Западня для леших - Иван Алексеев

Теперь Михась, двигаясь плавной рысью в затылок командиру отряда, все же переживал, что его проступок может сказаться на боеспособности головного дозора в критической ситуации, но в сердце почему-то он не ощущал стыда за совершенное и чувствовал, что иначе поступить бы не смог.

Отряд приближался к северной заставе. Лешие покидали столицу Государства Российского, оставляя в ней пепелища плотницкой слободки, усадьбы князя Юрия, боярина Задерея, могилы своих боевых товарищей, среди которых был страж московский Степа, а также десятки и сотни невинно убиенных доморощенными злодеями людей русских. Однако за плечами дружинников оставался и страх возмездия, посеянный ими в подлых душонках опричников, штабелями возивших на кладбище трупы своих, казавшихся прежде неуязвимыми и никому не подсудными подельников, и пепелище гнезда разбойничьего – Кривого кабака, и спасенные жизни и имущество многих горожан, и возродившиеся надежды простых людей.

Но еще оставались в столице непосредственные виновники гибели леших, подло убивавшие их в спину на окраинном рынке и в усадьбе князя Юрия. В боевой дружине тайного Лесного Стана с первого дня ее основания святым князем Александром Невским действовали несколько непреложных законов, среди которых назовем два: ни при каких обстоятельствах не оставлять раненых и мстить за погибших до последней возможности. Дело священной мести добровольно взял на себя Фрол. Он вместе с тремя особниками должен был задержаться в Москве, разыскать и покарать опричников, имена которых он узнал от Прошки во время допроса. И еще по данному делу у леших была пара-тройка вопросов к руководству стражницкого приказа, в первую очередь – к Коробею. Кроме того, особники должны были по мере сил прикрывать усадьбу Ропши и тайно содействовать оборонявшим ее ветеранам.

Для базирования оставленной диверсионной группы было найдено очень удачное место: старенькая водяная мельница свояченицы матери Степы и Трофима, к которой она уезжала погостить в тот роковой день, когда погиб ее младший сын. На этой мельнице, расположенной в укромном леске недалеко от столицы, и разыскали мать, чтобы привезти на похороны, поморские дружинники. Кирилл настоятельно посоветовал Трофиму не покидать мать в трудную минуту, перебраться вместе с ней из города на мельницу к родственнице. Дьякон прямо и честно сказал ему, что просит содействия в деле мести проклятым кромешникам и хочет, чтобы вместе с Трофимом под видом крестьян, помогающих чинить мельницу и работающих на ней, остались четверо бойцов. Трофим, не раздумывая, согласился. И теперь Фрол и три особника, одетые в сермяги и лапти, отращивающие настоящие бороды, трудились вместе с Трофимом над починкой почти сгнившего мельничного колеса. Помощники из них были, с точки зрения Трофима, никудышные, но лешие старались изо всех сил, испытывая искреннее почтение к мастеру, способному, словно играючи, создавать из любимого русичами материала – дерева – истинные шедевры архитектуры и техники. Сами особники прекрасно умели лишь разрушать, взрывать и убивать и, может быть, именно поэтому глубоко уважали людей, способных строить. Когда они вернутся домой, в Лесной Стан, и вернутся ли вообще – Фрол с товарищами не знали, посему они мысленно провожали уходящий отряд с щемящим сердцем, но твердым намерением исполнить свой воинский долг до конца.

Возле самой заставы, через которую должен был покинуть столицу отряд леших, кроме обычного стрелецкого караула стоял также на конях с десяток опричников, по-видимому, по приказу Малюты явившихся проследить за отбытием поморских дружинников и насладиться зрелищем их поспешного бегства из столицы. Дымок при виде злорадствующих рож царевых кромешников слегка нахмурился и негромко скомандовал не оборачиваясь:

– Михась, подъедь к друзьям нашим, попрощайся, а то, глядишь, они слишком быстро нас забудут и не вспомнят потом!

