«В простом полете воображения…» - Феликс Дымов

«Москва, 39 ноября 1967.

…со всем, что Вы написали о фильме, я согласен. Мало того, читая Ваше письмо, я был тепло согрет Вашей любовью к моему роману и его героям и заботой о них, совсем как о живых людях. Это ли не награда автору?

И тем не менее я счел возможным одобрить фильм и похвалить режиссера. Откуда такая двойственность? «Диалектика реальной жизни». Суть в том, что я совершил… основную ошибку — поверил в то, что наше кино сможет поставить «Туманность» (не как философское произведение, в это я с самого начала не верил) — как феерическую сказку, воспользовавшись всеми возможностями современного кинематографа. Второе, во что я верил до недавнего времени, это то, что каждый подлинный коммунист, поняв, о чем идет речь, поддержит постановку этого фильма, чтобы дать всем увидеть то, что мы пытаемся построить. Третье, на что я надеялся и в этом приложил руку В. И. (Дмитревский. — Ф.Д.), — это то, что фильм будет рассматриваться как оружие в идеологическом сражении с Западом. По всем этим трем линиям мы потерпели полное фиаско — никакой заботы. Едва я познакомился с руководством нашего кино… стало ясно, что никакой серьезной поддержки ет них не может быть, ибо они даже не понимают фантастики и никто (подчеркиваю — никто) из них не читал романа…

Теперь, когда вышел фильм, столь же отличающийся от моих мечтаний о постановке «Туманности», как Комитет кино от подлинно озабоченных коммунистическим воспитанием людей, я мог рассматривать его в двух планах. Судя строго и беспощадно, как Вы считаете надо судить о произведениях искусства, следовало разгромить фильм и поставить на нем крест.

Но разве Вы всегда выносите наружу Ваше внутреннее суждение? Разве не заставляет Вас мудрость уступать в чем-то, применяясь к конкретной обстановке, в которой Ваше внутреннее суждение принесло бы больше вреда, чем пользы?

Я понял, узнав обстановку в нашем кино, каких трудностей и даже отваги стоило режиссеру поставить фильм хотя бы так, и отсутствие вкуса в каких-то вещах компенсируется отчаянной попыткой подражания роману, причем подражания честного. Если срубить сейчас весь труд коллектива, заявив, что поставили дрянь, значит, вообще надолго остановить попытки экранизации н/ф! А не явится ли даже неудачный фильм первой ласточкой, отталкиваясь от ошибок которой, учитывая успехи, можно идти дальше, и, вероятно, пойдут. Далее, все ли уж так неудачно в фильме, сравнивая его не с каким-то отвлеченным идеалом, а с тем, что имеется на сегодняшний день в советском кино? Что фильм красивее, «приподнятее», необычнее всего того, что было до сих пор, — это, по-моему, бесспорно. Значит, вопрос, в какой степени? Да пусть хоть в самой малой, но и то этот шаг вперед должен быть поддержан, а не убит! Поэтому люди должны бы: а) отметить все недостатки фильма как серьезного произведения искусства (и гл. образом — внутренне), б) сравнить его со всем, что было до сих пор, и признать, что съемочный коллектив поднялся на какую-то ступень выше в экранизации н/ф (гл. образом — внешне). Видите, я самонадеянно считаю себя мудрым, так как поступил именно по этому рецепту.

Мне приходилось много раз задавать себе подобные вопросы в науке, рассматривая диссертации, из которых хорошо лишь сотая часть может быть оценена по стандартам дореволюционного времени. Но если мы имеем повсеместное снижение этих стандартов, какое я имел бы право забраковать ту или иную диссертацию на том лишь основании, что мой частный взгляд исходит из прежних стандартов? А рядом тысячи и десятки тысяч соседних институтов и рецензентов открыли путь ещё более слабым диссертациям? Справедливо ли это? Нет. По деловому это? Также нет, потому что я закрыл бы дорогу молодым людям, которые ничем не хуже всего остального среднего состава советских ученых. Аналогичная история с фильмом «Туманность». Вот почему я поддерживаю режиссера и буду поддерживать, хоть и Низа Крит — дрянь, да и мало ли там ерунды. Пусть пойдет в народ, в прокат, а там видно будет, провалитсязначит, не время вообще у нас для этих фильмов и с нашим кинематографическим аппаратом (людским) ещё нельзя за это браться. Пройдет несколько хороших заграничных, тогда м. б. возьмутся за ум, а главное — это повышение интеллигентности кинодеятелей…

Не время сейчас, в наше духовно трудное время, судить и рубить, а вызволять и оберегать хоть крупицу чего-то светлого, если, разумеется, она, эта крупица, — есть. Вот если её нет, если вещь — во вред, тогда другое дело. Но ежели Вы судите так, то я с Вами не согласен, хотя и высоко ценю такое строгое суждение, происходящее из оберегания моей же «Туманности».

Время доказало, что людская память и читательская любовь лучше любых искусственных мер оберегают и «Туманность…», и «Великую Дугу», и «Сердце Змеи», и «Час Быка», и «Таис Афинскую», и «Рассказы о необыкновенном». Оберегают от забвения. И от приглаживания, причесывания, купирования творчества Ивана Антоновича, неудобного тем деятелям, против кого он восставал в науке, литературе и жизни всей силой своего таланта. Об этом говорят прошедшие в апреле — мае 1987 года «дни Ефремова», посвященные 80-летию со дня его рождения. Об этом же говорят выходящее нынче второе Собрание его сочинений, переиздания книг, продолжающиеся переводы на языки мира.

На вопрос уже упомянутой анкеты «Ваш девиз и любимое изречение» Иван Антонович ответил: «Кораблю взлет!» По Маяковскому, человек должен жить так, «чтобы, умирая, воплотиться в пароходы, строчки и другие долгие дела». После Ефремова остались строчки его книг, в том числе и тех, которые брали с собой на орбиту космонавты. Остались «долгие дела» нестареющих научных открытий. Хочется верить, что когда-нибудь состоится и старт космического корабля «Иван Ефремов».

И тогда все мы, его читатели, дружно пожелаем:

— Кораблю взлет!

ОБ АВТОРЕ

Феликс Дымов

Советский российский писатель, псевдоним Феликса Яковлевича Суркиса. Родился в Ленинграде, Блокаду провел в Ленинграде, а затем его по Дороге жизни вывезли в детдом, располагавшийся в Кировской области. В последующие годы жил в разных населенных пунктах: в Березниках Пермской области, на Украине в Ворошиловграде (ныне Луганск), затем в Меловском район Ворошиловградской области, куда по мере освобождения посылали работать отца. В 1954 году он возвращается в Ленинград, где с прекрасными оценками оканчивает среднюю школу, а уже через год Суркис поступил в Ленинградский Военно-механический институт. После окончания института работал сначала в КБ конструктором в области ракетостроения и краностроения, затем на заводе начальником участка, начальником цеха. Последнее десятилетие своего 25-летнего инженерного стажа занимался конструированием и внедрением в строительство мирных пороховых инструментов типа монтажного пистолета, монтажных прессов. Имеет авторские свидетельства на изобретения.