Разгуляевка - Андрей Геласимов

«Могу», — сказал Митька.

«Покажь».

Митька вышел за ворота, лег в снег, прицелился и снес верхушку самого дальнего дерева.

«Молодца», — одобрил вышедший следом за ним ординарец.

«Кто стрелял?» — крикнул высунувшийся из окна ближней избы опухший от долгой пьянки Водяников.

«Ты же сам хотел пулеметчика! — закричал в ответ ординарец. — Вот я тебе и нашел. Всю ночь не спал, пока вы там самогон жрали».

Но Водяников определил Митьку к лошадям. Когда тот заикнулся, что хотел бы остаться при своем пулемете, он посмотрел на него заплывшим глазом, помолчал, и Митька сам сказал, что лучше пойдет к лошадям.

«Попробуй потеряй у меня хоть одну, — предупредил Водяников. — На тебя вместо коня верхом посажу человека. Без лошадей нам с той стороны не уйти. Головой отвечаешь за каждую, понял?»

«Хорошо».

«Не хорошо, а так точно. Еще раз спрошу — понял?»

«Понял, так точно!»

«Да нет, ничего ты не понял. Отвечать головой — это значит, я тебе ее просто отрежу. Сам. Если что. Вот теперь понял?»

Митька прищурился и медленно кивнул.

«Вижу, что понял, — сказал Водяников. — Иди хвосты им крути. Завтра выступаем».

До вечера Митька бродил по деревне, пересчитывал лошадей и отнекивался, когда ему предлагали выпить. Время от времени он вспоминал про Разгуляевку, про мать, про Нюрку, про свою жизнь на станции и думал — не вернуться ли, но мысль о Юрке с Витькой и о станционной шпане тут же отрезвляла его, делала сосредоточенным. Он хлопал ладонью по очередному лошадиному крупу и громко говорил:

«Двадцать шесть!»

Когда дошел до самых последних дворов, счет у него приближался к пятидесяти. К этому времени сумбур в его голове постепенно улегся, и перед ним со всей очевидностью предстала очень простая, но при этом очень неприятная мысль. Поход с отрядом Водяникова на ту сторону в его ситуации ничего не решал. Митька знал, что даже если он вернется оттуда героем, то в Разгуляевке это абсолютно ничего не изменит, и ему все равно придется отвечать как перед Чижовыми, так и перед блатной шпаной. И тем, и другим на маньчжурских староверов было глубоко наплевать. Это не староверы прошлым летом затащили их тринадцатилетнюю сестру за пакгауз, а потом заставили их самих вместе с блатными полчаса валяться в снегу.

Под дулом пулемета, в котором, кстати, даже не было патронов.

От всех этих мыслей Митька опять начинал злиться, а коня номер сорок девять даже слегка стукнул кулаком в морду, когда тот потянулся к его ладони, подумав, наверное, что там овес.

В первую же ночь после перехода границы Митька потерял двух лошадей. Вечером, когда отряд спешился и встал на привал, он согнал их всех на открытый пригорок и, задав им овса, присел рядом с мужиками к костру. Ему дали поесть, напоили горячим чаем, а потом сказали, чтобы он шел ночевать с лошадьми.

«Там же никого нет, — возразил Митька. — Чего им будет? И как мне там спать, на снегу?»

«А ты думал — пирожки за печкой трескать приехал? Давай, паря, двигай. Никто тебя с нами силком не тащил. Если командир увидит, что ты не при лошадях, считай — конец тебе. Он человек серьезный».

Митька выпросил на ночь тяжелый тулуп, пинками разогнал сгрудившихся для тепла лошадей, забрался в самую середину табуна и постарался закрыться их крупами от резкого ветра, который гулял на пригорке туда и сюда. Стоять в этой постоянно движущейся массе было непросто, но Митька постепенно приноровился и переступал с ноги на ногу как раз в те моменты, когда начинали беспокоиться ближние к нему кони. Их огромные теплые бока мягко давили на Митьку со всех сторон, иногда поддерживая его так крепко, что он мог даже поджимать ноги и висеть некоторое время, поглядывая на звезды и думая о чем-то своем.

Вскоре усталость от дневного перехода и от предыдущей бессонной ночи все-таки одолела его. Митька сам не заметил, как задремал, закинув руку и положив голову на спину притихшей, наконец, а может быть, догадавшейся, что человек сильно устал, лошади. Ему снилось лето и мамка — снилось, как он играет ей на гармони, а она стоит в сенях и смеется. Потом приснилась Нюрка, которая почему-то косила глаза и лаяла как собака.

«Я тебя, сучонок, кончу прямо сейчас!» — кричал Водяников, размахивая наганом, с рукоятки которого уже капала Митькина кровь.

