Княжий остров - Юрий Сергеев

Голубь вел как по ниточке к Днепру… Только встречные простые русские люди видели их и робко интересовались, почему у бойцов на касках звезды русские, восьмиконечные, и форма иная, парадно-белая, льняная. На что Мошняков непреклонно и гордо отвечал:

— Мы особая часть Русской Армии!

— А-а… Да хранит вас Господь!

И вот после переправы открылся разрушенный в боях монастырь. Его разбили ещё больше, видимо, при нашем наступлении, и теперь уже немцы пытались сдержать русскую победу за его стенами, но все для них обернулось прахом. Эти стены не спасали врага… Густая трава и молодой подрост деревьев поднялся из развалин. Грустно и пусто было у разбитой крепости духа, у порушенных стен, у поруганной святыни. В церкви захватчики ободрали все, что смогли, сожгли все, что горело, вырубили сад и деревья, увезли чернозем. Голубь вспорхнул на чудом сохранившуюся колокольню и заворковал там мелодично и гулко, как божественный колокольный благовест…

И вдруг раздался пронзительный свист, и все вскинули головы. Откуда-то из необозримого голубого поднебесья стремительно падала точка, все увеличиваясь в размерах, и Егор радостно возвестил:

— Со-око-ол! Поклон от Серафима принес!

Сапсан сделал молниеносный вираж, распахнул крылья и, гортанно всклекотав, мирно сел рядом с голубем на перила колокольни. Полк облегченно вздохнул. Наперебой послышались голоса:

— А я уж думал, пропал голубь… Ты глянь, рядышком сидят… Никак друзья? Вот диво-то. Как братья белые… Один — воин, второй — инок…

Окаемов печально глядел на закопченные фрески остатков стен Христорождественс кой церкви и широко крестился читая молитвы. Полк составил в пирамиды винтовки во дворе монастыря и заполнил церковь с сорванной кровлей. Мужские голоса стройно и привычно вели службу… И вдруг резанул голос Мошнякова:

— К оружию! Нас окружают!

Егор выглянул в проем стены и увидел, как от дороги, от того места, где они нарвались на немецкую засаду в начале войны, густой цепью идут по полю все же настигшие их преследователи… теперь наши… но той же рукой направляемые на братоубийство. Цепи шли со всех сторон, замкнув кольцо, истошно лаяли овчарки, и были видны крытые грузовики с антеннами радиостанций и ряд черных машин особых командиров, таких же точно легковых, что ржавели меж пней в саду, сожженных в бою сорок первого года…

- Отставить! — звучно крикнул Окаемов, увидев, как метнулся полк к оружию, — отставить! Мы больше не станем убивать обманутых русских людей!

— Пора уходить, — забеспокоился Егор.

— Как только закончим молитву…

И полк опять тихо запел за Окаемовым. Кольцо сжималось. Уже ясно были видны лица и оружие, студил кровь хриплый лай овчарок, рвущихся с поводков, две черные легковые боязливо ползли вслед за наступающими.

— Поле-то разминировали, а зря, — жестко промолвил Никола.

И словно сглазил! Под обеими машинами одновременно взметнулись факелы огня и рванули противотанковые фугасы, разнеся их в клочья. Цепи разом залегли.

- Там же фронтовики! — со вздохом проговорил Мошняков, Сразу сообразили, что мины. Неужто бой со своими?

- Я ничего не пойму, они давно идут по минам, и те пока не взрываются… Минное поле словно стало управляемым, — недоумевал вслух Егор.

Из оставшихся на дороге легковых и радиостанции рявкнул динамик, приказывая идти в атаку… Цепи нехотя поднялись и только делали шаг вперед, как начали срабатывать противопехотные мины… они рвались, словно елочные хлопушки, впереди идущих, без осколков, отбрасывая бойцов и пугая комьями земли, но не калеча и не убивая… А приказ от дороги истерично гнал вперед — на мины, на смерть…

— Боже мой… как стадо послушных баранов, — простонал Окаемов, окончив молитву, — все, теперь уходим… иначе они начнут гибнуть сотнями, а это русские… — он повернулся к полку и приказал: «Отомкнуть штыки! В колонну по два бегом в подвал!»

Егор спустился первым и зажег фонарик, подвесив его на пуговицу кителя. Просунул руку в заветную памятную нишу, с замиранием сердца боясь не найти желанную цепь, и с радостью нащупал холодное кольцо. Дернул его!

