревьями все-таки заняла место в комнате для гостей. Но кто ко мне приедет? Почему у меня вообще есть гостевая комната? Все, кого я знаю, живут в Сиэтле, но я просто не смогла придумать, что мне делать с третьей спальней.

– Все не совсем так, – настаиваю я. – Просто он правда волнуется за станцию. Но это в любом случае не важно, потому что Доминик отказался участвовать. – А это значит, что если он не передумает в течение десяти дней, то мы оба останемся без работы.

– Отстой. Мне очень жаль.

Я еще не успела по-настоящему осознать, что нас ждут сокращения. С момента встречи с Кентом прошло всего несколько часов, и я, наверное, еще цепляюсь за «Экс-просвет» как за спасательный круг. Мой шанс выйти в эфир и заняться чем-то новым, волнующим и принципиально незнакомым – в руках человека, который ясно дал понять, что не слишком-то меня жалует. И это чувство взаимно, но я бы перетерпела, если бы мне дали собственную передачу.

– Я тебя знаю, – продолжает Амина. – Ты ведь очень хочешь эту работу, да?

– Очень, очень хочу. – Я вздыхаю и окунаю кисточку в воду, а затем опускаю в голубую краску. Небо – уж его-то я, блядь, как-нибудь нарисую. И только когда я провожу кисточкой по холсту, я понимаю, что рубашка, которую сегодня надел Доминик, была того же цвета. – Это глупо, я понимаю. Я уже прикинула темы отдельных выпусков, а затем по дороге сюда начала думать о логотипе… но все это не имеет смысла.

– Эй. Это не глупо. – Она прикусывает нижнюю губу. – Но чисто гипотетически ты бы врала, верно? Разве это немного… не по-журналистски?

Я пользуюсь оправданием Кента:

– Это сторителлинг. Мы в каком-то смысле будем разыгрывать представление. Многие ведущие меняют свой характер в эфире. Никто не ведет себя в жизни так же, как на радио, – все это исключительно ради шоу. Ты специально создаешь образ, с которым слушатели могут соотнести себя.

– В таком случае это, наверное, правда имеет смысл, – говорит она, но ее тону не хватает убежденности. – Итак. Доминик. Ты ведь хотя бы попытаешься его убедить, так?

– Без понятия, каким образом, но да.

– Чем конкретно он тебе так не нравится?

Я с досадой вздыхаю – и из-за вопроса, и потому, что умудрилась превратить небо в мутную коричневую лужицу.

– Он решил, что все знает о радио, и постоянно размахивает своей степенью, будто она делает его каким-то суперэкспертом в журналистике. От одной только мысли о совместной работе меня трясет. Что ж, по крайней мере позиция соведущих ставит нас в равное положение и может показать ему, что он не лучше меня.

– А он симпатичный?

– Что? – Я давлюсь своим пино-нуар. – Это здесь при чем?

Амина пожимает плечами и отворачивается, якобы отвлекшись.

– Ни при чем, просто любопытно.

– Ну… объективно говоря… он ничего. – Я пытаюсь отвертеться, намеренно не думая о его предплечьях или росте – вместо этого вспоминаю, как ему приходится наклонять шею, чтобы посмотреть на меня сверху вниз. Смогла бы я терпеть такое пять дней в неделю?

Амина отпивает немного розé, и ее губы изгибаются в едва заметной улыбке.

– Вот только не надо, – говорю я ей.

– Я ничего не сказала.

Инструктор проходит мимо нашего ряда и восторгается картиной Амины.

– Как всегда, отличная работа, Амина, – говорит она, а затем поворачивается к моему шедевру, и улыбка становится натянутей. – Уже почти. Вы двигаетесь в правильном направлении.

Амина сияет. Я закатываю глаза.

– Вот что для меня самое странное в этой ситуации, – говорит Амина. – Ты уверена, что сможешь говорить о своих бывших по радио? Вынести все свое грязное белье в прямой эфир?

Я задумываюсь над этим.

– Видимо, придется. Но мое белье не такое уж грязное, правда? После Трента у меня не было серьезных отношений.

