Цирк Умберто - Эдуард Басс

— Нет, детки, мы не можем задерживать господина Вашку. Расписание есть расписание, тут уж ничего не попишешь.

Прощаясь, мать и дочь снова расплакались.

— Ведь он был мне как родной сын… — оправдывалась перед зятем фрау Лангерман.

— Да я понимаю, мамаша, — гудел тот, — детская дружба — что может быть прекраснее!

Проводив Вашека до двери, он сказал извиняющимся тоном:

— Не обращайте внимания. Бабы — народ чувствительный. Семейное счастье размягчает!

— Да сопутствует оно вам всю жизнь! — с искренним чувством проговорил Вашек, пожимая ему на прощание руку.

Он сбежал вниз, выскочил на улицу, за углом остановил пролетку и велел отвезти себя в отель. По дороге он увидел кондитерскую, в витрине которой красовались корзины с вином. Вашек похлопал кучера по плечу и попросил остановиться. Стремительно войдя в лавку, он выбрал самую большую и роскошную корзину с рейнским, мозельским и шампанским, а также с шоколадом, финиками, фигами и апельсинами, дал хозяину адрес фрау Розалии Йоргенс, жены рулевого Йоргенса, уплатил, заехал в отель, быстро собрал вещи и в половине седьмого уже сидел в вагоне курьерского поезда, мчавшего его в Прагу.

Только в вагоне-ресторане Вашек спохватился — так он и не зашел в гамбургское варьете! Впервые в жизни ему придется продиктовать дяде Стеенговеру ложный отчет о своих деловых расходах.

Две золотистые косы стянуты в тугой узел, в уши вдеты бирюзовые серьги, рука провела пуховкой по шее, по лбу, два сияющих, блестящих глаза разглядывают в зеркале молоденькую, пухленькую, цветущую девушку, за спиной у которой материнские руки уже встряхивают вечернее платье из голубого шелка. Первый танцевальный вечер — вот причина упоительного волнения барышни Эмилии Костечковой и ее матушки пани Марии Костечковой, урожденной Варганаржовой, супруги фабриканта Ярослава Костечки, проживающего в Праге II, Тешнов, 17, склад и розничная торговля мужским бельем и галстуками — Прага I, Целетна, 47.

Когда обе дамы поздно вечером возвратились из танцевальных классов Линека, в двух окнах второго этажа их дома на Тешнове горел свет.

— Папочка еще не лег, — произнесла пани Костечкова, — папочка нас дожидается.

Действительно, пан фабрикант Костечка без сюртука и воротничка сидел, расстегнув жилет, в столовой за последней кружкой пива и читал «Народни листы». Круглая люстра с зеленой бахромой, подвешенная на зеленых шнурах, освещала покрытый белой скатертью стол с салфетками, отбрасывая мягкий свет на обитые плюшем стулья и стоявший в углу диван с турецким узором. Когда дамы вошли в комнату, пан Костечка опустил полотнище газеты, и в свете люстры появилось его продолговатое лицо с пенсне на мясистом носу; вьющиеся волосы разделены пробором, окладистая каштановая борода благодаря заботам парикмахера ниспадает красивыми волнами.

— До чего же было хорошо, папочка! — воскликнула Эмилия в дверях и, порхая по комнате, принялась оживленно делиться впечатлениями от своего первого «выезда в свет». Ей дали выговориться, а затем отослали спать. Она была необычайно возбуждена и все обнимала мать; та гладила и целовала ее.

— Я ждал тебя, мамочка, — произнес пан Костечка, обращаясь к супруге и постукивая пенсне о стол, — чтобы сообщить, что этот Фекете-Црнкович из Загреба, которого в Пеште звали Шварцем, все-таки вернул долг. Сегодня утром я получил от него полторы тысячи золотых. Прямо находка! Я когда еще списал эту сумму! Давно мне не делали подобных сюрпризов! И вот я подумал: не отложить ли нам эти полторы тысячи на приданое Эмильке.

— Ты у нас, папочка, замечательный. Сейчас, как никогда, мы должны позаботиться о ее счастье. Дело серьезнее, чем я думала.

— Уж не нашла ли ты ей жениха?

— Мне и искать не пришлось — жених сам объявился. Ну, раз уж у тебя сегодня такой удачный день, расскажу тебе все. Я сразу подумала, что этот Фекете-Црнкович — доброе предзнаменование. Полторы тысячи золотых — о, наш папочка умеет вести дела!

— Ладно, ладно… Так ты говоришь, ухажер сыскался?

— Сыскался… Как не сыскаться! Девочка-то что картинка, красавица, вылитый отец. Он давно за ней ухаживает. Любовь студента… Знаешь, папочка, в этом есть свое очарование. Сегодня он мне представился. Красивый, обаятельный юноша, отлично воспитан; он провожал нас до самого угла.

— Вот так история, мамочка. А кто он такой? Как его зовут?

— Петр Карас, папочка, будущий профессор.

