Западня для леших - Иван Алексеев

Произносивший эту напыщенную речь Басманов-младший и в страшном сне предположить не мог, что в самом скором времени гордый царской милостью и знатный многочисленными предками боярин Басманов – его отец – окончит дни свои на том самом позорном месте, где сейчас стоял он подбоченясь, оскорбляя прах убиенных, ощущая себя выше всех жалких людишек, населявших землю Русскую, находившихся в безраздельной власти его самого и дружков-опричников.

Англичанин некоторое время стоял молча, пристально взирая на голову своего врага, затем отвернулся, произнес какую-то резкую и суровую латинскую фразу, которую толмач не понял и не перевел, и направился к карете, как бы окончательно стряхивая с себя прошлое, устремляя помыслы свои лишь в будущее.

У самой дверцы кареты англичанин внезапно остановился, подождал, когда к нему подойдет руководивший движением кортежа Басманов-младший, вытащил из-за пазухи небольшой пергамент, протянул его опричнику. Басманов развернул короткий свиток, с изумлением прочел:

«Повелеваю немедля покинуть град столичный через заставу северную со всем скарбом соответствующим».

Внизу стояла хорошо знакомая Басманову подпись человека, любящего таинственность и часто дающего неожиданные и непонятные другим приказы, и не терпящего даже малейшего ослушания: «Малюта Скуратов».

– Так нас же отряд сопровождения на другой заставе поджидает… – растерянно произнес Басманов-младший, но, чуть подумав, нашел, как ему показалось, приемлемое объяснение: – Это, наверное, из-за вчерашней гибели Хлопуни со товарищи, которые нас прикрывать тайно в пути должны были?

Англичанин безразлично пожал плечами: дескать, мое дело – передать приказ, а вы уж там сами промеж себя разбирайтесь, что к чему и зачем. Басманов отдал соответствующую команду возницам, и кортеж, повернув под прямым углом, направился к северной заставе.

На рассвете, примерно за час до того, как тронулись из посольского двора английские и боярские кареты, в усадьбе Ропши коротко и заливисто пропела труба, и отряд леших стремительно и почти бесшумно выстроился в походную колонну. Дымок оглядел стройные шеренги своих бойцов, застывшие неподвижно по стойке «смирно», небольшой обоз, включавший два закрытых возка-кареты, предназначенных для боярина и княжны Анастасии, пушки на лафетах и зарядные ящики, замаскированные под обычные телеги, повозки с припасами и, подавив внезапно нахлынувшее волнение, обычным спокойным и решительным голосом подал команду «по коням!». В усадьбе оставались только старые «слуги», которые, возможно, должны были испытать на себе гнев государя и его верных опричников, которые, вероятно, примутся мстить боярину Ропше за все те страхи и неприятности, которые доставило им пребывание в стольном граде поморской дружины. Но просто так бросать стратегически важную резиденцию в столице было нельзя. Поскольку все же существовала теоретическая вероятность, что в отсутствие хозяина – боярина Ропши – погром его усадьбы не доставит опричникам особого удовольствия и посему не состоится, боярин и уезжал с отрядом «для осмотра своих северных вотчин». А там, спустя некоторое время, могли произойти события, которые заставили бы царя и иже с ним забыть о каких-то ничтожных поморах.

В походной колонне Михась двигался, как и положено головному, в первой шеренге своего десятка, рядом с Разиком. Поскольку это был первый десяток первой сотни, то шеренга являлась первой в колонне, и Михась следовал фактически в затылок Дымку и страховал командира отряда. После выхода из столицы десяток Разика должен был переместиться в головной дозор боевого охранения, и тогда Михась принял бы на себя ответственность за безопасность всего отряда. Головной дозор – дело важное и опасное, а потому почетное, и Михась любил и умел действовать первым в боевом охранении. Однако сегодня у него на душе было неспокойно. Незадолго до походного построения Михась впервые в жизни нарушил приказ начальства.

Когда сразу после подъема бойцы в походной амуниции направлялись из блокгаузов к конюшням, Михась внезапно покинул строй, воспользовавшись привилегией головного, и, сойдя с дорожки, остановился в траве под яблонями. Там, на небольшой лавочке, чуть сгорбившись, устало опустив все еще сильные руки, провожая взглядом двигавшихся мимо бойцов, сидел седой ветеран, тот самый дедок, который встретил Михася по прибытии в усадьбу почти два месяца назад и расспрашивал о новом вооружении. Михась, как и другие бойцы отряда, знал, что лешие израсходовали почти все боеприпасы, и на выполнение основного задания на обратном пути у них имелось весьма ограниченное количество пороха и пуль, и в особенности мало осталось гранат, весьма сложных в изготовлении и производимых за Забором лишь небольшими партиями. Он знал также, что остающиеся в усадьбе ветераны, скорее всего, вынуждены будут принять неравный бой, и уходящий отряд ничем не сможет им помочь, даже оставить новейшего оружия и зарядов, поскольку, во-первых, у них у самих некомплект, во-вторых, старые лешие просто не умеют с этим оружием обращаться. Старики выйдут против опричников с самострелами, копьями и саблями. Конечно, они положат не один десяток врагов, но неизбежно погибнут сами.

Михась несколько секунд молча стоял перед ветераном, затем, украдкой оглянувшись, решительным жестом расстегнул подсумок и сделал то, чего ни в коем случае делать не имел права: достал оттуда одну из двух оставшихся у него гранат и протянул старому лешему.

– Держи, батя! – вполголоса произнес он. – Ежели крайний случай придет, выдергивай кольцо, запал загорится, и времени у тебя будет до счета «пять». Кидай подальше, или, наоборот, к сердцу прижимай, коль враги окружат… Сам уж решать будешь. Разлет осколков – тридцать сажен.

Старый леший поднялся, твердой рукой принял бесценный дар, не стыдясь, смахнул с глаз набежавшую слезу, произнес осипшим голосом:

– Спасибо, сынок!

Михась хотел сказать еще что-то, но передумал, лишь крепко пожал запястье ветерану, сорвал с ветки уже довольно крупное яблоко, сунул его в подсумок вместо гранаты и, резко повернувшись, со всех ног помчался догонять свой десяток.

Когда Разик, как и положено десятнику, осматривал перед походом оружие и снаряжение выстроившихся перед ним бойцов, он с некоторым удивлением заметил, что друг и головной Михась смотрит куда-то поверх него, придав лицу слишком невинное выражение, как в детстве, когда он сделал приятелю некую пакость и не хочет, чтобы тот догадался. Разик с недоумением еще раз окинул привычным взглядом амуницию Михася, не нашел ничего предосудительного и, решив, что ему просто показалось, переместился вдоль шеренги к следующему бойцу.