Знак даосов (СИ) - Шубникова Лариса
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Я все время здесь, Игорь. Не нужно меня искать. – Улыбка маленькой Штейнер стала бледнее.
- Здесь? Ты живешь прямо в госпитале? – Мелехов привстал. – Почему не у себя?
- Ну, не совсем в госпитале. Неважно. – Нора засуетилась. – Сядьте, пожалуйста, у стола. Я сменю повязку.
Мелехов не стал продолжать допрос, понимая, что девушка избегает ответов. Однако озаботился, стал серьезным.
Нора, тем временем, вышла и вернулась. В руках перевязочные.
- Снимите пижаму…верх.
Игорь без слов скинул одежду, присел на стул и позволил малявке делать ее работу. Нора сдвинула брови, стала серьезной и принялась снимать тугую повязку с его торса. Сам Мелехов разглядывал девушку, выискивая в ней черты той козявки, что кормила его пирожками, защищала и когда-то давно «отмазала» от милиции.
- Где твоя коса? – Он разглядывал тугую сестринскую шапочку. – Ты еще носишь тот синий бант?
- Я уже не девочка, какой бант? – Она немного обиделась, изогнула красивые брови и вмиг стала похожа на малышку.
Игорь не выдержал, хохотнул.
- Правда? А, по-моему, все еще девчулька. Ручки маленькие, бровки домиком – как есть, козявка.
- Рада, что вам весело, но я уже вполне взрослая. – Нора совсем насупилась, и Игорь сдержал неуместную веселость.
- Как скажешь, малявка.
Нора проворно меняла повязку, поражая Игоря невесомостью прикосновений. Пальцы ее порхали сноровисто, но очень нежно.
- Так, почему медсестра?
- Я учусь в меде. Взяла академ.
Игорь прекрасно видел, с какой неохотой Нора ответила на его вопрос.
- Ты замужем?
После этих слов Нора замкнулась, изменилась в лице. Она посмотрела на Мелехова так странно, что он почувствовал себя виноватым и так и не смог понять, откуда это ощущение.
- Нет.
- Ты уже выбрала специальность? Кем будешь, Нора Штейнер?
- Я хотела стать офтальмологом. – Нора закончила перевязку и помогла Игорю надеть пижаму.
- А, понятно. Почему? А как же хирургия? Хирург - звучит гордо, козявка. А тут – офтальмолог. С чего бы?
Он пытался вызвать Нору на откровенность, замечая ее отчуждение, забыв о своих проблемах. Чувствовал, что она напряжена и тревожился. Все, как в его сне – маленькая плачущая девочка с пирожком в руке. Внутренний голос кричал, вопил Игорю – неладно. С ней неладно, дурно.
Малявка не ответила, молча собирала инструменты и перевязку. Мелехов не выдержал и качнулся к ней. Обнял крепко.
- Козявка, не знаю, что случилось, но надеюсь, ты расскажешь. Я хоть и развалина сейчас, но уши функционируют неплохо. Уяснила?
Нора стояла тихо, прижавшись к нему. Потом вздохнула, отстранилась и оглядела Мелехова с головы до ног так, как умеют только женщины.
- Вы кто, простите? Развалина? Ах, да, точно. Двухметровый здоровяк с бицепсами размером с трехлитровую банку и есть развалина. Вот бы мне так развалиться.
- Класс. Ты уже развалилась. Осталось только развеяться на ветру. Бледная, некормленая, одни глазищи остались. Коса где, я спрашиваю? – Игорь совершенно не злился, скорее наоборот. Просто со времен интерната так и не научился быть ласковым.
- Под шапочкой. – Нора надула губы, блеснула синими глазами. – Медперсоналу запрещено бродить по центру с косами. Здесь не театр.
- Ой, страшно-то как, тётя доктор. По глазам вижу, сейчас начнешь меня отчитывать.
- Нет, не начну, но впущу сюда генерала Жарова. Пусть он вами займется. Что, страшно, дядя офицер? – Нора прищурилась хитро.
- Давай. И сразу неси еще одну лампу. Нора, я не хочу…не могу никого видеть. И если я не выставил тебя за дверь, то только потому, что … потому, что ты козявка.
- Сами вы...козявка. – Нора не сдержала улыбки, чем и удивила Игоря. – Мне нужно уйти, но я вернусь и принесу вам ужин. А генералу я скажу, что вы спите и вам уже лучше.
- Куда? – Вопрос сорвался прежде, чем Мелехов успел подумать над ним.
Мало ли куда нужно медсестре во время дежурства.
- На свидание, Игорь Сергеевич. Иду на прогулку в парк. Кстати, солнце выглянуло впервые за долгое время.
