Еретики Дюны - Фрэнк Херберт

— Я так понимаю, ты меня предупреждаешь.

— Я знал, что ты поймешь. Называй ее Преподобной Черницей. И никак больше. Мы заходим. Я разрешил себе вольность заказать для тебя новый мундир.

Тег при своем предыдущем визите сюда не видел того помещения, в которое провел его Муззафар. Небольшое и забитое тикающими ящиками и черными панелями, оно не оставляло пространства даже для них двоих. Все помещение освещал один-единственный глоуглоб под потолком. Муззафар протиснулся в угол, в то время как Тег сбросил запачканный и сморщенный стилсъют, который он не снимал с самого не-глоуба.

— Извини, что не могу предложить тебе еще и ванну, — сказал Муззафар. — Но мы не должны задерживаться. Она становится нетерпеливой.

В мундире Тег предстал совсем другим человеком. Это было знакомое черное облачение, даже звезды на воротничке. Значит, он должен предстать перед этой Преподобной Черницей как башар Ордена. Занятно. Он опять был целиком башаром — для других, ведь его самого мощное чувство осознания собственного «я» никогда не оставляло. Мундир, однако же, стал завершающим его личность штрихом. В этом одеянии не было нужды подчеркивать каким-либо другим способом, кто ты такой.

— Так-то лучше, — сказал Муззафар, проводя Тега в переднее фойе и через дверь, которую Тег помнил. Да, вот здесь он встречался со своими «безопасными» агентами. Он вспомнил эту комнату, и вроде бы в ней ничто не изменилось. Ряды микроскопических телеглазов, тянулись на стыке потолка со стенами, замаскированные под серебряные подводящие ленточки для парящих глоуглобов.

«Тот, за кем наблюдают, не видит, — подумал Тег. — А у наблюдателей миллион глаз».

Его двойное зрение показало ему, что опасность здесь есть, но непосредственная.

Помещение приблизительно пяти метров в длину и четырех в ширину предназначалось для ведения самых важных дел. В торговых сделках деньги, как таковые, никогда не предъявляются. Договаривающиеся здесь видят только сильные эквиваленты чего угодно, выполнявшего роль валюты — меланжа, или, может быть, молочных су-камней размером почти с глазное яблоко, совершенно круглых, глянцевых и мягких на вид, но начинавших лучиться радужными переливами, если светить на них или если они прикасались к какому-либо телу. Это было место, где даникин меланжа или небольшой складчатый кошель су-камней воспринимались вполне естественно. Здесь из рук в руки переходили суммы на стоимость целой планеты — сделку скреплял один кивок, одно подмигивание, одно неразборчиво сказанное словечко. Здесь никогда не доставали бумажники с деньгами. Самым близким к этому считался тонкий транслуксовый дипломатик, из охраняемых ядом внутренностей которого могли быть вынуты тончайшие листочки ридуланского хрусталя с очень большими числами, нанесенными на них печатным устройством с защитой от любой подделки.

— Это банк, — заключил Тег.

— Что? — Муззафар смотрел на закрытую дверь в противоположной стене. — О да. Она скоро появится.

— Она, разумеется, за нами сейчас наблюдает.

Муззафар не ответил, но вид у него был угрюмый.

Тег огляделся. Изменилось ли что-нибудь с его предыдущего визита? Он не видел разительных перемен. Он удивился, претерпевают ли убежища, подобные этому, какие-нибудь большие перемены даже за целые эпохи. Появился новый Росистый Ковер на полу, мягкий, как брентдаун и белый, как подбрюшный китовый мех. Если смотреть на него, то видны блестки влаги — но это обман зрения. Босая нога (не то чтобы это место когда-либо видело босую ногу) встретит ласкающую сухость.

Был еще узкий столик приблизительно двух метров в длину почти в самом центре комнаты. Столешница его была по меньшей мере двадцати миллиметров толщиной. Тег предположил, что он сделан из дамианской джакка-ранды. Темно-коричневая поверхность отполирована до блеска, который отражал взгляд и под которым проглядывали жилочки, похожие на речные потоки. Здесь было только четыре адмиральских кресла вокруг стола, сработанных искусным ремесленником из того же дерева, что и стол, с подбитыми подушками сиденьями и со спинками лировой кожи, точно такого же цвета, что и полированное дерево.