Сам Митька, ничего не соображая, лежал между уходящих куда-то вверх, в темноту, длинных и тонких лошадиных ног, и пытался нащупать рукой у себя во рту недостающие передние зубы. Боли он еще не испытывал, но чувствовал, как под неловкими пальцами что-то хрустит.

«Убью! — повторял Водяников. — Сколько лошадей должно быть? Сколько?»

«Пятьдесят четыре», — пробормотал Митька, еле ворочая в кровавом месиве языком.

«Пятьдесят четыре! — заорал одноглазый. — Пятьдесят четыре! А сейчас сколько?»

«Я… я не знаю».

«А кто знает? Кто знает, огрызок паршивый!»

Митька приподнялся со снега и потряс головой.

«Кто знает — я тебя спрашиваю!»

Водяников снова склонился над ним и приставил свой наган ему к затылку.

«Сейчас бабахнет, — вяло подумал Митька. — Улечу».

«Встал быстро!»

Сплюнув кровавый сгусток на снег, Митька с трудом поднялся на ноги. Ночь со своей луной и звездами плыла вокруг него, как затянувшееся вступление к «Цыганочке с выходом».

«Товарищ командир…»

«Отставить! Слушать меня!»

«Так точно…»

«Смотри! — Водяников схватил его за шиворот и ткнул наганом в сторону светящихся за деревьями костров. — У меня там пятьдесят два бойца. Двоих ты только что приговорил к смерти. Без лошадей по снегу отсюда домой не уйти. Понял? А значит, утром можно просто выбрать двух человек и расстрелять. Они все равно, считай, что покойники…»

«Товарищ командир!»

«Молчать!.. Но я расстреливать их не буду. Одного посажу кому-нибудь за спину, а второй поедет на твоей лошади. И для этого утром я расстреляю тебя, сволочь! Понял? Чтобы ее освободить».

«Так точно».

«Вот из этого вот нагана».

Митька втянул обжигающий воздух разбитым ртом и облизнул спекшиеся от крови губы.

«Так что, если хочешь жить, давай чеши в лес, сучонок, и верни мне коней. Быстро!»

Он сильно толкнул Митьку в сторону темной стены деревьев, а сам, не оглядываясь, пошел туда, где горели костры.

«Попробуй потеряй мне еще одну!» — крикнул он, по-прежнему не оборачиваясь.

Митька постоял немного на месте, подумал и потом медленно, как будто уже на смерть, побрел к темному лесу.

Обе пропавшие лошади оказались совсем близко. Они отошли от табуна всего на сто метров. Просто из-за густого кустарника с пригорка их не было видно. Митька тихо подошел к ним, погладил одну по шее, опустился на снег и осторожно потрогал языком опухшие десны. Потом зачерпнул полную пригоршню снега и, застонав, набил им горячий рот. Над головой у него перемигивались яркие звезды.

Весь следующий день он то и дело падал с коня. На открытых безлесных пространствах снег под ярким февральским солнцем блестел так сильно, что Митьке все время приходилось зажмуриваться, и это зажмуривание как-то незаметно переходило у него в сон. Кони по целине шли неспешно, мягким убаюкивающим шагом, поэтому шансов справиться с обволакивающей дремой у не спавшего две ночи подряд Митьки не было никаких.

«Соскальзывает! — кричали задние. — Опять соскальзывает!»

«А ты плеткой ему подсоби!» — отвечали откуда-то из головы растянувшейся конной колонны, и со всех сторон гремел смех.

«Я щас, — виновато бормотал Митька, выныривая уже почти из-под брюха своего коня. — Щас, щас. Все, больше не буду».

Он покрепче усаживался в седле, вытягиваясь и неестественно выпрямляя спину, стаскивал варежку и пытался укусить покрасневшую от мороза ладонь, чтобы проснуться, но просыпался не от ожидаемой боли в руке, а от внезапной боли во рту, потому что вспоминал о выбитых ночью зубах только после того, как уже становилось больно.

Впрочем, и эта боль приводила в чувство совсем ненадолго. Митька морщился, натягивал варежку, щурился на снег, невольно подстраивался своим внутренним покачиванием под удобный конский шаг, спина его горбилась, и через пять минут он засыпал снова.

Ближе к вечеру, когда солнце слепило уже не так нещадно, Водяников остановил колонну посреди леса и, собрав вокруг себя командиров взводов, отъехал с ними чуть в сторону. Они спешились метрах в пятидесяти от основного отряда и начали что-то обсуждать. Водяников горячился, орал на своих помощников, хватал их за ремни и бил по седлам коней рукояткой плети.

«Заблудились, на хрен», — сказал кто-то рядом с Митькой.

«Чо?» — переспросил тот, с трудом поворачиваясь на голос.

Несмотря на туман в голове, сквозь который разобрать было уже почти ничего невозможно, он все-таки узнал человека, просившего у него в Архиповке подать ковшик.