Военный дневник - Андрей Романов

Относительно наместничества, то это вопрос уже в принципе решенный.

Польше дадут полное внутреннее самоуправление, свободу религии, языка, но в школах — история, география и русский язык обязательно на русском языке. Открытым еще остался вопрос об областном съезде, то есть сейме. Мин[истр] вн[утренних] дел Маклаков[85] тут протестует, да еще многие интригуют против, и Воейков тоже. Но незыблемыми остаются единство армии, финансов, внешняя политика, правосл[авная] религ[ия] считается господствующей, таможня.

Много вопросов еще остаются спорными и нерешенными. Между прочим коронация Государя как короля Польского в Варшаве. Тут — очень много как "за", так и "против".

Вот что говорил мне в течение часа кн[язь] Енгалычев у меня в вагоне на Брестском вокзале в Варшаве от 10 до 11 ч. вечера. До этого он был у Рузского в вагоне тут же на вокзале.

17 января

В 11 часов утра я поехал в замок отдать визит кн[язю] Енгалычеву. Мы снова разговорились. "Я сегодня получил шифрованную телеграмму из Ставки", говорит мне кн[язь] Енгалычев, — и вопрос о польских легионах решен в том духе, как я вам вчера говорил. Ну, слава Богу, с этим теперь покончили. А то потом было бы трудно справиться. Без того теперь идет сильная подпольная агитация, главным образом поддержанная из Германии. По-видимому, они потеряли надежду на полную и окончательную победу и решили хотя бы смутой нам мешать. Бороться со смутой теперь весьма трудно. Администрация совсем заснула. Уже при Скалоне в последние годы, когда он был так болен раком и умер в своем кабинете тут рядом, вот почему я не устроил там свой кабинет, гражданская администрация ничего не делала, а при Жилинском[86], который ни во что не вмешивался, все распалось. К тому же и охранное отделение, боясь нашествия немцев, сожгло свой архив, все фотографии, карточки и приметы, и теперь надо все вновь заводить. Да и охранное отделение было неважное. Бывший помощник ген[ерал]-губ[ернатора] по полицейской части сам себе устроил покушение в прошлом году, за что получил ленту, а все охранное отделение — награды. Теперь его уволили в отставку, и он живет здесь, в Варшаве, и его сын, который по 102 ст[атье] отбыл 4 года в тюрьме, а теперь, вероятно, забыли про это, восстановили его во всех правах, и он поступил снова на службу. Теперь у меня новый помощник по полицейской части. Я ему сказал, чтобы он работал, как знает, но что я сохраняю за собой полную свободу передвижения по городу и чтоб мне в этом не мешали. Я давно уже предупреждал Государя, когда Скалон еще был болен, что на такой пост необходимо подготовлять по несколько кандидатов, чтоб была преемственность в работе и смена не отражалась на всей политике по управлению краем. И без того людей мало. Ну кто же у Государя под рукой? Я говорил Влади Орлову: зачем вы набираете в ген[ерал]-адъютанты лиц, которых Государь видеть не желает, с которыми он вовсе не говорит и которым даже поручить ничего нельзя? Благо у многих репутация неважная. Хотя бы Клейгельс[87]. Назначили Пантелеева[88] расследовать самсоновское дело[89] и в связи с этим и Ренненкампфа. Ну что он понимает в военном деле? Ровно ничего. Откомандовал Семеновским полком, а потом командовал корпусом жандармов. Ну и в результате несмотря на массу улик против Ренненкампфа он в докладе все улики смазал. А между тем многие командиры батарей показали, что они получали приказание в Восточной Пруссии во время боев по таким-то участкам не стрелять, и при расследовании оказывалось, что эти участки принадлежали родственникам Ренненкампфа. У управляющих некоторыми имениями были найдены за подписью Ренненкампфа охранные листы, чтоб наши войска не трогали бы ничего. И эти поместья также принадлежали Ренненкампфу. Кроме того, из Германии были получены сведения, что немцы очень интересовались его денежными делами. Все это невольно уже характеризует Рен[ненкампфа], и у воен[ного] мин[истра] Сухомлинова уже собран целый том с обвинительными документами. Теперь разобрать это дело поручено ген[ералу]-ад[ъютанту] Баранову[90]. Это человек глубоко порядочный и, конечно, доведет дело до конца. Но долгое время Государь верить не хотел. Я ему неоднократно говорил, но он все как-то уклонялся и сомневался в правде. В этом много виноват кн[язь] Орлов, который был в переписке с кн[язем] Белосельским[91], а последний состоял при Ренненкампфе и не командовал своей бригадой, которая входила в состав той же армии. Белосельский сильно поддерживал Ренненк[ампфа], [которого поддерживал] и Андрюша [Шувалов][92]. Я ему однажды говорил: что Вы делаете, Россию губите, защищая такого ген[ерала]. На это [Шувалов] мне ответил, что Ренненк[ампф] ему однажды в жизни помог, и он считает своим долгом и его теперь выручать. Я ему сказал, что это не причина и интересы государства должны быть выше личных чувств. Орлов тоже не прав. Он пользовался кроме того частными агентами, с которыми сносился жандармским шифром, и, конечно, сведения, добытые таким путем, не могут быть всегда очень чисты. А надо быть очень осторожным с Государем. Так легко в его глазах очернить кого бы то ни было, и даже ежели он и не поверит, то все же остается немного. И ежели нет точных данных о ком бы то ни было, лучше не говорить, как плохое, так и хорошее. Но ежели есть точные сведения, то надо говорить всю правду. Это долг каждого перед своим Государем. Ну вот, как я говорил, Государь долго не верил мне, а я его довольно часто видел, когда был нач[альником] шт[аба] в 6-й арм[ии] в Петрограде. Государь очень интересовался делами войны, и никто его не держал в курсе дела. Я ездил к нему рано утром, никто не знал об этом. Однажды я нашел большую перемену в Государе. Он мне сам стал говорить про Ренненкампфа, обвиняя его. Оказывается, у него был до этого в[еликий] кн[язь] Дмитрий Пав[лович] и имел четырехчасовой доклад у него. Дмитрий Павлович хорошо знал детали всего этого дела, и его доклад сильно повлиял на Государя. Я лично думаю, что Ренненкампф один виноват во всем этом деле. Жилинский гораздо меньше, хотя Верх[овный] главн[окомандующий] мне сказал, [что] не знал я Жилинского на прежней службе — я бы даже заподозрил его в высшей измене. Этот вопрос, конечно, трудно решить.

