Вазкор, сын Вазкора - Танит Ли

Я ступал тихо, но без опаски. Я прошел шагов восемьдесят и думал возвращаться, как вдруг оказался в более старой части леса, где деревья были подобны массивным колоннам, а воздух тяжел от их смолистого аромата. Возможно, именно этот аромат и разбудил меня, это застоявшееся невнятное бормотание почвы, коры и веков на свежем воздухе.

Между стволами была открытая площадка, и в центре ее что-то белое.

На минуту мной овладели безумные мысли, припомнились истории. Потом я рассмотрел. Здесь из земли бил ключ, и около тысячи лет назад была установлена чаша для собирания воды, а над ней на постаменте — мраморная девушка. Я думаю, она была богиней ключа или рощи.

Чаща позеленела и обросла травами, воду даже ручейком нельзя было назвать. Лианы обвили постамент, как темная веревка. Но она, девушка-богиня, была чиста как утро под луной, которая все еще лила на нее свой свет сквозь листья.

Она была человеческого роста, не высокая, но стройная, с прелестными крепкими грудями и талией танцовщицы, и ее вырезанные в камне одежды струились по бедрам, как змейки. Лицо ее обветрилось, но все равно было прекрасно, как ни одно женское лицо, какое я когда-либо видел. И ее каменные волосы разлетались лучами, как застывшее пламя, поднятое каменным ветром.

Я никогда не встречал еще девушку, которая была нужна мне больше, чем на час с небольшим. Странно найти ее заключенной в мрамор. Должно быть, полночный час и древность леса подействовали на меня, но у меня было представление, что она будет моей, что она сойдет с постамента и оживет для меня.

Тут я услышал, что собаки залаяли, как на медведя. Я повернулся и, ругаясь, побежал назад, и чары разрушились. Я понял, что собаки просто искали меня, больше ничего не случилось, и они кинулись ко мне, глупо виляя хвостами, улыбаясь и тяжело дыша.

Я не вернулся в рощу даже утром. Я знал, что найду разрушающуюся запаршивевшую статую с расколотым лицом и порослью мха между губами. Не будет хватать куска плеча или груди. Я не хотел этого видеть.

Возвращаясь домой в крарл, я вспомнил об изумруде в моем поясе.

Казалось, я отсутствовал годы; в этой ночи было что-то, что изменило меня. Я ожидал увидеть новые лица, а Эттука, Тафру и Чулу давно в могиле. И впрямь — сон мальчика. Спускаясь, я вскоре увидел дым от главного костра и дальше дымы других костров, где расположились другие крарлы.

Я вошел в палатку Тафры, она была одна, в отличие от предыдущего дня.

Я не намеревался проявлять утонченность манер. Я показал ей камень Чулы.

— Возьми и носи это. Я сказал, что она пожалеет, если оскорбит тебя снова.

— Нет, — сказала мать нерешительно, — я не хочу ее драгоценность.

Я кинул изумруд к ее зеркалу и повернулся, чтобы уйти.

— Подожди, — сказала Тафра, и ее голос был так полон боли, что мне тоже стало больно. — Тувек, ты ненавидишь меня за то, что она сказала?

Я подождал, стоя к ней спиной. Когда овладел собой, я сказал:

— Девчонка безмозглая. Неужели от тебя я должен слышать ту же глупость?

— Скажи, что мне делать. Я сделаю это, — проговорила она. — Я не вынесу твоего гнева. Ты все, что у меня есть.

— Я сказал, что тебе делать. Ты будешь носить ее украшение.

— Да, — сказала она.

Услышав ее тон, я огорчился. Я ни разу не ссорился со своей матерью. — Когда я приду сюда в следующий раз, — сказал я, — не закрывай лицо вуалью.

— Закон крарла…

— Думаешь, один из их красных богов ударит тебя, если ты ослушаешься? Слушайся меня.

Я прислушивался к ее движениям, зная, что добился своего. Она подошла ко мне и дотронулась до моей руки, и она сняла маску с лица.

Я не видел ее лица уже несколько месяцев. Оно было не таким, каким я его помнил. Стоя близко, я не мог не разглядеть ее возраст. Через входной клапан палатки проникал свет и освещал мне морщинки около ее глаз и рта. Ее красота угасала, как пламя. Мне захотелось плакать. Я зарылся головой в ее волосы, чтобы не видеть. Она подумала, что это лишь проявление любви. Это обрадовало ее.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВОИН

Глава 1

Время шло; я не чувствовал, как оно проходит. Времена года мелькали, как люди в тумане.

Моя палатка была богата награбленным, и мои жены сияли и сверкали в добытых мной украшениях. За четыре года я женился еще на двух девушках, полагая, что они будут сражаться между собой и стачивать свои когти, прежде чем идти жаловаться ко мне. Чула рожала мне сыновей три лета подряд, а Мока выпустила из своих ворот сразу двоих за одну ночь, и в следующую зиму еще двоих. Асуа, казалось, настроилась на больных девочек, большинство из которых умирало. В девятнадцать лет у меня было семь законных сыновей и два незаконнорожденных в крарле Эттука и еще три или четыре в дальних крарлах.

Я убил в сражениях столько мужчин, что потерял уже счет. Магическим ритуальным числом в крарлах было сорок. Считалось, что это число умиротворит любых духов. Сказать, что ты убил сорок мужчин, значило сказать, что ты положил легион. Итак, Тувек-Нар-Эттук, убийца сорока, хозяин трех женщин, производитель тринадцати сыновей, был существом, которого приветствовали мужчины, существом, на которого упорно смотрели женщины, существом, от которого воины бежали или на которого нападали с копьями. Внутри этого существа был я. Если поместить леопарда в клетку и закрыть ее от света, никогда не узнаешь, что леопард там. Он будет спать, тосковать и умрет. Так же было и со мной, только я не подозревал этого: зверь в завешенной клетке, спящий, полумертвый и немой.

Эттук старел, серел и седел, но был еще крепок и рад воевать. От пьянства у него было огромное пузо; его нужно было поддерживать, чтобы посадить в седло, и очень часто маленькие лошади падали под ним замертво после дневной скачки. Возраст не мешал ему заниматься и другой ездой. Он не взял ни одной новой жены, но у него была пара потаскушек, к которым он ходил теперь чаще, чем к Тафре. Я понимал, что это пугает ее, она боится, что будет отвергнута. Она прилагала усилия, чтобы вернуть его. Во время летних и зимних перемирий следопыты моуи часто приходили прямо в крарл и стояли у палатки Тафры, предлагая на обмен изысканности древних городов: духи, благовония, даже порошки для поддержания крови. Время от времени ее бледная рука, тяжело увешанная кольцами и браслетами — знаками прежнего вожделения Эттука, раздвигала полог палатки и показывала на ту или иную вещь, которую она возьмет.

Я хотел сказать ей: пусть он уходит, тем лучше. У меня есть палатка, богатство, я могу позаботиться о тебе. Но слова почему-то не шли. Мне было неловко говорить о его спаривании с ней. Кроме того, она нервничала и из-за меня, наследника Эттука.