Сборник фантастических рассказов - Дмитрий Анашкин

Так вот, однажды, притуляясь к камбузу и тихо постанывая (обычный способ Швабры изображать, что она поработала и устала, хотя работа была еще только впереди), она, вдруг увидев проходящего мимо Геру, завела интересное:

– Ты, Герончик, у нас как, не задержишься?

Гера невольно остановился. Мысли о побеге уже давно терзали его. Любовь к Русалке поостыла, и однообразные будни сидения на барже начинали надоедать.

– А что? – он попытался изобразить безразличие.

– Да выглядишь ты у нас как-то нежизнерадостно, ходишь по палубе совсем смурной, с вещами, смотрю, почти разговаривать перестал. Домой, поди, хочется? – она лукаво сощурилась и даже, кажется, подмигнула Гере.

– Хочется. – Внезапно для самого себя выпалил он. «Что ж, в конце концов, пусть она Швабра, так хоть есть с кем сокровенным поделиться…»

– Мне не то чтобы сбежать, а так, для блезиру, понять, зря я тут или как? – Гера разоткровенничался.– Да я, может, сразу вернусь! Как-то не решил я, что ли, окончательно, когда согласился…

Швабра смотрела на него доброжелательно. Ей давно не приходилось ни с кем общаться, а уж тем более с Герой – никогда.

– Я те, вот что, мил человек, скажу. – Было не до конца понятно, играет Швабра, или действительно хочет ему помочь. Однако то, что она рассказала дальше, насторожило Геру всерьез.

– Она, когда тебя к себе взяла, слово свое перед Царем Морским нарушила. Нельзя ей с человеком якшаться. Теперь заклятие на ней. Вечное. – Швабра пошамкала беззубым ртом. – И если она тебя отпустит, или ты сам уйдешь – смерть вам обоим лютая. Вот так. – Швабра нервно прошлась по палубе, подбирая, видимо автоматически, соринки на палубе.

Гера стоял, как вкопанный. Новость его поразила.

– Так что? Совсем нет выхода? – он стоял, не зная, что предпринять.

– Выход-то? – Швабра хитро посмотрела на Геру. Затем, то ли изобразила задумчивость, то ли задумалась по настоящему. Кто её разберет…

– Есть, говорят, выход. – Она жестко сверкнула на него сощуренными глазами. – Если ты ее предашь, то останется она жива. А ты назад вернешься. Туда, откуда попал сюда. В тот самый момент, когда вы встретились. – Швабра тонко захихикала решению и, видимо, очень довольная собственной изворотливостью, победоносно застыла у двери камбуза.

– Как? – с придыханием спросил Гера. – Предать? Русалку? Но как я могу? Хотя, если для общего блага… – он на минуту задумался. – Русалка спасется… Я назад…

– Ты точно назад! – Швабре, кажется, очень нравилась затея. – Тут и не сомневайся!

Гера задумался. Он слышал от Кнехта, что вещи не могут врать. Так, поинтриговать малость, сочинить для красочности – но… тут он вспомнил одну деталь. Кнехт говорил, что если вещь клянется, то в ее словах не может быть лжи. Он еще тогда добавил: «Даже для Швабры». Видимо, намекая на ее склочный и вредоносный для всех характер.

– Поклянись! – внезапно для себя самого выпалил Гера.

Швабра поморщилась: предложение то ли удивило ее, то ли покоробило – было не понять. Через некоторую паузу, однако, она сказала:

– Клянусь. Что если ты предашь Русалку, она останется жива, а ты вернешься в свой мир. В тот самый миг, откуда к нам попал. – И она гордо отвернулась от Геры в сторону, видимо, намекая, что разговор окончен.

Гера воспрял. Кажется, находился выход.

– А как? – уже менее решительно спросил он. – Как… предавать… – сама формулировка коробила его, но нужно было прояснить ситуацию. Швабра молчала. Пауза затянулась и Гера решил, что все это был розыгрыш и лучше отправиться спать. И тут вдруг Швабра, подернув плечами, и, видимо, сама пораженная пришедшей в голову мыслью, тихо спросила:

– А что, если ее убить? – Она посерьезнела, даже стала как-то по-женски интереснее. Видимо, вспомнила молодость: щечки раскраснелись, прядка тряпочного ворса чуть пошла вбок; – ничего личного! – Швабра затянулась сигаретой и посмотрела на Геру. – Это твой шанс. – Твердо закончила она.

Гера опешил. Русалка все ещё казалась ему богиней, пришедшей… чтобы спасти…

– А ты что, сердешный, – в голосе Швабры прорезались профессиональные нотки прорицательницы. – Решил, что она Богиня Морская? – Она сделала хорошо выдержанную паузу, всем своим видом показывая, что знает, что попала в точку.

