Любовницы Пикассо - Джин Макин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иногда по утрам я все еще тосковала по соленому воздуху океана, по аромату дикого тимьяна и запаху скипидарных паров в художественной студии Джеральда на нашей вилле. По тому времени, когда еще не было большой лжи.
– Мы не могли остаться там, правда? – сказала я. – Было и время, и место, но этого больше нет. Помнишь ту повариху в «Отель дю Кап»?
– Конечно, помню! Она пугала меня похлеще любого армейского сержанта, который гоняет солдат на плацу. И я помню ее кроткую маленькую дочь.
– Анна. Только она не была дочерью поварихи.
– Ох… У нас есть свежая почта?
Двадцать лет назад он бы спросил: «Тогда кем же она была?» Он бы проявил любопытство. Но то было раньше.
– Сегодня ты выглядишь грустной. – Он развернул меня и посмотрел мне в глаза.
– Я отвлекла тебя, дорогой. Возвращайся к работе!
– Знаешь, он собирается снова поменять любовницу, – сказал Джеральд. – Франсуаза уходит от него. – Он вытащил листок бумаги из кучи на столе – последнее письмо от Пабло. Мы оставались на связи все эти годы.
– Трудно поверить! – сказала я. – Это первая женщина, которая сама уходит от него.
Я старалась говорить будничным, равнодушным тоном.
– Вторая. Не забывай про Ирену.
– Ах да, Лагю… Та, кто последовала за ним на мыс Антиб просто для того, чтобы разозлить Ольгу.
– Ему нравилось, когда женщины сражались из-за него. Вот негодник! – В голосе Джеральда звучала искренняя нежность.
Воспоминания об Ирене и мысе Антиб – об этом странном, восхитительном и ужасном лете – снова вернули меня к мыслям о женщине, которой я отказала сегодня.
Ее лицо было так исполнено надеждой, как будто она вернулась домой и увидела нечто знакомое, что раньше упускала из виду, не замечая. Как ее звали? Алана?
– Может быть, тебе стоит поговорить с ней, – повторил Джеральд, пока я еще не вышла из комнаты. – С той журналисткой. Посмотреть, чего она хочет. Возможно, тебе будет интересно.
– Может быть… если она вернется. Наверное, я расстроила ее.
«Пожалуйста, вернись!» – подумала я. Мне хотелось снова увидеть ее лицо, надежду в ее глазах. Надежда – редкая и замечательная вещь.
– Гонория звонила? – Джеральд снова устроился за столом и стал перебирать бумаги, скрывая свою озабоченность.
Этим летом наша дочь Гонория родила второго сына, и его младенческая хрупкость одновременно восхищала и ужасала нас. Дети так уязвимы! После смерти наших сыновей мы думали, что никогда не сможем вынести большего горя – и вот оно: еще не горе, но страх перед ним. А что, если…
– Я позвоню ей сегодня вечером, – сказала я. – Уверена, все хорошо.
Но, конечно, я не была уверена. Мы усвоили урок и теперь до конца наших дней будем знать, что худшее еще может случиться.
– Джеральд, ты когда-нибудь думал вернуться к живописи?
– Никогда.
Тем летом в Антибе после каждого сеанса в студии он подвозил наших мальчиков на плечах до пляжа. Это стало частью рабочего процесса, и без этого радостного окончания дневных трудов все художественные усилия были бы бессмысленными.
Смерть определенно нельзя отменить. Горе нельзя убрать подальше, как платье, вышедшее из моды. Но если мне удастся снова пробудить у Джеральда интерес к живописи, то какое-то исцеление возможно.
И та женщина, Алана…
– Джеральд, – сказала я, задержавшись в дверях. – Ты веришь в чудеса?
5
Алана
Когда «нет» не означает «никогда»? Она захлопнула дверь у меня перед носом. Но потом она почти застенчиво выглянула из окна. В ее взгляде было любопытство. Я могла поработать с этим. На столе, у которого стояла Сара, когда выглянула из окна, стояла ваза с фруктами. Глянцевые красные яблоки и зеленые груши в белой стеклянной вазе. В 1917 году Пикассо написал именно такую композицию; это случилось через год после его романа с красавицей Иреной Лагю, которая была его ученицей, согласно каталогу ее работ. Я нашла еще один материал – статью об Аполлинере, где утверждалось, что Ирена отвергла предложение Пикассо выйти за него замуж.
Он отвез ее на встречу с членами его семьи, а потом она сказала: «Нет, я все-таки не выйду за тебя». Пикассо – весьма самолюбивый человек, и этот отказ глубоко уязвил его. И все же когда он изобразил ее несколько лет спустя, то назвал картину «Влюбленные».
Если Сара откажется говорить со мной, то, может быть, Рид примет статью об отношениях, запечатленных в живописи начала двадцатого века?
Нет. Он посмеется, а потом укажет мне на дверь.
Кроме того, мне показалось, что я пробудила любопытство Сары. Еще не все пропало!
На обратном пути в гостиницу я остановилась у придорожной лавки, где взяла сыру и гроздь винограда. Сыр был неестественно желтым и упакованным в пластик, но виноград выглядел нормально. Утешительная трапеза, которая напомнит мне о вечере, проведенном вместе с матерью много лет назад.
Я была маленькой и еще не ходила в школу. Кто-то умер – человек, о котором я ничего не знала, но мама взяла меня с собой в самолет, а после самолета была поездка по железной дороге среди лесов, пастбищ и виноградников. Запахи дразнили мое обоняние и щекотали в носу.
Мы остановились в маленьком отеле, и, хотя дома была зима, здесь все еще было тепло, и мы всю ночь держали окна открытыми. Я заснула под плеск волн, а проснулась под крики чаек. Вокруг были ароматы цветов и свежего хлеба.
Потом, в темной и сырой церквушке, я боялась увидеть то, что находилось в открытом гробу. «Это друг», – сказала мама. Она плакала, и это пугало меня больше, чем сама смерть.
Когда я погладила ее руку и положила голову ей на колени, она сказала, что эти слезы не просто по ее другу. Много других людей тоже погибли на войне, но я была еще слишком мала, чтобы это понять.
Я устала и заснула на подушках, разбросанных по веранде. Мы были в доме, и люди разговаривали так тихо, как обычно бывает, если они не хотят, чтобы дети услышали их; а когда я проснулась, мы ели сыр и виноград.
* * *
– Ланч в час дня. Валлийские гренки с сыром, овощной салат и шоколадный пирог. – Джек снова находился за регистрационной стойкой, когда я вернулась из Чир-Холл.
