Радио - Стивен Фрай

Крит есть вино, наслаждаться которым можно лишь в краткие сроки. Следует сказать, что без крепительного воздействия «Всемирной службы Би-Би-Си», которое позволяет мне держать мой разум в узде, пребывание на этом несравненном острове было бы для меня, вне всяких сомнений, непереносимым. Поток новостей, информации, музыки, драматургии и образцовых благоглупостей, текущий из Буш-Хауса[50] в Калатас, нескончаем и вдохновителен. В особенности же захватила мое внимание одна тема, раз за разом возникавшая в коротковолновых комментариях. Вообразите, в какой ужас я впал, узнав, что в мое отсутствие по английскому телевидению был показан сериал мистера Алека Блисдейла, называвшийся, сколько я помню, «Мятежная молекула». Сценарист его, если я только не ошибаюсь самым непозволительным образом, исказил историю в угоду своим отталкивающим политическим целям. Поскольку моему отцу довелось находиться в Этапле в те самые роковые три дня, у меня нет ни малейших сомнений: то, что с тех пор стали именовать мятежом, представляло собой не более чем колебания, на долю секунды охватившие одного рядового солдата перед тем, как он, выполняя приказ старшего по званию, застрелился. Дисциплина, преданность и любовь к офицерам, отличавшие британских воинов во время той славной войны, были такими, что даже это пустяковое промедление выглядело на фоне норм мгновенного подчинения и почтения, кои правили жизнью веселых, всегда готовых к бессмысленной гибели фронтовиков, актом вопиющего неповиновения — пусть и крошечным, но пятном, замаравшим прекрасную истину — постоянно владевшую нашими Томми патриотическую потребность всегда и во всем подчиняться благородным, мудрым, блестящим стратегам, коими были ведшие их за собой в сражения офицеры. И вот некий безобразный драмописец пытается вымучить из этого пустякового происшествия нечто гораздо большее. Правительство вмешалось и совершенно правильно сделало. Я что ни день молюсь за нового председателя правления Би-Би-Си. Первейший его долг, сколько я понимаю, состоит в том, чтобы сжечь все пленки этой пьесы и запретить на будущее постановку любых извращенных сочинений еще одного архи-пропагандиста и исторического лжеца, Уильяма Шекспира. Ибо слишком долгое время радикальным безумцам, которые руководили нашим телевизионным центром, сходило с рук пристрастие к таким превратным, перекошенным, доктринерским облыжностям, как «Трагическая история короля Иоанна», «Король Ричард III», «Короли Генрихи IV, Vи VI» и все их подложные, лживые «части». Любой историк скажет вам, что на Босуортском поле не было никаких кустов боярышника, под которые могла закатиться или не закатиться корона Ричарда III. Да и сам он никогда не кричал, и я почитаю долгом моим проинформировать вас об этом: «Мой конь, мой конь, все царство за коня!».[51] Шекспир ВСЕ ЭТО ВЫДУМАЛ. ЭТО ЛОЖЬ, отвратительная пропагандистская ложь, посредством которой он норовил подольститься к придворным лизоблюдам своего времени. И я свято верю, что мистер Мармелад Хасин запретит на будущее любые постановки сочинений этого безобразно бородатого драмодела. «Почему, — нередко спрашивал мой великий предшественник на посту заведующего кембриджской кафедрой филологии, — почему это, какого умного человека ни возьми, он непременно окажется левым?»

Те из вас, кто повнимательнее, уже приметили в моем голосе нотки дразнительной иронии. И были совершенно правы. Все начинает выглядеть так, точно я не могу и на миг повернуться к Британии спиной без того, чтобы до ужаса назойливые, невежественные олигофрены тут же не полезли в дела, в которых они попросту ни аза не смыслят. Мысль о том, что политикам по силам отличить историю от литературного вымысла, нелепа до крайности, да они не смогли бы сказать, чем драма отличается от банки маринованных грецких орехов, а произведение искусства — от увлажняющих салфеточек с лимонным ароматом (наподобие тех, какие стюардессы авиалиний весьма предусмотрительно выдают ужинающим на борту пассажирам, дабы те протирали ими лица после еды); мысль же о том, что политикам можно доверить выполнение подобной задачи, нелепа, абсурдна и безобразна. Литература — похоже, я просто обязан объяснить это всем тупицам нашего мира, — есть притворство, и примерно такое же, как политика. Если мы станем предавать анафеме каждое выдающее себя за истинный факт литературное произведение, будь оно до отвратности ура-патриотическим или сколь угодно иконоборческим, нам придется швырнуть в костер не только тома Шекспира, Мильтона, Диккенса, Джойса и Шоу, но и каждое записанное кем бы то ни было высказывание каждого человеческого существа. Будучи филологом, я имею полное право сказать вам, что и язык — тоже ложь. Да! Сам язык. Камень — это камень, а слово «камень» таковым не является, оно лишь знак, лингвистическая банкнота из тех, которыми мы обмениваемся, дабы указать на идею камня. Она избавляет нас от тягостной необходимости выворачивать камень из земли, чтобы показать собеседнику, о чем идет речь.