— Профессор… гм… Не так плохо. Государственная служба, пенсия…

— Очень симпатичный и исключительно интеллигентный. Он даже стихи пишет, сегодня преподнес ей стихотворение — я взяла у Эмильки, чтобы показать тебе.

— Так, так. Значит, поэт. А-ля Врхлицкий[185], а? Ну что ж, я не возражаю, пусть будет в семье поэт, благо его ждет приличное место… Мы теперь можем себе кое-что позволить. Кстати, с Врхлицким мы знакомы. Помнишь его? Не помнишь? Да ну, сухощавый такой, с отвислыми усами… Ты же сама его обслуживала, он купил тогда шесть фрачных сорочек «Экзельсиор» тридцать девятого размера и белый галстук — ему должны были вручать диплом доктора наук… Припоминаешь? Он хотел купить всего три сорочки, но я его уговорил: «Маэстро, ваша слава плюс почетное звание… Вам следует взять минимум полдюжины!» Он только кивнул. Очаровательный человек! Я веду учет таким покупателям, иногда очень полезно сослаться на знаменитых клиентов. Поэт и профессор университета — это уже марка. Так что если этот юноша — как, ты говоришь, его зовут? Карас? — тоже поэт и профессор, ну что ж à la bonne heure[186] я человек передовой, без предрассудков, раз пенсия обеспечена… Покажи-ка стишок.

Пан Костечка снова надел пенсне и развернул лист бумаги.

— Почерк у него разборчивый; правда, до каллиграфии еще далеко, завитушек, какие выводит наш счетовод, ему, пожалуй, не осилить, ну да ведь поэт — не писарь. Впрочем, пишет он вполне сносно для без пяти минут профессора. Среди наших клиентов есть такие профессора, что каждый раз приходится гадать, какую рубашку ему нужно — пикейную или из шифона. Да! Так, стало быть, стихотворение. Стихотворение, посвященное нашей Эмильке! Скажите пожалуйста!

О Незнакомка, Ваш чарующий бальзамВлит в уравненье Жизни, что решит лишь Стикс [187]Мои стихи, неведомые Вам,Исполнены тоски по сладостному «Икс».

Ну что ж. Мне кажется, что и сам Врхлицкий не написал бы лучше о нашей Эмильке.

Одобрительно кивая головой, фабрикант Костечка прочел еще три строфы.

— Вот, мамочка. Стихотворение, воспевающее нашу дочь. Кто бы мог подумать!

— Да, да, Ярослав, — с глазами, полными слез, отозвалась пани Костечкова, завладевая листком со стихами, — я вот читала там, у Линека, «О Незнакомка, Ваш чарующий бальзам…» и думала: «Боже мой, какое это счастье! Меня в молодости никто не воспевал…»

— Но, Мария, ты несправедлива. Зато я был мастер сочинять рекламу, этого ты не можешь отрицать. Когда мы у старого Джосса в Голешовицах налаживали производство первых в Австро-Венгрии крахмальных воротничков, вся реклама лежала на мне. Покойник Джосс всегда говорил: показать товар лицом — для этого нужен особый талант. А какой бум поднял я вокруг нашего белья «Экзельсиор», манишек «High-Life»[188] и галстуков — куда Врхлицкому! Каждому — свое! Ну, а этот юнец… из какой он семьи?

— Вот это-то меня немного и тревожит, — призналась супруга, — его отец, кажется, директор театра-варьете…

— Ах, это тот Карас, из варьете Умберто! Я знаком с его папашей, он иногда подсаживается к нашему столику в «Белом лебеде». Человек он простой, но занятный, его там все любят. А в варьете, говорят, дела идут неплохо. Деньжата у них, должно быть, водятся. Ну, об этом мы еще разузнаем. Поживем — увидим. Я Эмилькиному счастью не помеха.

Супруги Костечки отправились спать, но долго не могли уснуть.

— Папочка, ты спишь? — прошептала пани Костечкова.

— Нет. А что?

— Да видишь ли… Этот мальчик пишет в своем стихотворении: «Исполнены тоски по сладостному „Икс“»; что означает этот «Икс»? Я не понимаю.

— Ну, так называют что-нибудь неизвестное; говорят, например, господин Икс или господин Игрек…

— Так, ты думаешь, тут ничего… такого нет?

— А что тут может быть?

— Ну… мне показалось… Поскольку он говорит о тоске… Не означает ли этот «сладостный „Икс“», так сказать…

— Ах, вот оно что! Ну, господь с тобой! Едва ли. Он ведь еще совсем мальчик…

— Так ты думаешь, папочка, в этом нет ничего… предосудительного?

— Думаю, что нет, мамочка. А если и есть, то сказано об этом весьма недурственно… «Сладостный „Икс“»… Ха-ха-ха…

— Фу, папочка, какие мысли тебе приходят в голову…

— Мне? Разве я завел разговор об этом «сладостном „Иксе“»?