«В простом полете воображения…» - Феликс Дымов

Феликс Дымов

«В ПРОСТОМ ПОЛЕТЕ ВООБРАЖЕНИЯ…»

С 1958 года и до самой смерти в 1972 году ученый и писатель И. А. Ефремов вел переписку с ленинградскими писателями Е. П. Брандисом и В. И. Дмитревским. Письма Ивана Антоновича предназначались одновременно обоим адресатам, независимо от того, кому были направлены. В настоящее время оригиналы хранятся в архиве Е. П. Брандиса у его вдовы К — Ф. Куликовой. Благодаря любезности Киры Федоровны и с разрешения Таисии Иосифны Ефремовой мне удалось ознакомиться и поработать с письмами. В них кусочки автобиографии и рассуждения о творчестве, научные и литературные концепции, непреклонность борца, уже подарившего стране несколько месторождений полезных ископаемых, разгадавшего тайны захоронений древних животных, нанесшего на карту родины неразведанные территории, через которые впоследствии проляжет и стальная стрела БАМа. К началу знакомства Ефремова с Брандисом и Дмитревским уже найдены в Сибири кимберлитовые трубки с алмазами, предсказанные в рассказе «Алмазная труба» (1945 г.). В самом начале этого знакомства, переросшего в дружбу, осуществилось и другое предвидение Ефремова, описанное в рассказе «Тень Минувшего» и подтолкнувшее Ю. Н. Денисюка, по его собственному признанию, к созданию практической голографии (1962 г.). С достигнутых позиций прекрасно смотрится жизнь Ефремова-ученого. Но и в писательской среде Иван Антонович тоже фигура далеко не случайная. К этому периоду увидели свет больше десятка его книг, в том числе «Туманность Андромеды», поистине революционное произведение не только отечественной, но и мировой литературы. Без преувеличения можно сказать, что Ефремов открыл нынешний, современный этап фантастики, проложил путь тем, кто составляет сегодня у нас её славу.

Естественно, что все это находило отражение в его письмах. Вчитываешься в них — и возникает образ мыслителя и мечтателя, человека доброй и щедрой души.

«Трудами и душой налаженное…»

Порой в своих высказываниях Иван Антонович весьма крут, резок и беспощаден. Но это — следствие жизненного опыта и принципиальности, а не черствости характера. А может ли быть непринципиальным человек, прошедший свою символическую «дорогу ветров»? Особенно ненавидел он бюрократов, чиновников от науки и литературы, людей бездеятельных и равнодушных. Не случайно на вопрос анкеты «Что может вас рассердить?» он ответил: «Ложь, лицемерие, хамство, жестокость, трусость». Можно смело добавить ещё одно: неприятие нового. Он предвидел, предчувствовал, предвосхищал нашу сегодняшнюю перестройку, откровенно мечтал о ней, наблюдая то, что подчас происходит вокруг:

«Москва, 14 окт. 1963. Дмитревскому.

…трудами и душой налаженное Вами, интересное и полезное для других оказывается выброшенным за борт как пустая бумажка, и нет никакой возможности отстоять его, потому что сражаться с паровым катком или бревном без противотанковой пушки нельзя. Вот тогда получается на душе тоскливо от внезапного понимания, что мир вовсе не так уж хорош, как кажется и как хочется, и, главное, будущее не обещает чудесных превращений…

Все это я пережил не раз за свою длинную научную жизнь и так и не научился не огорчаться и не надеяться на лучшее…»

Содружество в одном человеке ученого и писателя позволяет Ефремову с ясной головой оценивать не только место его собственных произведений в советской литературе и в мировой культуре, но и анализировать как бы со стороны значение их научно-фантастической основы. Он вообще много размышляет о литературной «окружающей среде», её изменчивости и развитии, о фантастике, для которой сделал так много, как никто другой. (Теперь случается, его именем «божатся» и некоторые бывшие его гонители!) Многими мыслями он спешит поделиться со своими ленинградскими друзьми и единомышленниками, так же преданными фантастике, как и он, так же много сделавшими для нее. Нелишне отметить что оба ленинградских адресата Ивана Антоновича по-настоящему любили его и как человека, и как писателя. И ещё как энциклопедиста, научного прогнозиста, историка. Брандис в числе первых выступил с обзором творчества Ефремова. Вместе с Дмитревским они стали и его первыми биографами, выпустив книгу «Через горы времени» (Л., Советский писатель, 1963). Только почти четверть века спустя появилось новое исследование жизни и творчества ученого и писателя — монография П. К. Чудинова «Иван Антонович Ефремов» (М.,Наука, 1987)).

Понимая, что литература мечты должна. опираться на все достижения научного прогнозирования и социологического предвидения — обоснованного и не очень обоснованного, — Иван Антонович и сам, вслед за критиками, пытается проследить возможное влияние на него утопистов. Он ищет произведения, с которыми мог бы сопоставить свою «Туманность…» и с которыми не может не полемизировать. Вот что отмечает писатель в двух письмах Дмитревскому:

«Москва, 1 января 1961.

Из классических утопистов мне наиболее приятен Фурье /он наиболее трезв в суждениях/. На «Андромеду» они могли повлиять лишь отдаленно, потому что теперь это — почти религиозные мечты о праведном человечестве, и мы понимаем, насколько сложнее общественное развитие нашей планеты. Ближе всего к «Андромеде» Уэллсовские «Люди как боги» — вещь в свое время так же недооцененная нашими философами, как позднее кибернетика.

Романа Бреммера «В туманности Андромеды» я не читал — не мог достать, его нет в СССР, равно как и другой книги об Андромеде: 1956 /»Рассвет в Андромеде»/.

Первый роман, насколько помню, — на спиритической основе. Третья известная мне вещь (есть у меня) это роман Мерзка: «Темная Андромеда (А. С. Мегак, Ьагк Апагогпеда, Ьопйоп, 1954) — чудовищный, типично американский, межгалактический пошлый и вульгарный шпионаж. Есть ещё небольшая повесть «Пленены в Андромеде» (Мароопес! ш Апс1готес1а), не помню автора, тоже пустяковина космических заговоров, необычайных чудовищ и очаровательных астронавток.

Как видите, ни одна из этих книг не могла быть отправной точкой для моей «Андромеды» потому ли, что я не читал, или потому, что чепуха».

«Москва, 3.04.61…важнейшая ошибка в разделе об утопиях — это отсутствие Чернышевского. Как ни навязло в зубах многое о Чернышевском, но тут, пожалуй, надо сказать, что все утописты, и Фурье в том числе, говорили об утопиях, как о прекрасной сказке, хотя и зовущей умы, но бесконечно далекой от реальности. А Чернышевский первым заговорил о прекрасном будущем, как о настоящей реальности, достижимой в соединенных усилиях лидей».

Письма Ефремова позволяют заглянуть в его творческую лабораторию. Он охотно рассказывает друзьям о замыслах, умеет обосновать выбор героев и описываемой исторической эпохи, объяснить причудливый ход мысли. Интуицию и воображение он рассматривает и использует как точнейший инструмент. В предисловии к первому Собранию сочинений, увидевшему свет после его смерти, он пишет: «Удалось подчас проявить загадочную для моих коллег интуицию в решении вопросов разного калибра. Та же интуиция помогла и в моих рассказах… Кроме полета воображения и интуиции, координат для заглядывания в будущее нет».