Некуда - Николай Лесков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не стану лгать, – и похудели и постарели.
– Часто хвораю, – отвечала спокойно Лиза и, еще раз позвав за собою Розанова, пошла впереди его через переднюю по коридору. Вдоль темного коридора Розанов заметил несколько дверей влево и, наконец, вошел за Лизою в довольно большую комнату, окрашенную желтою краскою.
В этой комнате стоял старенький, вероятно с какого-нибудь чердачка снесенный столик, за которым, стоя, ели из деревянной чашки три прехорошенькие горничные девушки. С ними вместе помещался на белой деревянной табуретке, обедал и, по-видимому, очень их смешил молодой человек в коричневом домашнем архалучке.
Проходя мимо трапезующих, Розанов взглянул на молодого господина и, остановясь, вскрикнул:
– Ба, Белоярцев!
Белоярцев положил на стол ложку, медленно приподнялся, обтер усики и, направляясь к Розанову, произнес с достоинством:
– Здравствуйте, Дмитрий Петрович.
– Какими вы судьбами здесь?
– И волей, и неволей, и своей охотой, батюшка Дмитрий Петрович, – отвечал Белоярцев шутя, но с тем же достоинством. – Вы к Лизавете Егоровне идете?
– Да, – отвечал Розанов.
– Ну, там мы увидимся, – произнес он, пожимая руку Розанова.
Доктор направился в дверь, которою вышла Лиза.
Здесь опять ему представился новый коридор с четырьмя дверями, и в одной из этих дверей его ожидала Лиза.
– Что это, Лизавета Егоровна? – недоумевая, спросил шепотом Лизу Розанов.
– Что? – переспросила его она.
– Как эта… тут что же?.. Ваша комната?
– Да, это моя комната: входите, Дмитрий Петрович.
– Вы тут как же? нанимаете, что ли?
– Да, нанимаю.
– Со столом?
– Да…
– Что вы так далеко забрались?
– От чего же далеко?
– Ну, от города.
– А что мне город?
– И дорого платите здесь?
– Нет, очень дешево. Мы наняли весь этот дом за восемьсот рублей в год.
– На что же вам весь дом? – спросил с удивлением Розанов.
– Жить, – отвечала ему, улыбаясь, Лиза.
– Да; но кто же ваш хозяин?.. у кого вы здесь живете?
– Сами у себя. Что это вас так удивляет?
– Да кто же у вас хозяин?
– Ах, никто особенно не хозяин, и, если хотите, все хозяева. Будто уж без особенного антрепренера и жить нельзя!
– Лиза! – позвала, отворив дверь, Бертольди, – скажите, не у вас ли я оставила список вопросов?
– Не знаю, – в таком хаосе ничего не заметишь; поищите, – лениво проговорила, оглядываясь по комнате, Лиза.
Бертольди впорхнула в комнату и начала рыться на окне.
– Ну что, как вы нынче живете, mademoiselle Бертольди? – спросил ее Розанов.
– Весьма хорошо, – отвечала она.
– Над чем работаете?
– Над собою.
– Почтенное занятие.
– А вы давно в Петербурге? – обратился Розанов к Лизе.
– Да вот уже третий год.
– Удивительное дело; никогда и не встретились. Вы где же жили?
– В разных сторонах, Дмитрий Петрович.
– Папа ваш умер?
– Умер.
– Ну, а матушка, а сестра?
– Сестра вышла замуж и, кажется, здесь теперь.
– А вы не видаетесь?
– Нет, не видаемся.
– За кого же вышла Софья Егоровна?
– За какого-то австрийского барона Альтерзона.
– Хороший человек?
– Не видала я его.
– Ну, а мать Агния?
– Тетка жива.
– И более ничего о ней не знаете?
– Ничего не знаю.
– Кто это такая, Лиза, мать Агния? – спросила Бертольди.
– Сестра моего отца.
– Что она, монахиня?
– Да.
– Каких антиков у вас нет в родстве!
Лиза ничего не отвечала.
– Ну, а что же вы меня ни о чем не спросите, Лизавета Егоровна: я ведь вам о многом кое о чем могу рассказать.
– В самом деле, как же вы живете?
– Да я не о себе; я служу.
– При университете?
– Нет, при полиции; mademoiselle Бертольди когда-то предсказала мне сойтись с полицией, – судьба меня и свела с нею.
– Что же вы такое при полиции?
– Я полицейский врач этой счастливой части.
– Вот как!
– Да, Лизавета Егоровна, – достиг степеней известных. – А вы знаете, что Полина Петровна и Евгения Петровна с мужем тоже здесь в Петербурге?
– Нет, не знала, – равнодушно проговорила Лиза.
– Что это такое, Лизавета Егоровна? – произнес с тихим упреком Розанов. – Я думал, что обрадую вас, а вы…
– Я очень рада… Зачем же здесь Женни?
– Ее муж получил тут место очень видное.
– Вот как! – опять еще равнодушнее заметила Лиза.