– Ну… – Гера не знал, что ответить. – Типа… – слова шли из горла неохотно, однако Швабра была единственной, кто вообще заговорил с ним на эту тему. – А что? Нет? – он сам испугался своего вопроса.

Швабра молчала. Гера, потупясь, поднялся. И, не глядя на нее, поплелся в душ.

***

С той поры прошло много времени. Русалка приходила, как обычно, под утро, весело щебеча о вчерашнем приеме. Рассказывала о Золотой Рыбке. О том, как она выглядела, и что вчера на ней было надето. Иногда упоминала и о Царе Морском. Выходило у нее весело.

Хотя стало и в ее характере все больше проявляться что-то грустное. Как будто знала она про них с Герой что-то такое, чего и знать, возможно, не следовало. И становилось ей от этого знания непереносимо трудно.

Гера же последнее время все больше общался со Шваброй; из-за этого характер у него стал меняться: он стал скрытен и подозрителен. Однажды он вспомнил вдруг, что при последнем разговоре его со Шваброй недалеко стояло Ведро. Из-за того, что оно всегда молчало, это было упущено и теперь, по прошествии времени Гера вдруг вспомнил о разговоре. Оно стало опасным свидетелем. Он так перепугался, что сначала не знал, что сделать. Затем нашел Ведро, и ночью, тайно, засунул его на дно машинного отделения. Потом же, сообразив, что Ведро может проговориться об услышанном мотору, вытащил его и закопал в пожарный ящик с песком и теперь, каждый раз проходя мимо, подозрительно оглядывал ящик – не откапывается ли потихоньку Ведро. Швабре же, ищущей Ведро для работы, нагло соврал, что оно понадобилось для каких-то хозяйственных нужд Русалке, и та забрала его в море, да так и забыла.

Швабра, не долго печалясь об утере Ведра, гнула свою линию: при всяком случае старалась навести Геру на тему его несвободы; старалась уколоть побольней. Апеллируя к его мужским чувствам, то называла его приживалом и жиголо, то, картинно стеная, не забывая повторять, что он «бедный, несчастный, обманутый мальчик, которого теперь только жаль, жаль, жаль…» Обычно в этом месте слеза падала на ее белесую щетку, и она потерянно уходила в трюм, как бы с трудом передвигаясь от накатившего к Гере сострадания…

***

И Гера решил Русалку убить.

Он долго готовился к этому, обмотал весло тряпкой, «чтоб не больно было», заготовил трос, которым собирался пристегнуть себя к палубе, чтобы выбраться назад…

И, однажды, когда Русалка приплыла к нему, чтобы рассказать очередную историю, взял весло и бросился в мутную воду. Он не чувствовал ничего, не понимал толком, что происходит и не видел ничего под водой; он, собственно, не надеялся на удачу – но что-то мистическое было, видимо, в его поступке. Возможно, поступок был так страшен своей необоснованностью и вероломством по отношению к любящей его Русалке, что она даже пальцем не смогла двинуть, чтобы ему помешать. Все произошло в мгновение ока. Гера ощутил под водой, что Русалка рядом, размахнулся и изо всех сил ударил ее по голове веслом. Он не чувствовал и не видел глазами практического своего действия, но что-то мгновенно изменилось: поднялся сперва тихий, а потом усиливающийся холодный ветер, по морю пошла рябь; баржа, до того гордо задиравшая нос и, несмотря на свою ветхость, все еще выглядящая бравурно, вдруг завалилась на корму и начала быстро погружаться в воду; вокруг нее плавали какие-то мелкие предметы – журнальный столик, за которым Гера обычно завтракал на палубе в солнечную погоду, мусорные пакеты, приготовленные к выбрасыванию, да так и забытые на корме; снасти, невесть откуда здесь взявшиеся и теперь раздувающиеся огромным пузырем, словно стремясь напоследок поймать побольше рыбы.

Сам Гера уже не плавал в воде, он словно оказался внутри спасательного круга – он спокойно дышал и не прилагал никаких усилий, чтобы держаться на поверхности. Что-то, однако, снова изменилось в окружающем ландшафте. Ближайший к нему траулер вдруг ожил – на его корме забегали матросы, отдавая какие-то команды. Завелся двигатель, из трубы повалил пар. Стоящий неподалеку парусник тоже, к великому удивлению Геры, не видевшего никогда ни на одном из окружающих его кораблей человека, тоже пришел в движение. Кто-то сноровисто полез на покосившуюся мачту. Мачта выпрямилась, и там оказался свернутый парус, аккуратно перетянутый веревками, завязанными морскими узлами.

В это время стало происходить непонятное – баржа, уже почти затонувшая и не подававшая более никаких надежд к жизни, вдруг начала всплывать. Она медленно, но верно поднималась над поверхностью, ее корпус утратил теперь следы ржавчины и оказался окрашен в аккуратный черный цвет. На борту оказалась белая надпись: «Гера».