Бродяга - Андрей Щупов

полне разумной, и с подобной несуразностью он также вынужден был с мириться. Иного пути и иной веры ему попросту не предлагалось. И происходило странное: с каждым днем наблюдаемый круговорот бессмыслицы казался ему все более правильным и закономерным. Война с микробами вошла в привычку, и душ чередовался с ванной, а ванна с сауной. Многочисленный бациллоподобный народец не собирался так просто сдаваться. Воздушная атмосфера была для них голодным океаном, а люди представлялись лакомыми уютными островами. Трепеща крохотными крылышками, они пикировали на

случайных прохожих, с воинственным кличем столбили занятую территорию. Таким образом отвоевывалось право на жизнь и, обустраиваясь в расщелинах пор, в паху и под мышками, крохотные существа с яростью принимались за созидание материального благополучия, вспахивая благодатную целину, возводя первые бревенчатые лачуги, а следом за ними -- панельные многоэтажки. Без сомнения все у маленького народца ладилось и спорилось. Женщины -- или кто там у них -ежесекундно рожали, младенцы-акселераты, посучив ножками, ползли, поднимались и присоединялись к трудягам-р

одителям. Поколения сменяли уходящих, ширились кладбища, мгновения складывались в счастливые эпохи, и с провидческим трепетом умнейшие из умнейших вглядывались в недалекий час катастрофы, предупреждая о болезнях и войнах, о возмездии неправедным и судном дне.

В самом деле, никто еще не опроверг того невысказанного предположения, что на теле человека способны возникать разумные цивилизации. В таком случае почему бы не поверить, что они в самом деле возникают? Вполне возможно, что жизнь их ничуть не хуже нашей. Ничуть и не лучше. Разница только в том, что наше чистилище еще впереди, чистилище для микромиров устраиваем мы сами. Потоки пенной воды обрушиваются на наши тела, уничтожая удивительные города, смывая многовековый труд, унося в крестовину стока мириады гибнущих существ. Кто знает, возможно, самые неряшлив

ые из людей достойны звания спасителей чужой культуры. И можно ли гордиться чистотой, когда знаешь какой ценой она достается?..

Евгений Захарович часто задышал, сжатые кулаки прижал к груди. Нырнуть под холодный душ -- значит, нанести имунной системе оплеуху. Добрую, бодрящую оплеуху. Крякнув, Евгений Захарович шагнул под искусственный дождик, решительным движением отключил горячую воду. Маленький армагедон начался. Притоптывая и поворачиваясь под режущими морозными струями, он растирал тело, забрасывая руки за спину, пытался достать самые недоступные точки. Черт с ними -- с цивилизациями! Такова жизнь. Она произрастает из смерти, предлагая принцип "кто кого", не позволяя выбирать

. Как ни странно, большой необъятный мир подчиняется ей. Возможно, по той простой причине, что жизнь еще более необъятна, и мир -- всего лишь частица, составная деталь, которая есть, но которой с таким же успехом могло и не быть. Потому-то человек и машет на все рукой. Явно или неявно, но незыблемое таится вне его разума, а он -- никто, он -- крупинка, и это не просто обижает, это оскорбляет. Человек призывает на помощь природное упрямство, человек стремительно превращается в эгоцентриста, мечтая перевернуть все с ног на голову, и где уж тут задумываться о параллель

ных цивилизациях, о возможности сосуществования с меньшими собратьями.

Выбравшись из-под душа, Евгений Захарович обтерся полотенцем и, не одеваясь, проследовал в комнату. Остановившись перед открытой форточкой, глубоко вздохнул. Сейчас он ощущал себя парусом, наполненным ветром. Вот так бы и надобно жить -- без паранджи, без потного залатанного белья. Какое наслаждение -- дышать кожей! Вольное тело -- особая категория! И что может быть стыдного в воле? Разве не удовольствие -- шагать по траве, по песку босиком? Шагать, ощущая ласковый массаж ветра?.. В чем провинилось человеческое тело, что его заточили в долгосрочную тряпичную тю

рьму? Или это обычное ханжество, помноженное на традиции и вездесущее неблагополучие?..

Давным-давно, лет, может быть, семь, а то и восемь назад Евгений Захарович очутился в компании приятелей на диком пляже. Было это в Крыму, и революционные новации только-только входили в умы людей. "Диких" в то время называли чрезвычайно просто: нудисты-придурки, а то и чем похуже. Пляжи их обходили стороной, исподтишка снимая на фотопленки, а, заговаривая о "голом" побережье, не забывали сплевывать на землю. На одном-то из таких пляжей они и очутились.

Пляж оказался самым обычным -- с лежаками и зонтиками, с надувными матрасами и раскинутыми на песке одеялами. Папы и мамы следили за детьми, учили их плавать, выговаривали за что-то, рассказывали сказки. Кто-то играл в волейбол, кто-то строил песчаные дома или попросту загорал. Шлепая мимо людей, компания Евгения Захаровича не знала что и думать. Если бы не нагота отдыхающих, ничем иным пляж не привлек бы их внимания. Родители не стеснялись детей, мужчины -- женщин, никто не хихикал и не прикрывался ладошкой. В некоторой растерянности, помноженной на понятное

любопытство, приятели Евгения Захаровича решили подзадержаться. В непосредственности окружающих крылось нечто таинственное, недоступное их сознанию. На какое-то время они превратились в шпионов, пробравшихся в чужой лагерь. И удивительное случилось! Уже через каких-нибудь полчаса они перестали видеть смущающую наготу, словно ослепли какой-то частью своего привычного зрения. Стыдное и похабное исчезло, уступив место недоумению. Вокруг были люди, простые и естественные. И эта естественность почти пугала. Времени, проведенного на пляже, хватило, чтобы уп

омянутая естественность перекочевала в них самих. Переглянувшись, они поняли друг друга без слов. С молчаливой поспешностью собрали вещи и ударились в бегство.

Они бежали с того побережья, как бегут от чумы и от проказы. Слишком уж стремительной оказалась эволюция, коснувшаяся их душ. Старый мир все еще правил сердцами. Он был велик и могуч этот мир -- и он отвергал "вольный" берег, людей поселившихся на нем, призывая к негодованию и бегству...

С блаженной улыбкой Евгений Захарович приблизился к дивану. Где-то за стеной бесчисленные радиодикторы и телекомментаторы спорили об авариях и забастовках, критиковали очередной скачок цен и недостатки педагогики, иронически поминали инопланетян и их неуловимые тарелочки. Евгению Захаровичу не было до всего этого дела. Его проблемы решались крайне просто. По крайней мере на сегодняшний вечер. Диван, о котором он мечтал в институте, стоял перед ним -- широкий, мягкий, влекущий. Прежде чем упасть, Евгений Захарович подумал о том, что если бы его сразила се

йчас вражеская пуля, а поблизости находились зрители, он постарался бы упасть красиво, с достоинством на лице, страдальчески раскинув руки, медленно перекрутившись всем телом. Он так и сделал. Уже рухнув на диван, подогнул под себя левую руку, немного поправил положение головы. Вот так он и умрет. На глазах пораженного мира. Под слезы и бурные рукоплескания. Так, говорят, провожают артистов. А перед смертью надо бы обязательно шепнуть что-то важное и героическое, вроде той тайны, что так и не выдал Мальчиш-Кибальчиш. И уж потом трагически вздрогнуть, скривив