Русская история. 800 редчайших иллюстраций [без иллюстраций] - Василий Ключевский

В начале XVII в. вотчинный крестьянин Иосифова Волоколамского монастыря Симон, в Смутное время брошенный отцом и ушедший кормиться в Устюг, поселился в глухом лесу на речке Кичменге, притоке реки Юга, в урочище Волмах, откуда до ближайших крестьянских поселений было не меньше 20 верст. Жил он, как все лесные отшельники, «во многих трудех и подвизех, лес посекая и землю очищая», и когда к нему стали собираться сожители, пошел в Москву хлопотать о разрешении «в непроходимом черном лесу обитель составити и братию собрати». Царь дал ему жалованную грамоту с правом владеть тем лесом на 10 верст во все стороны от его аршинной («яко локтя единого») келейки на реке Кичменге. Тогда окрестные крестьяне испугались, что привольный лес, где они промышляли на просторе, ускользнет из их рук. Симон построил церковь в своей пустыни: они сожгли ее. Симон построил другую: крестьяне захватывали его в пустыне наедине, просьбами, угрозами и даже пытками старались выманить у него царскую жалованную грамоту и наконец зверски его убили.

Рассказы об озлобленном отношении окрестных обывателей к строителям монастырей из опасения потерять земли и угодья не редки в древнерусских житиях. Усердные не по разуму правители иногда оправдывали такое опасение, против воли самих строителей навязывая им даже населенные земли. Преподобный Корнилий Комельский, основавший монастырь на реке Нурме, был строгий и нестяжательный пустынник. Отец Грозного очень чтил старца, который в молодости служил при дворе его бабушки. Житие Корнилия передает короткую беседу его с великим князем Василием: «Слышал я, отче, что у твоего монастыря нет сел и деревень; попроси, и я дам, что тебе нужно». Корнилий отвечал, что ему ничего не нужно, а только просит он дать ему немного земли с лесом близ монастыря, чтобы он со своею братией мог «от поту лица своего есть хлеб свой». Великий князь исполнил просьбу старца да от себя прибавил прилегавшие к монастырю деревни и починки «со всяким угодием», освободив их обывателей от всяких податей и поборов. Сохранилась пожалованная тогда Корнилию грамота, укреплявшая за монастырем 29 деревень и починков, обывателей которых «ведает и судит старец Корнилий с братьею сами во всем». Пустынник, которому собственный монастырь казался слишком шумным и который искал полного безмолвия, волей-неволей стал управителем чуть не целой сельской волости со всеми ее дрязгами.

Вклады по душе. Вотчины жалованные, испрошенные у мирской власти, были основным фондом земельного богатства монастырей. Деревни и починки, пожалованные преп. Корнилию помимо его просьбы, имели уже характер вклада. Вклады были другим, еще более обильным источником земельного обогащения монастырского монашества. Они входили в состав довольно сложной системы строения души, выработанной древнерусской набожностью, точнее, древнерусским духовенством. В духовной жизни Древней Руси я не знаю другой черты, которая так выпукло обнаруживала бы степень понимания христианства древнерусским человеком. Строить душу значило обеспечить человеку молитву Церкви о его грехах, о спасении его души. Вы помните, что замечает православный Катехизис в изложении XI члена символа веры о душах умерших с верою, но не успевших принести плоды, достойные покаяния: для достижения блаженного воскресения им могут вспомоществовать приносимые за них молитвы, особенно соединенные с приношением бескровной жертвы, и благотворения, с верою совершаемые в память их. Православное учение о молитве за усопших древнерусская рядовая совесть усвоила недостаточно вдумчиво и осторожно: возможность молитвы о душах умерших, не успевших принести плоды покаяния, приободрила к мысли, что и нет нужды спешить с этим делом, что на все есть свое время. В одной былине[28] древнерусский богатырь, собираясь под старость в Иерусалим, чтобы пристойно завершить свои неблаговидные подвиги, говорит:

Смолоду было много бито, граблено,А теперь пора душу спасти.