Трент: разработчик с добрыми глазами и преждевременной сединой, с которым я встречалась три месяца в начале прошлого года. Он регулярно делал взносы во время кампаний, поэтому я свайпнула его вправо. На первом же свидании он рассказал мне, как сильно хочет завести семью. Мы вместе проводили каждые выходные, и я быстро к нему привязалась. Мы бродили по фермерским рынкам и паркам, ходили на серьезные пьесы. Мне нравилось, как он обнимал меня в постели, зарывался лицом в затылок и говорил, как сильно ему нравится просыпаться рядом со мной. Я решила, что за «нравится» последует «люблю», но когда однажды в воскресенье по пути на бранч с моей мамой я выпалила признание, он чуть не уехал в кювет.

– Не знаю, готов ли я к такому, – сказал он.

В тот момент мы слушали «Стой-стой… не подсказывай!» и соревновались между собой: зарабатывали очки, когда угадывали ответы прежде, чем это сделают участники. Я тут же выключила радио, не желая, чтобы этот опыт навсегда испортил для меня шоу.

Он настаивал на том, что мы все еще можем хорошо проводить время. И что вовсе не странно, что я люблю его, а он меня – нет. Но он порвал со мной в тот же вечер после самого неловкого ужина в моей жизни.

Я всегда была твердо настроена против бранчей, и Трент лишь укрепил эту позицию.

Люди говорят, что хотят чего-то серьезного, но как только все движется в этом направлении, они удирают прочь. Они либо лгут, либо понимают, что не хотят чего-либо серьезного со мной. Этим и объясняется мой перерыв. Но он не мешает мне мечтать о том, что когда-нибудь я выйду замуж. Просто «когда-нибудь» кажется куда более далекой перспективой, когда тебе двадцать четыре, чем когда тебе двадцать девять.

– Я уже предлагала клонировать Ти Джея, – пожимает плечами Амина. – Не моя вина, что технологии развиваются так медленно.

– А ты действительно очень щедрая. – Я подкрашиваю свое дерево красным. Ой, теперь оно выглядит смертельно раненным. Если я повешу это в своем доме, меня замучают кошмары. – Честно говоря, куда большее опасение, чем Доминик или содержание передачи, у меня вызывает мой голос.

– Шай, – мягко говорит Амина, потому что знает, как сильно я стесняюсь. Бывали случаи, когда я умоляла ее делать за меня важные телефонные звонки.

– Ну правда, Амина. Кому нужна Кристен Шаал[13], когда есть Эмили Блант?

– Мне нравятся уникальные голоса. Большинство старых белых пердунов с НОР звучат для меня абсолютно одинаково. И я тоже ненавижу звук собственного голоса. Автоответчик меня убивает.

– В моем случае это не просто автоответчик – это час каждую неделю плюс подкаст.

– Что бы сделал заурядный белый мужик? – спрашивает она.

Мы с Аминой изобрели эту шутку много лет назад после того, как она посетила семинар об этническом разнообразии на работе. Амина – коренная американка, и она пересказала мне, что, по статистике, женщины – особенно цветные женщины – реже требуют того, что мужчины требуют даже не задумываясь. ЧБСЗБМ? – спрашивает одна из нас у другой, когда нужен совет.

– У заурядного белого мужика, скорее всего, был бы идеальный голос для радио, – говорю я. – Но хватит обо мне. Как прошло собеседование?

Амина пытается сохранять невозмутимость.

– Я прошла первый этап. На следующей неделе у меня второе собеседование по телефону.

Я визжу.

– Поздравляю!

– Спасибо, – говорит она и через силу смеется. – Все еще кажется, что они идут мне навстречу, но надо признать – это хорошая прокачка для эго.

– Ты и правда хочешь уехать из Сиэтла?

– Я люблю Сиэтл, – говорит она, немного помедлив, – но, наверное, я готова к переменам.

Готова к переменам. Амина, возможно, устроится на новую работу, мама повторно выйдет замуж, а моя передача закроется к концу следующей недели. К такой перемене, как уход с ТОР, я определенно не готова.