Закон Уоффлинга (СИ) - "Saitan"

Гарри высунул голову из второго цветастого пледа, в котором сидел в кресле, обмотавшись им по самую макушку.

— О, Том! Надеюсь, ты не против небольших изменений? Тут было так уныло и серо, я попросил маму прислать мне пару вещей, — и Гарри так жалобно на него посмотрел, что у Тома непроизвольно скривилось лицо, чего за ним никогда не замечалось.

Дурацкие цвета, но Гарри в такой обстановке смотрелся абсолютно естественно, как будто комната всегда такой и была. Если ему так лучше, то почему бы и нет? Тому плевать было на интерьер в принципе, он вообще большую часть жизни довольствовался серыми облупившимися стенами и плесенью под прогнившей рамой окна.

«Немедленно выкинь это отсюда! Ты что, тринадцатилетняя девочка, чтобы жить в такой комнате?» — тут же завопил внутренний голос.

«Захлопнись», — лениво ответил ему Том, незаметно улыбнувшись, когда Гарри снова натянул плед до самого носа, как нахохлившийся совенок.

— Я не против, — бросил он небрежно, отвернувшись от Поттера, чтобы скрыть эту непонятную даже для него самого улыбку.

Ну чем не ситком? В его комнате теперь есть коврик из рвоты единорога.

— Выпьешь чаю? Я заварю, садись! — Гарри вскочил из кресла и взмахнул палочкой, от чего из его тумбочки вылетел бумажный пакет. — Любишь бергамот? Садись в кресло, ну же!

«Ты любишь тишину и покой! Пошел он со своим бергамотом… в Бергамотию!»

— Ни разу не пробовал, — Том вновь проигнорировал внутренний голос и уселся в кресло с дурацким пледом.

От него пахло чистотой и чем-то приятным, очень знакомым.

Гарри колдовал над чайником так, словно делал это тысячу раз. Повинуясь его воле, заварка из пакета влетела в чайник, за ней последовала вода, которая тут же начала кипеть и исходить паром.

— Ты, кажется, очень часто это делал, не так ли? — поинтересовался Том, принимая чашку ароматного чая из его рук.

— Да, — улыбнулся ему Гарри, нависая сверху. — Я обожаю чай. Нужно уметь правильно его заваривать, а это не так-то просто! И нужно уметь выбрать…

Он что-то тараторил о заварке и листьях, вновь не поняв, что на этот вопрос необязательно отвечать так подробно, но Том будто и не слышал.

На него вдруг снизошло какое-то удивительное умиротворение…

В камине трещал огонь, заливая комнату уютным теплом, коврик вдруг показался очень уместным, а первый маленький глоток горячего чая согрел его до самых пальцев ног, порядком замёрзших в тонких ботинках. Бергамот оказался вкусным. Том даже не знал, что это такое, в Хогвартсе чай не жаловали, в приюте поили холодной бурдой с мутной плёнкой сверху, а в гостях он никогда не был.

Гарри что-то щебетал своим мягким плавным голосом, усевшись на подушку на полу, и Том поймал себя на мысли, что ему это нравится.

Нравится просто его слышать.

Он ничего не требовал, не пытался казаться умнее, чем есть, не пытался произвести впечатление. Он просто рассказывал о чае.

Том прикрыл веки, грея пальцы о горячую чашку, и глубоко вздохнул. Желание выбросить все эти тряпки из комнаты пропало, как не бывало. Тени жались по углам, словно испугались яркого света огня и мелодичного живого голоса.

Он вдруг вспомнил единственное хорошее воспоминание из детства. Ему тогда было лет пять, он загремел в больницу с ушной инфекцией, и рождество справляли в тесной компании ночной медсестры и двух близняшек — соседок по палате. Том уже не помнил их имен, зато он очень хорошо помнил запах корицы и апельсина, хвои, радостный смех и тепло. Они пили глинтвейн, играли в фанты, и Том чувствовал радость.

Том никогда не знал домашнего уюта и тепла, но ему вдруг показалось, что это именно он и есть — когда сидишь у камина в кресле с дурацким пледом, от которого пахнет чем-то родным и приятным, пьёшь вкусный чай и слушаешь какие-то пустяки, от которых не зависит твоя жизнь. От человека, который точно не причинит тебе боли и зла.

