Тайна Черного моря - Игорь Чубаха

О плечи залегших на Мариинском душистых бойцов терлись алчущие валерьянки кошки. Томно мурлыкали, щекотали усами, норовили заглянуть в глаза, вернее в оптические прицелы. А когда их пытались прогнать, они выпускали когти и обиженно шипели. Так что снайперам на Мариинском было не столько до Хутчиша, сколько до похотливых котов.

О, хитрый Чжан Яошен понимал, почему белый человек танцует и что за фигуры чертит на крыше храма неправильного бога. Тот, кого Чжан должен убить, есть великий колдун, танцами и каббалистическими рисунками заговаривающий себя от пуль. Чтобы рассеять его колдовство, Чжан снял с шеи подвешенную на тесемке заячью лапку, что давным-давно повязала бабушка Юн Сан, провожая юношу из села в большую жизнь. И повесил на ствол винтовки.

Ничего, думал Анатолий Хутчиш, заканчивая вырезание квадрата жести три на три метра. За все ответите.

Пули иногда по очереди, иногда все сразу пытались ужалить прапорщика. Пока обходилось. Под ногами — мертвая площадь. Затихшие машины брошены рассеявшимися желтолицыми шоферами. Только ядовито-лимонные всполохи мигалок ранят глаза. А внизу, точно под Хутчишем, — со скрещенными на груди руками стоит, дожидаясь часа своего триумфа. Господин Доктор Театральных наук в театральном костюме Кощея Бессмертного. Господин японский резидент. Господин китайский резидент. Господин гонконгский резидент.

Высоко в небе выросла очередная хризантема салюта. И, словно ей было неприятно созерцание творящегося преступления, умерла.

Такова истина. Не огромный, обрюзгший, пораженный идеологическим параличом Китай в эту ночь проглатывает маленькое государство. Наоборот. Маленький алчный паразит, не желающий, согласно давнему договору, терять завоеванное за сто лет свободы, впивается в одряхлевшего исполина. И это только первый шаг. У паразита дикие аппетиты. Паразит хочет подчинить планету. С помощью зловещей установки Икс. И только десятимегатонник Хутчиш способен застрять косточкой в горле Гонконга.

Хотя какой он к лешему десятимегатонник? В лучшем случае тянет на четверочку с плюсом. Еле-еле. Ведь прощелкал клювом главное в японском консульстве, хотя уже тогда о роли Гонконга можно было догадаться. Ведь не то было важно, что на стенах гравюры китайских мастеров, а то, что мастера-живописцы как один родом из крамольной провинции. Эх ты, шляпа...

А при чем здесь японцы — так это проще простого: Япония, изображающая лидера, не имеющая сырьевых ресурсов, постепенно начинает переходить на второстепенные роли в регионе. Одними технологиями мир не завоюешь, друга мои. И как тут, находясь на второстепенных ролях, позволить себе ослушаться важную шишку с материка? И кланяться пришлось, и сакэ подносить. Знали бы японцы, что не Китаю кланяются, а крошечному Гонконгу — так давно бы харакири себе сделали.

По пояс высунувшийся из окна гостиницы Сун Имин начал беспокойно ерзать. Тридцать две пули одну за другой послал в молоко никогда не подводивший карабин «Спикс-нейк-44», редкая машинка, использующая патроны от «маг-нума». Теперь Сун Имин напевал не арию из «Цзы Чоу Инь», а тему из «Богатой наследницы». Здесь он играл жениха, получившего отставку, несмотря на то что обещает достать невесте звезду с неба.

Снизу раздалось нестройное китайское «Ура!». Значит, врагу удалось открыть двери. Скоро они взломают дверь на лестницу, ведущую на смотровую площадку... Впрочем, Анатолия это нисколечко не огорчало. Быстрее чем за пять минут никто в мире не сможет по каменным винтовым ступеням взбежать на высоту более ста метров. А Анатолию и четырех минут хватит. Вот только снайперы...

Очередная пуля чуть не зацепила прапорщика. Срикошетила о купол и, как бритвой, сделала длинный надрез в сгибаемом прапорщиком пополам листе. Черт бы вас побрал! Теперь добытый с риском для жизни четырехугольник никуда не годился. Захотелось опустить руки.

По трубе колодца эхо поднимало топот преследователей. Повешенная на ствол винтовки заячья лапка пропахла валерьянкой. Кот с обкусанными ушами вдруг прыгнул вперед, сцапал зубами амулет и, победно задрав хвост трубой, был таков. Чжан Яошен не боялся смерти. Чжана печалило только, что его останки лягут в землю вдали от родной деревни. Тем не менее он продолжал ловить в прицел фигурку непобедимого колдуна.