Оба посмотрели в окно: туман отступил, сбежал, открывая взорам золотые листья лип, клёнов и глубокую, осеннюю зелень высоких сосен.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})- На свидание? Ну… - Игорь замолк, не понимая, что так его обеспокоило. – Малявкам можно на свидания?
Мелехову показалось, что Нора слегка рассердилась. Она собрала инструменты и двинулась к двери. Обернулась и высказалась:
- Я уже давно не малявка!
Нора прикрыла за собой дверь, и ее негромкий хлопок показался Игорю громом. Он остался стоять посреди палаты, недоумевая – что не так?
- Жесть. Свидание какое-то…
Игорь прошелся по палате дважды, присел, вскочил и снова прошелся.
- Какой парк?
Подлетел к балконной двери ВИП палаты, дернул на себя и вышел на небольшую террасу. Оглядел ухоженные дорожки, мокрые увядшие клумбы, и увидел вдалеке две фигуры, в одной из которых признал малявку Штейнер.
Она, в легком пальто, вела под руку высокого мужчину. Оба двигались медленно по одной из дорожек, беседовали, и Игорю показалось, что разговор их занимателен. Мужчина смотрел на Нору и кивал, а она говорила, говорила, говорила…
Они приблизились к террасе, где стоял Мелехов, и тому стало видно – лицо мужчины обезображено. Страшные ожоги, жуткая маска – подарок войны. В этом Игорь не сомневался, зная, что госпиталь военный.
Глава 11
- Павел Иванович, спасибо. Ваш совет пришелся к месту и очень помог. Что бы я делала без вас? – Нора суетилась в палате Елисеева, устраивая его в постели, оправляя одеяло. – Вы прочили рекламный буклет? В Москве уже более половины года практикует один турецкий врач. Пластический хирург с мировым именем. Он творит чудеса! Я никогда еще не видела ничего подобного.
Елисеев разглядывал румяную после прогулки Нору, улыбался обожженными губами: страшно, уродливо.
- Фроляйн Штейнер, признайтесь, для вас важна красота внешняя? Разумеется, важна, зачем я задаю глупые вопросы?
- Она для всех важна. Не раз замечала, что красивым людям легче получить что-либо. Впрочем, иногда красота помеха. – Нора слегка задумала, но тряхнула головой. – Так что мне передать Илье Ильичу? Я просила его связаться с центром пластики и назначить время консультации для вас.
Елисеев задумался, глядя на Нору, однако с ответом медлить не стал.
- Согласен, но с одним условием, Нора. Когда я стану чуть более привлекательным, вы сходите со мной в театр. Или в любое другое место, по вашему желанию. Идет?
- Нет, Павел Иванович.
Ее отказ удивил Елисеева, пожалуй, обескуражил. Ему казалось, что он вполне изучил характер девушки, а потому и ответ ее стал неожиданностью.
- Могу узнать, почему?
- Вы предлагаете свидание, Павел Иванович, а я не смогу пойти. Вы просили не лгать вам никогда и ни при каких обстоятельствах. – Нора присела на стульчик рядом с постелью и прямо посмотрела в глаза Елисеева.
- У вас есть кто-то, Нора? Я никогда не видел в вас оживления, надежды. Всего того, что обычно присутствует во влюбленной женщине…девушке. Я не хотел бы быть навязчивым, но все же, прошу ответить на мой вопрос.
- Так просто и не ответишь, но я попробую. – Нора на секунду прикрыла глаза, а когда открыла их вновь, Елисеев увидел в них все то, о чем и не подозревал раньше: ту самую надежду и оживление.
- Я жду, Нора. Любопытствую.
- Я никогда и никого не любила. Нет, что это я говорю? Не так. Я всегда любила только одного человека. С детства. И никому об этом не рассказывала. Вы первый. Но с вами я могу и хочу говорить об этом.
- Никого, кроме одного? Нора, это что-то из области фантастики. Вы юная совсем. Сколько вам? Двадцать? Двадцать один? Это время любви, не так ли? И никого с детства?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})- Двадцать. Скоро двадцать один. Никого, Павел Иванович. – Нора улыбнулась, лицо ее посветлело, глаза засияли, и Елисеев поверил мгновенно.
- Я не думал, что нынче меня ожидает разговор о любви, но я рад ему. Нора, я человек скрытный, нелюдимый. Да вы и сами видите. Но вместе с тем и очень упрямый. Давайте сделаем так: если вы хотя бы немного станете сомневаться в своих чувствах к тому фантастическому герою, то сразу сообщите мне об этом. Я дам вам номер своего мобильного. Что? Что вы так смотрите? Дайте хотя бы призрачную надежду, жестокая фроляйн Штейнер. – Елисеев смеялся, и смех его был веселым, радостным, и вовсе не казался странным.