Понимают ли и сами носители глупости, предрассудков, ненависти и страха, из которых состоит британская публика (та, то есть, которая меня сейчас не слушает), и орудия их политической воли экономику, определяющую характер предъявления этих лингвистических банкнот и обмена ими — да простят мне коллеги-лингвисты мой несколько механистический, до-хьюмовский подход — никакого значения не имеет.

Ах, джентльмены, леди и все остальные — все это ложь, тщета, неразумие и глупость. Если вам требуются на вашем телевидении репрессии, цензура, ханжеское морализаторство и пропаганда, так перебирайтесь на жительство в Америку. Туда, все туда! А теперь — я устал, бедра и зад мои все еще полны воспоминаний о перелете из Ираклиона, мне необходимо заглянуть в больницу Адденбрукса, к человеку, который обычно массирует мои ягодицы: замечательный специалист — ни одной жилочки нетронутой не оставит. Если вы были с нами, спокойной ночи.

Трефузис богохульствует

ГОЛОС: Дональд Трефузис, профессор филологии Кембриджского университета и экстраординарный член колледжа Святого Матфея, предлагает нам еще одно из его привлекших широкое внимание «Беспроводных эссе». На этот раз он в гневных и скандальных тонах рассуждает о богохульстве.

«Лес подгнивал, — жалобно причитал Теннисон, — лес подгнивал и падал». И пока мы приближаемся ко времени без света, солнца, тепла, листвы, радости и зелени, как с архетипической парономазией обозначил ноябрь Томас Гуд,[52] мысли мои обращаются к вечным Истинам. Его лордство епископ Сент-Олбанский, прелат, занимающий видное место в длинной череде сжигателей книг и изрыгателей анафем, счел в недавнее время необходимым и правильным сурово обличить, а еще того лучше спалить на большом костре изданную в благотворительных целях книжку, именуемую — мне трудно в это поверить, однако мои молодые университетские друзья уверяют, что так оно и есть, — «Целиком и полностью уморительная книга комических рождественских сценок» — составленную из сочинений авторов самых разных. Выручку, полученную от ее продажи, предполагается отправить в Африку и другие места, которые в эти святки более, чем кто-либо, нуждаются в материальной помощи.

Закон о богохульстве, как и другой, о государственной измене, все еще остается неотмененным в нашей великой и свободной стране. Во времена тирании понятие богохульства, как и понятие государственной измены, оказывается очень удобным. Если мы начнем ставить под сомнение хотя бы мельчайшие частности того очевидного вранья, на котором зиждется власть Церкви или Государства, это вполне может привести к обвалу всего карточного домика. Крепость цепочки лжи определяется слабейшим ее звеном. Некогда считалось богохульством предположение о том, что наш мир существует не тысячи, а миллионы лет, и государственной изменой — сомнение в доброте и справедливости короля. Церковь и Государство веками кормили своих подданных ложью, и потому нуждались в таких не дававших правде потачки законах, до составления которых был столь падок Сталин.

Но что, поспешим спросить мы, делают законы о богохульстве в нынешней Британии, и о чем думает епископат, требуя их применения? Церковь не имеет более власти над нашими жизнями, — и это своего рода благословение для тех, кто не впадает в сладкий восторг, увидев раскаленную докрасна кочергу или тисочки для больших пальцев, — так кому же угрожает богохульник, когда он посмеивается над религией? Не Богу же, который, давайте смотреть правде в лицо, будучи изобретателем смеха и создателем всего сущего, достаточно велик и силен для того, чтобы справиться с чьими-то шуточками без помощи бросающихся на его защиту, безъюморных священнослужителей. Нет, богохульство угрожает лишь тем, кто слаб в своих религиозных верованиях, тем, чья вера непрочна. Пожизненное служение Церкви дело благородное, и люди, твердые в вере, знают, что смешки неверующих отскакивают от них, не причиняя никакого вреда; те же, кто в своей вере сомневается, или те, для кого пышность, политика престижа и протекций внутри Церкви важнее самой веры, вот они-то, заслышав любую шутку или острое словцо, начинают трястись в священной ярости от нанесенной их тщеславию обиды.