Сострадательная заботливость Церкви о не успевших позаботиться о себе послужила для податливой на соблазн и трусливой совести поводом к мнению, что можно отмолиться чужой молитвой, лишь были бы средства нанять ее и лишь бы она была не кой-какая, а истовая, технически усовершенствованная молитва. Привилегированными мастерскими такой наемной молитвы были признаны монастыри: свет инокам — ангелы, свет мирянам — иноки, — говорили в Древней Руси. Такой взгляд на монастыри, укрепившийся в древнерусском обществе, был большим несчастием для монастырского монашества, расстраивавшим его быт и мешавшим ему понять свое истинное назначение. Средством для найма монастырской молитвы и служили вклады ради спасения души, «в наследие вечных благ». Они принимали разнообразные формы и делались всевозможными вещами, церковными предметами, колоколами, свечами, сосудами, иконами, богослужебными книгами, также хозяйственными принадлежностями, хлебом, домашним скотом, платьем, всего обычнее деньгами и недвижимыми имуществами. Различны были и блага, какие надеялись приобрести вкладами.

Всего ближе к церковному учению о молитве за усопших были вклады по душе, для заупокойного поминовения. Такой вклад входил, как норма, в состав древнерусского права наследования: из имущества состоятельного покойника обязательно выделялась доля на помин его души, хотя бы он не оставлял по себе никаких предсмертных распоряжений; его молчаливая воля по этому предмету предполагалась как необходимая юридическая презумпция. Древнерусскому человеку вообразить себя на том свете без заказного поминования на земле было так же страшно, как ребенку остаться без матери в незнакомом пустынном месте. Выработана была подробная такса заупокойных богослужений, панихид «больших и меньших», литий, обеден. Поминование по сенанику (синодику) отличалось от «годового поминовения впрок», которое стоило дороже; смотря по вкладу, усопшего записывали в вечные сенаники — налойный, литейный, олтарный, постенный, вседневный и сельный с сельники, т. е. покойниками, по которым были вклады селами.

В Троицком Сергиевом монастыре в 1630-х годах за запись в литейный синодик брали по 50 рублей (не менее 500 рублей на наши деньги) с каждого имени. Преп. Иосиф Волоцкий в послании к княгине-вдове Голениной изложил своего рода догму поминальных вкладов. Княгиня в течение 15 лет передала в монастырь Иосифа по своем отце, муже и двух сыновьях деньгами и другими вкладами более 70 рублей (не менее 4 тысяч на наши деньги). Ей хотелось, чтобы ее покойников поминали особо, а не на общих панихидах зауряд с другими усопшими вкладчиками, и имена их были бы внесены в вечный синодик. Из монастыря ей отвечали, что для этого требуется особый значительный вклад. Княгиня в сердцах назвала это требование «грабежом». Иосиф в своем письме и опровергает это вспыльчивое выражение. Он точно высчитывает, что и на общих «панафидах», заупокойных литиях и вседневных обеднях покойники княгини в сложности поминаются не меньше 6 раз на день, а в иной день и по 10 раз, что петь за всякого по особой панихиде и обедне — дело невозможное; даром священник ни одной обедни, ни панихиды не служит, а надобно каждому заплатить за обедню в праздник более 1 рубля (на наши деньги), а в будни половину того. В конце письма Иосиф говорит, что в годовое поминанье не записывают «без ряды» — особого договора с условием либо ежегодного урочного взноса деньгами или хлебом, либо единовременного вклада селом.

Вклады для пострижения. Кроме вкладов по душе, монастыри обогащались еще взносами для пострижения. Таким взносом как бы обеспечивалось пожизненное содержание постриженника в монастыре. Этот источник расширялся по мере того, как в древнерусском обществе укреплялся обычай постригаться под старость или перед смертью: думали, что во что-нибудь зачтется, если отречься от мира хотя за несколько минут раньше, чем сама природа закроет человеку глаза на этот мир. Редкий государь в древней Руси умирал, не постригшись хотя бы перед самой смертью; то же делали по возможности и частные лица, особенно знатные и состоятельные. Вступление в иночество обыкновенно соединялось со вкладом в монастырь при самом пострижении или со вкладом, назначенным заранее на случай пострижения; в последнем случае вкладчик оговаривал свой вклад условием: «а похочу яз постричись, и игумену меня постричь тем же вкладом». Иосиф Волоцкий признавался, что его монастырь начал обстраиваться с тех пор, как стали в нем стричься в чернецы добрые люди из князей, бояр, дворян и купцов, которые давали много, от 10 до 200 рублей (до 12 тысяч на наши деньги). На Трифона, основавшего в конце XVI в. монастырь на Вятке, жаловались, что он за пострижение вкладу просит дорого и с убогого человека меньше 10 рублей (более 100 рублей) не возьмет.