– Да, он пойдет. Они уж около месяца здесь и тоже устраиваются. – Мы очень часто видимся, – добавил, помолчав, Розанов.
– А что Полинька?
– Она живет.
– С вами? – неожиданно спросила Бертольди.
Розанов сначала немножко покраснел, но тотчас же поправился и, рассмеявшись, отвечал:
– Нет, не со мною. Я живу с моею дочерью и ее нянькою, а Полина Петровна живет одна. Вы не знаете – она ведь повивальная бабка.
– Полинька акушерка!
– Как же: у нее дела идут.
– Это не диковина, – вставила Бертольди.
– Ну, однако: не так-то легко устроиться в этом омуте.
– Если заботиться только о своей собственной особе, то везде можно отлично устроиться.
Розанов промолчал.
– Другое дело жить, преследуя общее благо, да еще имея на каждом шагу скотов и пошляков, которые всему вредят и все портят…
Прежде чем Бертольди могла окончить дальнейшее развитие своей мысли, в дверь раздались два легкие удара; Лиза крикнула «войдите», и в комнате появился Белоярцев.
Он вошел тихо, медленно опустился в кресло и, взяв с окна гипсовую статуэтку Гарибальди, длинным ногтем левого мизинца начал вычищать пыль, набившуюся в углубляющихся местах фигуры.
– У нее много практики? – равнодушно спросила Лиза.
– Есть, то есть, я хотел сказать, бывает; но у ней есть жалованье и квартира при заведении.
– Это у кого? – сквозь зубы спросил Белоярцев.
– У Полиньки Калистратовой, – ответила Бертольди. – Вы знаете: Розанов говорит, что она акушерка и отлично устроилась, а я говорю, что, заботясь только о самом себе, всякому очень легко устроиться. Права я?
– Разумеется, – ответил сквозь зубы Белоярцев.
– Ну, а вы, Белоярцев, что поделываете?
– Работаем, Дмитрий Петрович, работаем.
– Вы видели его последнюю работу? – спросила Бертольди, тряхнув кудрями. – Не видели?
– Не видел.
– И ничего о ней, не знаете?
– Не знаю.
– Ничего не знаете об «Отце семейства»?
– Не знаю же, не знаю.
Бертольди захохотала.
– Что это за работа? – спросил Розанов.
– Так себе, картинка, – отвечал Белоярцев: – «Отец семейства», да и только.
– Посмотрите, так и поймете, что и искусство может служить не для одного искусства, – наставительно проговорила Бертольди. – Голодные дети и зеленая жена в лохмотьях повернут ваши понятия о семейном быте. Глядя на них, поймете, что семья есть безобразнейшая форма того, что дураки называют цивилизациею.
– Ну это еще вопрос, mademoiselle Бертольди.
– Вопрос-с, только вопрос, давно решенный отрицательно.
– Кем же это он так ясно решен?
– Светлыми и честными людьми.
– Отчего же это решение не всем ясно?
– Оттого, что человечество подло и глупо. Отрешитесь от своих предрассудков, и вы увидите, что семья только вредна.
– То-то я с этим вот несогласен.
– Нет, это так, – примирительно заметил Белоярцев. – Что семья – учреждение безнравственное, об этом спорить нельзя.
– Отчего же нельзя? Неужто вы находите, что и взаимная любовь, и отцовская забота о семье, и материнские попечения о детях безнравственны?
– Конечно, – горячо заметила Бертольди.
– Все это удаляет человека от общества, и портит его натуру, – по-прежнему бесстрастным тоном произнес Белоярцев.
– Даже портит натуру! – воскликнул Розанов.
– Да, – расслабляет ее, извращает.
– Боже мой! Я не узнаю вас, Белоярцев. Вы, человек, живший в области чистого художества, говорите такие вещи. Неужто вашему сердцу ничего не говорит мать, забывающая себя над колыбелью больного ребенка.
– Фю, фю, фю, какая идиллия, – произнесла Бертольди.
– Дело в том-с, Дмитрий Петрович, что какая же польза от этого материнского сиденья? По-моему, в тысячу раз лучше, если над этим ребенком сядет не мать с своею сантиментальною нежностью, а простая, опытная сиделка, умеющая ходить за больными.
– Еще бы! – воскликнула Бертольди.
– И материнские слезы, и материнские нежности, по-вашему, что ж: тоже…
– Слезы – глупость, а нежности – разнузданное сладострастие. Мать, целуя своего ребенка, только удовлетворяет в известной мере своим чувственным стремлениям.
Розанов ничего не нашелся отвечать. Он только обвел глазами маленькое общество и остановил их на Лизе, которая сидела молча и, по-видимому, весьма спокойно.
– Мать, целуя своего ребенка, удовлетворяет своей чувственности! – повторил Розанов и спросил: – Как вы думаете об этом, Лизавета Егоровна?
– Это вам сказал Белоярцев, а не я, – спокойно отвечала Лиза, не изменяя своего положения и не поднимая даже глаз на Розанова.