Сборник фантастических рассказов - Дмитрий Анашкин

Так они шли некоторое время и, вдруг, Степан почувствовал – да, это было какое-то неожиданное озарение, пришедшее из самых глубин его подсознания – что он должен, обязательно должен сейчас выступить! Он снял с себя куртку – в отсутствии длины она оказалась просто маленькой серой точкой на его плече и, отодвинув замолчавшую Олесю, взошел на трибуну.

– Товарищи! – заговорил он голосом Владимира Ильича (фамилии у него здесь, из-за отсутствия третьего измерения, не было), – я приветствую вас на Втором съезде народных депутатов!!! – Зал грохнул овациями. Олеся, стоявшая рядом с ним на трибуне, только одной ступенькой ниже, восторженно зааплодировала. Выглядела она, как Надежда Константиновна – черная линия на ярко-малиновом фоне, подсвеченном двумя галогеновыми прожекторами. Прожекторы были китайского производства, в каждом имелось по тусклой полукиловаттной лампе, что для такого зала явно недостаточно, но люди были рады и этому – предыдущий съезд проходил в полной темноте. Прожекторы прикрутили к трибуне большими черными шурупами с прямоугольными прорезями. В мире трехмерном прорези оказались бы крестообразными.

Держа речь, Степан потихоньку осматривал притихший зал. Взгляд его задержался на двух зигзагообразных пунктирах.

«Смотри-ка, оба здесь-с: и Каменев и Зиновьев собственной персоной, в первых рядах… И этот тоже, к речи готовится, бумажки мнет; ну он-то меня поддержит – преданный грузин. Хоть и грубоват иногда».

Закончив речь, под бурные овации Степан слез с трибуны, и они с Олесей пошли дальше. Та снова начала о чем-то рассказывать, и все пошло своим чередом. Постепенно приближались к Степиному дому.

На самом подходе прояснилась причина тишины. Оказалось, что в этой проекции не существует также и времени. Поэтому все, что произошло в этом мире со Степаном, как оказалось, случилось практически мгновенно. Он нашел себя стоящим напротив своего дома по улице Пушкинской сразу же после того, как вышел из двери мультипликационного подъезда, где он последний раз пил водку. Рядом стояла Олеся.

– «Метафизика» – важнейшее сочинение Аристотеля, там он критикует идеи Платона и создал теорию общих понятий! – Она, кажется, уже давно вела эту мысль, и Степан важно кивнул.

– Олеська, постой секунду, я у приятеля ключ возьму, оставил на всякий случай, а то люков канализационных по всему городу… – Не дожидаясь ответа, он юркнул в подъезд напротив. Там достал из сумки бутылку и сделал большой глоток. Подумал и сделал еще один. Перед глазами поплыли кружочки и звездочки – жизнь возвращалась в нормальное русло. Он достал из сумки ключи и, сделав радостное лицо, вышел из подъезда. Олеси на улице не было.

«Слиняла. Загрузил – и слиняла, – самокритично решил Степан, за весь вечер не произнесший и двух слов.– Кивал много».

В этот момент рядом вдруг раздался голос Олеси:

– Вот я и говорю, название совершенно случайное, «мета» – значит после, то есть после физики. Это Аристотеля один чувак их древний издавал, так он труд этот после физики поставил, а теперь все его так и называют…

Степан недоуменно покосился на место, откуда доносился голос. Голос звучал уверенно; даже, как будто, еще увереннее, чем раньше. Видимо, ему польстило выражение повышенного внимания на лице Степана. "Невидимой стала", – догадался он, открывая дверь в парадную и как бы приглашая кого-то войти внутрь. Голос переместился в подъезд и начал удаляться вверх по лестнице. Степан двинулся следом.

***

Тихо шелестит трава,

Не нужны уже слова…

Степан проникновенным голосом пел песню собственного сочинения, изредка поглядывая на Олесю томным взглядом. Они расположились у него на «втором этаже»; он сидел на стуле, Олеся хозяйски полулежала на кровати. Особенно задушевно звучал припев :

Никогда, никогда

Не забывай того,

Чего ни с кем не происходит…

В припеве была трагическая безысходность момента, поражавшая своей глубиной в первую очередь самого Степана и заставлявшая слушателя, опять же по Степиной интерпретации, «задуматься о том, чего ни с кем не происходит». Как можно задуматься о том, чего не происходит, он еще не придумал, но обычно никто и не спрашивал – и так понятно. Дошли до проигрыша, и Степан на некоторое время сконцентрировался на игре. Подняв же взгляд на Олесю, он обмер. Перед ним сидела писаная красавица в стиле Мерилин Монро с огромными грудями и вьющимися белыми волосами. Одета она была в тот самый кружевной бюстгальтер, который он наблюдал в витрине магазина, и в сногсшибательные белые колготки. Больше на ней, кажется, ничего не было. Он запнулся на полуслове и, вытаращив глаза, уставился на Олесю.