Михась понимающе усмехнулся, поднял коня в галоп и, опередив отряд, подскакал к ухмыляющимся молодцам, блиставшим дорогими нарядами да золочёным-серебрёным оружием. Резко осадив скакуна перед невольно подавшимися назад опричниками, Михась весело гаркнул:

– Здорово, орлы!

Приободренные, по-видимому, отъездом дружинников и потому наглеющие на глазах опричники позволили себе ответить невнятной бранью на его приветствие, а некоторые даже демонстративно положили руки на рукояти сабель. Михась, не говоря больше ни слова, принялся не спеша расстегивать подсумок с гранатами. Реакция опричников, видевших страшное действие содержимого этих самых подсумков на окраинном рынке и в доме Басмановых или слышавших о нем от своих дружков, была немедленной. Они смертельно побледнели, забыли о ругани и саблях, попытались развернуть коней, чтобы ускакать прочь от этого чертова помора, но поначалу лишь мешали друг другу в этом разумном стремлении, беспорядочно толкаясь и не трогаясь с места. Михась же тем временем нарочито медленно достал из подсумка… яблоко. Он, с усмешкой взирая на изумленно уставившихся на него опричников, надкусил сей безобидный плод, сморщился, произнес: «Кислятина!» – и подкинул яблоко высоко вверх. Тут же отточенным неуловимым движением Михась выхватил из седельной кобуры пистоль и, казалось, почти не целясь, пальнул в достигший высшей точки полета и на миг замерший перед падением вниз зеленый шарик. Разбитое пулей яблоко разлетелось на множество ошметков, часть из которых посыпалась на головы опричникам, еще минуту назад спесивым и гордым, а теперь обалдевшим от увиденного и робко поджавшим хвост.

– Что приуныли-то, голуби? – насмешливо произнес Михась. – Али наш отъезд вас опечалил? Так вы не горюйте понапрасну: мы еще вернемся!

Он пришпорил коня и вскачь принялся догонять свою первую шеренгу, а опричники, стараясь не поднимать глаза на двигающихся мимо них через заставу бойцов, чертыхаясь и богохульствуя, уже не вслух, а про себя, поспешили убраться восвояси от этих непонятных и страшных поморов, которые, как оказалось, вовсе не бегут посрамленно из столицы, а гордо уходят непобежденными и обещают вернуться.

Не прошло и часа после того, как походная колонна поморских дружинников миновала ворота северной заставы и плавной рысью двинулась по неширокой проезжей дороге, которая пролегала вначале по пригородному полю, а через полверсты скрывалась в лесу. Пыль, поднятая сотнями копыт и десятками колес, уже улеглась, и когда к заставе подъехали кареты английских послов, провожавших их бояр и десяток верховых опричников, ничто не напоминало о только что прошедшем здесь войске. Кортеж миновал заставу, стража без вопросов пропустила его, ибо узнала в сопровождавших кареты всадниках ближайших царевых людей. Чуть отъехав от заставы, кареты остановились на невысоком пригорке. Басманов, сидевший в головной карете вместе с англичанами, спросил рыжего посла, где же их должен встречать отряд стрельцов. Получив ответ, что отряд будет ждать в ближайшей роще, опричник открыл дверцу, всмотрелся вдаль и, действительно, разглядел в полуверсте на опушке группу людей в красных стрелецких кафтанах. Над их головами в лучах утреннего солнца поблескивали широкие лезвия секир. Басманов еще раз зачем-то перечитал пергамент с Малютиным приказом, бережно спрятал его у себя на груди (он сделал это машинально, не ведая, что сия грамотка вскоре спасет ему жизнь, но обречет на вечный позор отцеубийства) и, еще раз накоротке попрощавшись с послами, вылез из кареты. Вслед за ним неожиданно выбрался молодой англичанин, заявивший, что ему надобно развеяться после вчерашнего и потому дальше он поскачет верхом.