Но почему, собственно, надорванная жесть никуда не годится? Очень даже годится. Слегка поднапрягшись, Анатолий перебросил грохочущий, сложенный под прямым углом лист поближе к краю крыши — так, чтобы за ним, как за бруствером, можно было укрыться от снайперов.

Стало спокойнее. Не то чтобы жесть останавливала насвистывающие о смерти пули. Наоборот: поверхность сложенного листа с невероятной скоростью покрывалась рваными дырочками, словно ею занялся дятел Вуди. Зато прицельность снайперского огня резко упала. И на вырезание обломком антенны следующего прямоугольника ушло вдвое меньше времени.

Успею или нет? Модель «самолет» требует пять сгибов. Модель «кальмар» — больше десяти сгибов. «Ширококрылый самолет» — семь сгибов, и хотя у последней модели лучше маневренность и больше опорная площадь крыльев, но при изготовлении очень легко ошибиться с центром тяжести. Что у нас еще? Модель «коршун». Ну, это совсем несерьезно.

— Отдавай установку! Я обещаю тебе легкую смерть! — прокричал снизу Господин Доктор.

А разнобойный грохот шагов из шахты все ближе и ближе, словно шум миллионов крыльев налетающего облака саранчи. А скоплений изумрудных светлячков на окружающих крышах все больше и больше, и уже не три, но пять, шесть, семь стальных комариных хоботков мечтают поцеловать перекрестием оптического прицела Анатолия под сердце.

Сун Имин больше не пел. Руки машинально перезаряжали карабин и спускали курок, но в то, что когда-нибудь его пуля настигнет русского, приземистый китаец верить перестал.

Хутчиш сложил второй жестяной квадрат вдвое, попрыгал сверху, чтоб не разгибался. А заодно пусть и снайперы от трудов праведных отвлекутся, поломают голову, зачем он это делает. Ему всерьез становилось страшно. Успею или нет? Жесть откликнулась простуженным гулом и дрожью. Как не дрожать человеку, когда дрожит железо?

Потом, вдохнув полной грудью и задержав дыхание, он с усилием загнул по жестяному краю на каждой из половин листа. Получилось примитивно и не очень надежно. На авось. А ведь столько тренировался...

Смерть когтистыми лапами тянулась из винтового хода, смерть притаилась за отсветами кошачьих изумрудиков, смерть безжалостным големом ждала внизу...

Из нагрудного кармана выпал пожелтевший картонный прямоугольник. Фотография. Красивая молодая женщина. Улыбается. Длинные, струящиеся по плечам волосы. Ради такой и жизни не жалко.

Чья это фотография и откуда она взялась в кармане, Анатолий сообразил, только когда прочитал на обороте: «Ваньке от Эвы. Богатырь, помни обо мне, когда ты далеко! Э.З., 1962 г.».

Папа, папа, когда же ты успел? Глаза застлала пелена слез. Потом, уже привычно вцепившись зубами в ручку магнитолы, мегатонник ухватился руками за рваные края летательного аппарата, построенного по принципу бумажных самолетиков. Разогнался, держа трехметровую жестяную игрушку перед собой, как держат доску, забегая в воду, любители покататься на гребне волны. И — ухнул в холодные объятия воздушного океана.

Эпизод двадцать девятый

31 июля, воскресенье, 23.13 по московскому времени.

И в Летний сад гулять ходил

Бежевые «жигули» резко затормозили — чтобы не задавить старика, то ли туркмена, то ли узбека, в развевающемся халате, расшитом золотыми и серебряными нитями, точно из-под земли выросшего.

Смешон был старик, трясущий плешивой головенкой. Нелеп, как сбежавший из детской сказки отрицательный персонаж. И балахон, разрисованный летучими мышами и лягушками, еле прикрывающий голую высохшую грудь, только подчеркивал его нелепость...

Раскинув руки наподобие креста, чертов старик перегородил дорогу «жигулям». Взвыли протекторы, водителя бросило на руль (губу бы расквасил, если б не ремень). «Жигуль» замер. И без того разозленный пьяными пешеходами в бескозырках и фуражках, наводнившими центр, водила высунулся из открытого окна и рявкнул:

— Жить надоело, сволочь старая? Совсем мозги пропил? Неоновые рекламы мылом щипали глаза шофера" не давая подробнее рассмотреть наглеца, фиолетовое небо вибрировало в такт дрожащим рукам — ведь чуть не задавил.

Старая сволочь обогнула машину и склонилась к окну. Скорость, с которой это было проделано, вызвала в душе водилы смутную тревогу.

— Мне до вокзала, — спокойно сказал старец. — Срочно. Плачу, сколько скажешь.

Слова были лишены всякой интонации. Не человек, а кукла механическая, для виду лязгающая челюстями, а на самом деле проигрывающая слова спрятанным внутри органчиком.