«Ну ты и раскис! Что за дурь лезет в твою голову? Ты бы ещё спицы достал и принялся вязать носки. Соберись!» — завопил вдруг внутренний голос, и Том встрепенулся.

— Спасибо за чай, но у меня ещё есть дела, — грубовато сказал он, поднимаясь на ноги.

Конечно, не было у него дел, но сидеть вот так… Казалось неправильным испытывать то, что он чувствовал. Эта тоска по тому, чего у него никогда не было и быть не могло, — всего лишь слабость характера, которую нужно исправить.

Гарри тоже вскочил со своей подушки, и Том про себя отметил, что ему следует найти ещё одно кресло, чтобы они могли сидеть у камина вдвоем.

«Даже не думай! Пусть сидит на полу, у твоих ног. Там ему самое место. Бесполезное, никчемное существо!»

«В этой школе полно ничтожеств, но он хотя бы не раздражает. Он забавный, он заслужил немного уважения. И на полу холодно. Отморозит себе задницу, что я потом декану скажу?»

«Декан просил сохранить в целости всего Поттера. Про отдельные части тела он ничего не говорил».

— Я тебе надоел, да? Своими разговорами. Прости! Я говорю то, что думаю, я так больше не буду, — щеки Гарри покрылись румянцем. Он опустил голову и попытался глубже зарыться в плед. — Драко сказал мне, что так делать не нужно, но он меня так раздражает, что я его не послушал…

Неожиданно для самого себя Том вдруг опустился на колени рядом с ним и подцепил пальцами его подбородок, заставляя смотреть на себя.

— Всегда говори мне то, что думаешь, — приказал он, даже не стараясь смягчить свой тон. — Я хочу слышать от тебя только правду. Понял?

Гарри широко распахнул свои зеленые глаза, не моргая.

«Они бездонные…»

«Прекрати! Глаза как глаза — белок, зрачок и радужка. Ты ведешь себя глупо, что это вообще такое? С каких пор ты начал подрабатывать окулистом? Бездонны, ха!»

— Да, хорошо, — с облегчением кивнул Гарри. Уголки его губ приподнялись, а кончики ушей заалели. — Знаешь, мне иногда нравится говорить правду, которая смущает других. Тогда ты смеёшься, хоть и пытаешься это скрыть.

Том внезапно даже для себя расплылся в улыбке, которую не смог спрятать. Гарри пытался развеселить его, кто бы мог подумать…

— А президента кружка искусств ты, случайно, не специально довёл своими рисунками? — ухмыльнулся он.

— Ну а чего он! — всплеснул руками Гарри, выпутавшись из пледа. — Такой напыщенный был, обозвал меня бесталанным. Я знал, что при тебе он ничего не скажет, вот и… Я нарисовал десять рисунков школьной парты с разных ракурсов и пытался заставить его написать мне рецензию. Он же сволочь настоящая!

Том расхохотался громко, не стесняясь, как и Гарри.

Просмеявшись, он вдруг понял, что его рука до сих пор лежит на подбородке мальчишки, и тот выглядит очень довольным этим фактом.

Он одернул руку и резко поднялся.

«Чушь какая! Хватит вести себя, как идиот!» — запаниковал внутренний голос.

— Мне пора. Дела, — неловко объяснил он растерянному Гарри.

Ему необходимо было покинуть эту комнату, чтобы привести мысли в порядок, и он сбежал, не понимая, что вообще на него нашло. В Гарри было что-то такое, что превращало Тома в подтаявшее мороженое.

Так что Том сбежал.

А на следующий день принёс в комнату второе кресло.

«Ты теперь тоже помогаешь строить гнездо! — заявил внутренний голос. — Ты кто, мама-пингвиниха, или папа-пингвин?»

Том понаблюдал, как радостно Гарри разглядывает кресло, и решил, что ему надо посетить больничное крыло. Что-то точно с ним было не так, потому что столько доброты он не проявлял никогда в жизни.

«А тот случай, когда ты угостил Нэнси конфетой, папа-пингвин?» — встрял внутренний голос, похожий, почему-то, на голос Дамблдора. Это было дико, потому что трудно было представить, что Дамблдор когда-то мог назвать Тома папой-пингвином.

«В конфете был арахис, от которого она чуть не померла. Ты специально дал ей эту конфету, потому что она стащила твою любимую книжку», — ответил второй голос.

«Ну и что, конфету-то она съела, верно? Она была вкусная. За наслаждение нужно платить, хе-хе».