Только четыре. Больше — было бы излишеством. Он никогда раньше не сидел ни в одном из подобных кресел, и он не садился сейчас, потому что знал, что найдет там его тело — удобство, почти такое же, как в презренном песьем кресле. Не совсем до такой же степени мягкости и в подстраивания под форму садящегося, разумеется. Слишком много комфорта могло заставить сидящего расслабиться. Эта комната, ее обстановка говорили: «Чувствуй себя здесь удобно, но оставайся начеку».

«В этом месте надо не только иметь голову на плечах, но и огромную боевую силу за собой», — подумал Тег. Он и в прошлый раз оценил это место таким образом, и мнение его не изменилось.

Окон не было, но те, что они увидели снаружи, полыхали танцующими линиями света — энергетические барьеры, препятствующие вторжениям и предотвращающие бегства.

Такие барьеры скрывали свои собственные опасности, знал Тег, но то, что они подразумевали под собой, было важно. Одно лишь потребление энергии было таково, что за счет этой энергии целый огромный город мог бы жить время, равное сроку жизни самого большого долгожителя среди его обитателей.

Здесь не было ничего случайного в демонстрации богатства.

Дверь, на которую взглянул Муззафар, открылась с легким щелчком.

ОПАСНОСТЬ!

Вошла женщина в переливчатом золотом облачении. По ткани извивались красно-оранжевые линии.

ОНА СТАРА!

Тег не ждал, что встретит столь глубокую старуху. Лицо ее было морщинистой маской. Глаза, глубоко сидящие, зеленым льдом. Нос ее был вытянутым клювом, тень его касалось тонких губ и повторяла острый угол подбородка. Черная облегающая шапочка почти скрывала седые волосы.

Муззафар поклонился.

— Оставь нас, — сказала она.

Он удалился без единого слова через ту дверь, в которую она вошла. Когда дверь за ним закрылась, Тег проговорил:

— Преподобная Черница.

— Значит, ты узнаешь в этом банк, — в голосе ее было лишь слабое волнение.

— Конечно.

— Всегда есть средство передачи больших сумм денег или приобретения власти, — сказала она. — Я говорю не о той власти, которая правит фабриками, но о той, которая правит людьми.

— И которая всегда называется правительством, или обществом, или цивилизацией, — сказал Тег.

— Я подозревала, что ты окажешься очень разумным, — высказалась она, отодвинув стул, и села, но не предложила сесть Тегу.

— Я думаю о себе как о банкире. Это сразу же отсекает множество грязных и обескураживающих околичностей.

Тег не ответил. В этом, вероятно, не было нужды. Он продолжал ее внимательно разглядывать.

— Почему ты так на меня смотришь? — осведомилась она.

— Я не думал, что ты окажешься такой старой, — сказал он.

— Ха-ха-ха! У нас для тебя много сюрпризов, башар. Может быть позже Преподобная Черница помоложе и пробормочет тебе свое имя, чтобы пометить тебя. Восхвали Дура, если это произойдет.

Он кивнул, поняв не все из сказанного ей.

— Это к тому же еще и очень старое здание, — проговорила она. — Я наблюдала за тобой, когда ты в него вошел. Оно тебя тоже удивило?

— Нет.

— Это здание в основе своей остается без изменений несколько тысяч лет. Оно построено из материалов, которые продержатся еще намного дольше.

Он посмотрел на стол.

— О нет, это дерево. Но под этим есть поластин, полазм и пормобат. Три ПО, которые никогда не подводят, если только в этом случается необходимость.

Тег промолчал.

— Необходимость, — сказала она. — Возражаешь ли ты против каких-либо вещей, которые были с тобой сделаны?

— Мои возражения не имеют никакого значения, — сказал он.

Куда же она гнет? Изучает его, безусловно. Точно так же, как он изучает ее.

— По-твоему, другие возражали когда-либо против того, что ты им делал?

— Без сомнения.

— Ты прирожденный военачальник, башар. Думаю, ты будешь для нас очень ценен.

— Я всегда считал, что больше всего ценен для самого себя.

— Башар! Взгляни мне в глаза!

Он повиновался, увидел крохотные оранжевые крапинки, блуждавшие в ее белках. Чувство опасности стало острым.

— Если ты когда-нибудь увидишь мои глаза полностью оранжевыми, то берегись! — сказала она. — Это означает, что ты оскорбил меня так, что я этого уже больше не способна выносить.

Он кивнул.

— Мне понравится, если ты сможешь командовать, но ты не должен командовать мной! Ты командуешь грязью, это единственно назначение для таких, как ты.

— Грязью?!

Она махнула рукой. Это жест пренебрежения.

— Да, вон там. Ты знаешь их. Их любопытство сильно ограничено. Никаких великих соображений никогда не проникает в их разум.