Любовь дикая и прекрасная - Бертрис Смолл

Потом, пока люди еще ужинали, она встала и обратилась к ним:

— Конолл рассказал вам о моем путешествии. Если кто-то из вас передумал, то теперь как раз время сказать об этом и вернуться в Гленкерк. Прошу только, чтобы дома вы хранили молчание о том, где я.

Ответом ей была тишина, и, оглядев гленкеркских воинов, Кат почувствовала, что на глаза у нее набегают слезы. Пытаясь сдержать себя, она просто сказала:

— Спасибо. Спасибо всем вам. — Через час они сидели уже в седле и ехали потом большую часть ночи.

Еще задолго до побережья Кат почувствовала запах моря, и с каждой милей его соленое дыхание становилось все сильнее. Они прибыли на место задолго до срока, и Конолл посигналил в сторону моря фонарем, который как-то сумел засунуть в свои пухлые переметные сумы.

Из темноты промигал ответ.

Капитан стражи подозвал к себе молодого человека, лицо которого показалось графине знакомым.

— Мой сын Эндрю, — сурово объявил Конолл.

Кат подняла бровь.

— И говорить не надо, милый. У тебя не нашлось времени, чтобы жениться на его матери, но Лесли всегда узнает своего. Я права?

— Да, мадам, — протянул он, и графиня рассмеялась. — Эндрю с десятью людьми пойдет с вами на «Новой попытке», — сказал капитан. — А я с остальными и с лошадьми отплыву на «Королеве Анне» из Петерхеда.

— А вы намного отстанете от нас? — забеспокоилась Кат. — Мне бы не хотелось высаживаться во Франции с таким маленьким отрядом.

— Мы прибудем даже раньше. «Королева Анна» полегче «Новой попытки» и немного побыстрей. Ваша карета, лошади, кучер и конюшие отправились три дня назад и будут вас ждать. Не беспокойся, девочка. Я тебя встречу на пристани.

Она сердечно ему улыбнулась.

— Прекрасно, Конолл. — Затем графиня обратила свою улыбку на молодого человека. — Итак, Эндрю Мор-Лесли, в Гленкерке недостало хорошеньких девушек, чтобы тебя удержать?

— Их слишком много, миледи… и столько же разъяренных отцов.

Кат засмеялась.

— А ты мне нравишься, парень!

Они спустились на песок встретить шлюпку. Лодка достигла суши, и матросы сразу выскочили, чтобы вытащить ее подальше на берег. На какой-то миг Кат улетела обратно во времени, вспомнив то утро, когда она стояла на этом же сыром, продуваемом ветрами берегу. Почти три года назад она прощалась здесь с лордом Ботвеллом, изгнанным с родины, и думала, что никогда уже больше его не увидит. Но теперь и она здесь готовилась начать путь в изгнание, на которое она сама себя обрекла.

От матросов отделился офицер и склонился над ее рукой.

— Старший помощник Малькольм Мор-Лесли к вашим услугам, миледи. Я сын Хью.

— Ты старший брат Сюзан и Мэй?

— Да, мадам.

— А разве капитан не Мор-Лесли?

— Сэнди. Парень Алана.

— Боже милостивый, Конолл. Ничего не скажешь, плыву под надежной семейной защитой!

— Так бы захотел и он, — пробормотал Конолл.

Кат протянула руку и потрепала капитана за локоть.

— Ты хотел поехать с ним, Конолл?

— Да! Но он не позволил. «Оставайся дома, Конолл, — сказал, — кому еще я могу ее доверить?»

— Боже мой! Не говори мне это в час моего отъезда!

— Мадам, если бы я думал, что граф вас не одобрит, то меня бы здесь не было. Но я здесь, и пока это зависит от меня, с вами ничего не случится.

И начальник стражи опять покраснел до корней волос, потому что Кат поднялась на цыпочки и крепко поцеловала его в щеку.

— Бог тебе в помощь, Конолл, — сказала она и последовала за Сюзан и Мэй, которые уже сидели в шлюпке.

Без лишних церемоний маленькая лодка отплыла в темноту к «Новой попытке». Затем графиню качнуло вверх, подняло над водой, а когда она снова открыла глаза, то уже очутилась на палубе, и ее приветствовал капитан.

— Я поместил вас и ваших девчонок в мою каюту, миледи. Там вам будет удобнее, — сказал он.

— Спасибо, кузен, — ответила графиня, и его красноватое обветренное лицо еще больше покраснело от удовольствия. Он уже и раньше слышал о Кат Лесли, а познакомившись, увидел, какая это славная леди.

Признание их родственных отношений польстило капитану и к тому же добавило ему веса в глазах команды.

— Не соизволите ли отобедать со мной и с моими офицерами? — спросил он.

— С удовольствием!

Моряк поклонился.

— А теперь я займусь своими делами, мадам. Мой юнга Дункан проводит вас в ваши каюты.

«Новая попытка» — большая и ухоженная каравелла водоизмещением примерно восемьдесят тонн — несла целую дюжину пушек. Ее строили в расчете на скорость и маневренность, хотя и снабдили просторным трюмом.

Каюты команды были сухими, теплыми и удобными, а для своего времени просто выдающимися. Рядом с ними располагался отдельный камбуз, и матросы, окончившие вахту, могли получить горячую еду и эль. Лесли требовали от своих людей беспрекословного подчинения и абсолютной верности, но зато хорошо им платили и заботились о них по-человечески. Поэтому те служили лучше, чем матросы других хозяев.

Дункан отвел Кат с горничными в большую каюту, расположенную высоко на корме. В стекла иллюминаторов графиня увидела, что звезды поблекли и небо светлело. Каюта была обставлена с удобствами, госпоже предназначалась большая кровать, а служанкам — две маленькие, на колесиках. На полу лежали турецкие ковры, на иллюминаторах висели бархатные занавески. Освещали помещение красивые медные лампы, а на дубовом столе стояли два графинчика вина: один — красного, а другой — золотистого.

— Вы покушаете, миледи? — спросил Дункан.

— На борту есть какие-либо фрукты, парень?

— Яблоки, мадам, и апельсины из Севильи.

— Принеси и тех и других, а еще сыра и хлеба.

— Ох, миледи, — жалобно простонала Мэй. — Я умираю от голода! Я бы съела целую миску овсяной каши, точно съела бы! С медом и со сметаной.

Кат засмеялась.

— Не сегодня, девочка моя. Если ты не хочешь, чтобы тебя сразила морская болезнь, то придется есть осторожно.

Позднее, когда служанки легли спать, Кат села на бархатном стуле у окна и стала смотреть, как удаляется шотландская земля. Сверху донеслось:

— Курс на Кале! Восток-юго-восток!

И другой голос эхом ответил:

— Восток-юго-восток!

Прекрасные изумрудные глаза до боли вглядывались в блекнущий берег. По бескровной щеке прокатилась слезинка, а потом еще одна и еще. Катриона плакала тихо, но горько, пока печаль не стала рассеиваться и графиня не ощутила, как ею овладевает радостное возбуждение.

Позади она оставляла старую жизнь, но впереди лежало само оправдание ее жизни. Впереди был Френсис Стюарт Хепберн! И как же это выйдет неблагодарно — плакать по тому, что боги у нее отняли, когда они даровали ей так много!