А вот на Кавказе — дела творятся. Прямо чудеса что такое! Бедный гр[аф] Воронцов[93] так рамолен {от французского ramolli — расслабленный, физически и умственно немощный, впавший в слабоумие человек}, что перед приездом Государя ему впрыснули камфору, и он мог три минуты говорить с Государем. После чего впал снова в полный рамолисмент. Он и доклады больше не принимает. Графиня к нему никого не пускает. Принимает лично все доклады и управляет всем Кавказом лично, как гражданскою частью, так и военною. Вообразите, что даже штаба армии нет. Нет командующего, ничего нет. И это прямо чудом ген[ерал] Юденич[94] спас положение. Так нельзя это было оставить. Теперь туда послан Сашка Воронцов[95]. Мы его одели кавказцем и поручили (я вел с ним эти переговоры), чтоб он убедил своего отца поручить Мышлаевскому[96] командование армией и сформировал бы ему штаб, а он пусть остается главнокомандующим. Сашка был у Верховного и теперь уехал на Кавказ. На это я рассказал Енгалычеву то, что мне говорил ген[ерал] Гулевич про тот же Кавказ.

Государь был на Кавказе, эту часть в скобках {так в тексте}. Я лично уже слышал от Государя. (Ему Воронцов докладывал, что наступление турок нельзя ожидать раньше февраля — марта, когда снега стают. Потом Государь был в Сарыкамыже[97] и только успел доехать обратно до Ставки, как была получена телеграмма, что Сарыкамыж уже окружен турками.) Как теперь оказалось, именно в то время, когда Государю докладывали, что турки будут наступать не раньше февраля — марта, два их корпуса уже обходили нас справа, а в то время, когда Государь был в Сарыкамыже, авангард турок показался уже на горах, и курды, по сведениям пленных, даже хотели обстрелять царский поезд, но никак не ожидали, что он так скромно выглядит. Через два дня после отъезда Государя Сарыкамыж был занят. Из этого видно, в какой опасности Государь был благодаря беспечности и халатности штаба кавказского наместника.

Самое же дело под Сарыкамыжем произошло следующим образом. Город этот лежит на единственной жел[езной] дор[оге] в тылу нашей армии, и с его захватом тыл был окончательно отрезан. Когда еще только обозначилось наступление турок, в армию (там всего было 1 3/4 корп.) был[и] послан[ы] Мышлаевский и Юденич. Они ехали на моторе. Но уже Сарыкамыж был обложен со всех сторон и проехать нельзя было. Мышлаевский повернул мотор и поехал прямо в Тифлис, заявив, что смертельно заболел, и слег там в постель. Юденич же как-то прорвался мимо Сарыкамыжа, добрался до армии и, как уже известно, разбил турок наголову. Узнав о блестящей победе, Мышлаевский выздоровел и требует себе Георгиевский орден.