Та потупила взгляд, поправила прическу и смущенно спросила:

– Ты чего?… Степа?

– Какая же ты, Олеська… – он восхищенно выдохнул. Потом сглотнул и заплетающимся языком закончил , – красавица…

Олеся еще больше смутилась – кавалеры редко говорили ей подобные комплименты, хотя о чем-то подобном она догадывалась и сама. И все ждала только, кто же окажется тем самым человеком – чутким, умным и проницательным, кто увидит суть вещей и явлений, кто догадается, наконец о том, о чем она уже давным-давно знает…

Степан же тем временем, немного пошатываясь, но, не утратив уверенности в себе, двинулся в сторону туалета.

– Щщас. – Бросил он коротко – перестановка ног занимала большую часть внимания, и он не мог вдаваться в подробности. К тому же, подвернутая ступня все еще давала о себе знать, хотя болела уже меньше и, вроде бы, прекратила распухать.

Коридор, который нужно было пройти до туалета – обычно короткий, метров пять – на этот раз удлинился до невероятности. Он представлял из себя трубу довольно большого диаметра, местами покрытую изморозью, а местами раскаленную, словно она пролегала через джунгли. Иногда ощущались явные признаки влаги с каким-то привкусом болота. Где-то пахло морским прибоем. По стенкам, на равных расстояниях друг от друга были расположены иллюминаторы, наподобие тех, что на крейсере «Аврора» – с латунными обручами и большими манерными завертками и кронштейнами. Свет тоже менялся от яркого, летне-солнечного, до почти полной темноты; идти было тяжело – труба покачивалась.

Пару раз Степан заглянул в иллюминаторы, но ничего особенного не увидел. В одном из них зимняя пурга заметала в поле какую-то одинокую избушку; окна уютно светились, в стог сена на дворе были воткнуты вилы, рядом со стогом стояли распряженные сани. В другом окне, стоило Степану приблизиться, кто-то невидимый бил по иллюминатору хлопушкой наподобие мухобойки. Это очень мешало смотреть дальше, но Степану показалось, что на горизонте пустыня. Он решил даже, что видит верблюда. В остальные иллюминаторы он не заглядывал, – не хотел отвлекаться от ходьбы.

Туалет выглядел совершенно обычно, без всяких глюков. Это даже отчасти разочаровало Степана: обшарпанные стены со следами потеков, желтый облезлый потолок, пол с трещинами в кафеле. Естественно – вечно текущий унитаз с деревянным стульчаком и сломанная задвижка на двери. «Никакого евростандарта» – так называл состояние туалета Степан. А знакомым говорил обычно: «Туалет у меня в стиле «джанк», в Европе сейчас модно…»

Он сел на унитаз и стал ощупывать глазами туалет в поисках сумки. Когда они с Олесей только зашли в квартиру, он заботливо припрятал ее здесь, чтобы при необходимости накатить без свидетелей. Сумка нашлась, она стояла прямо перед ним на расстоянии вытянутой руки. Степан удовлетворенно хмыкнул и протянул к ней руку. И тут случилось неожиданное. Из боков сумки вдруг высунулись серые мохнатые лапы и сумка быстро перебежала в другой угол туалета. Туалет был маленький, и, сидя на унитазе, Степан мог достать руками до любой его части, поэтому, даже не вставая, он принялся сноровисто гонять сумку по полу. Иногда ему почти удавалось ее поймать, но она в последний момент, гуттаперчиво извиваясь и царапая его когтями, все же выскакивала из рук. Степан на мгновение остановился, чтобы передохнуть. «Хорошо, дверь закрыл, а то, как ее там, потом по всей квартире ловить было бы…» – подумал он и, изловчившись, схватил сумку. Удерживая за молнию, чтобы она не скребла его лапами – когти у сумки были довольно острыми – он попытался ее открыть. Это не удавалось никак, и Степан в отчаянии от близости бутылки и от невозможности ее достать с размаху, изо всех сил швырнул сумку о дверь. От удара дверь распахнулась, и сумка, издавая какой то шипящий звук, скрылась в катакомбах коридора.

– Чтоб тебе заблудиться там, тьфу, – плюнул ей вслед Степан, встал, наклонился, чтобы спустить воду, и замер в полусогнутом состоянии – на бачке унитаза притаилась только что убежавшая сумка.

– А-а-а… – злорадно протянул Степан, – вернулась, значит! За спиной притаилась… Ну, щас я тебя! – Он изготовился и, прыгнув на сумку, рванул ее в обе стороны со всей возможной силой. Сумка захрустела и разорвалась на две половинки, из нее посыпались ключи, документы, плеер с наушниками и телефон. Единственное, что удалось подхватить Степану буквально на лету, была недопитая бутылка. Все остальное, включая саму сумку, исчезло в таинственных недрах унитаза.