Глухая каменная стена бесшумно расступилась, и колонна бельцов потекла, как река, в потаенные недра мимо него. Когда в свете фонаря промелькнули последние, Егор повернул рычаг, и стена мягко сомкнулась. Полк уже стоял в две шеренги по одну сторону сухого туннеля, фонарь Егора выхватывал из темноты родные лица учеников, отвилки и кельи по свободной стене, и когда он достиг начала строя, фонарь вдруг осветил фигуру Арины со вскинутыми руками, благословляющей их явление.

Егор шел к ней, даже не шел, а летел, неимоверная жажда пекла его душу, хотелось припасть к ее образу, как к святому ключу, увериться, что это не сон, и он опять встретил через столько военных лет свою спасительницу… И услышал голос ее — чистый, благостный, напевный: — Вои мои белые, как я вас ждала, как печалилась о вас… Вот здесь большая зала, сложите оружие… я вам припасла иное… Возьмете его каждый перед началом Пути… Идемте в трапезную отобедать, и поговорить время пришло…

Егор впереди полка вошел в указанный отвилок, прислонил к стене оружие. Бельцы влились следом, груда оружия росла…

Арина ждала их у чеканных медных врат и ввела в сияющий свечами храм Спаса…

Бельцы, впервые попавшие сюда, замерли в восторге, вознося взоры к Лику Спасителя, к множеству ликов святых по стенам огромного и величественного собора, лепо украшенного. Осиянная лучами, Арина стояла у алтаря, в запретном месте для обычной женщины, улыбалась радостно и приветливо, с любовью к каждому белому воину.

Белый полк стройно пел: «Отче наш, иже еси на небесех!» Сияли серебром на новеньких погонах восьмиконечные русские звезды, всхрустывали портупеи, огнем светлой памяти жгли сердца выкованные из моленного железа и освященные Илием кресты на груди каждого… «Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…» Семьсот семьдесят семь душ слились в единый победный молебный глас в милостивом прошении — «Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго».

После молитвы Арина повела в трапезную, и всем хватило места за длинными столами, наполненными яствами и уставленными древними кубками с медами целительными. Свободных мест осталось еще столько же, и Арина, приглашая отведать угощения, сказала, что после вечерни будет много дивных гостей, и они все вместе порадуются победе России и помянут павших в минувшей лютой войне… Когда закончился простой и сытный обед, бельцам предложили отдохнуть после дороги, и каждого определили в отдельную келью. В них горели лампады под иконами Спаса и три свечи на столе в необычных подсвечниках в форме падающего в атаке сокола… Горящие свечи создавали образ пламенного трезубца, былого ратного символа Руси…

В миг, когда покой и мир воцарились в каждой душе, качнулась земля и доплыл неведомо как с поверхности жуткий вой и грохот, от дьявольского смерча земля сотрясалась…

Егор явственно слышал бомбежку монастыря над головой, с содроганием, словно видел падающие в пике краснозвездные самолеты и летящие от них сотни бомб; били по развалинам «катюши» и тяжелые орудия… и русская сталь кромсала русский колокол на чудом стоящей колокольне… он гудел, призывая образумиться, остановиться, пока не поздно… опомниться. Но огненный смерч бушевал еще пуще… У дороги возле черных легковых машин стояли какие-то военные в кожаных плащах, жадно смотрели в бинокли на разрушение монастыря, радостно вскрикивая и пьяно лобзаясь…

Высоко в зените трепетал крыльями одинокий Белый Голубь и зрел оттуда на нашествие Тьмы… Веселые командиры в черных регланах ему разительно напоминали самодовольных немецких офицеров в монастырском саду, они были в тех же плащах, с такими же черными сердцами, они так же бесновались и радовались победе своей, пока русские штыки не вспороли их плоть и не выпустили зловонный дух… Белый Голубь парил выше самолетов, выше тьмы и знал: как бы она ни тешилась разрушением и ни упивалась властью демоническою своею — рассвет грядет и яростное солнце очистит от нее Землю Русскую…

Кельи шатались, распахивались и захлопывались двери, вздрагивали свечи и тремя языками пламени, слитыми в один, падал русский сокол на врага, и не было, и не будет ему спасения в грядущей битве…

И вот сотрясение земли прекратилось. Танки прогрохотали через разбитый в щебень монастырь, растерзали гусеницами яблоневые пни, по приказу пытались свалить в упор колокольню тяжелыми бронебойными болванками из пушек, но многометровой толщины кирпичная кладка оказалась крепче немецкой брони… Колокольня качалась от ударов, язык колокола бился, и печальный стон плыл над окутанной тьмой землею…