Богач, бедняк - Ирвин Шоу

— Ну-ка брось сигарету, — сказал Берк. — Когда плохому режиссеру нужно показать, что между двумя персонажами отношения становятся напряженными, он заставляет их закурить.

Она, засмеявшись, погасила сигарету.

— Пьеса пока не готова. И, если судить по тому, как идет ее переделка, то не будет готова и к следующему году. Почему у тебя такой печальный вид?

— Вовсе не печальный, — возразила она. — Просто со мной обошлись грубо, мне хотелось любви, и я сильно разочарована.

Теперь улыбнулся он.

— Да, знаменитый дерзкий язычок Гретхен, — сказал он. — А сегодня вечером? Не сможешь?

— Вечера исключены. Ты и сам об этом прекрасно знаешь. Зачем афишировать наши отношения? Мне бы этого не хотелось. «Да и Вилли. Он непредсказуем, — подумала Гретхен. — Может приходить домой к обеду, что-то весело насвистывая, две недели подряд». — Ну а картина? Интересная?

— Может быть. — Он пожал плечами, поглаживая свою иссиня-черную бородку. — А может, просто стенания шлюхи — и такое тоже может быть. Честно говоря, мне сейчас нужны деньги.

— Но в прошлом году ты поставил хит, — возразила она, понимая, что не должна давить на него, но все равно против своей воли сказала.

— Мой банк в истерике, разрывается между дядей Сэмом и алиментами, — скорчил он кислую мину. — Линкольн, как известно, сделал доброе дело, освободив рабов в тысяча восемьсот шестьдесят третьем году, но почему-то забыл про женатых мужчин. Выходит, любовь, как и все и везде сейчас, подвластна Налоговому управлению. Мы заключаем друг друга в объятия в перерывах между заполнением налоговых деклараций.

— Тебе бы следовало познакомиться с братом и его приятелем Джонни Хитом. В налоговом законодательстве они чувствуют себя как рыба в воде. Знают наперечет все возможные удержания, скидки, сбавки.

— Но они же бизнесмены. Им знакомо это искусство фокусников. Когда мой налоговый инспектор берет в руки и читает мою декларацию, он, обхватив руками голову, в отчаянии начинает рыдать. Стоит ли жалеть об истраченных деньгах? Вперед — в Голливуд. На самом деле я возлагаю на Голливуд большие надежды. Почему в наши дни театральный режиссер не может снять кино, скажи на милость? Укоренившееся представление о том, что театр — это нечто святое, а кинематограф — это нечто вечно грязное и безобразное, — чистый снобизм, и оно должно кануть в Лету, как и Дэвид Беласко. Если ты меня спросишь, кто, по моему мнению, величайший из всех ныне здравствующих драматических режиссеров, я отвечу: Федерико Феллини. Я не видел ничего лучше постановки, чем «Гражданин Кейн»[63], а это чистейшей воды голливудщина. Может, я стану Орсоном Уэллсом пятидесятых. Кто знает?

Он расхаживал взад и вперед, и Гретхен видела, что Берк настроен очень серьезно, что он серьезно воспринимает все, что говорит, во всяком случае, большую часть, что он намерен бросить вызов судьбе и перейти к новому этапу в своей карьере.

— Конечно, в Голливуде полно шлюх, но кто, не покривив душой, будет утверждать, что наш театр — это женский монастырь?! На самом деле мне нужны деньги, и я отнюдь не равнодушно смотрю на долларовую бумажку. Но я не стану за ней охотиться. И, надеюсь, такого никогда не произойдет. Я веду переговоры с «Коламбиа Пикчерз» уже больше месяца, и они готовы предоставить мне полную свободу: сюжет, сценарий, который мне понравится, автор текста по моему выбору — полную свободу. Фильм снимается на натуре, до последнего кадра, если только я не выхожу за рамки сметы, а на нее грех жаловаться — вполне приличная. Если я не сделаю фильм хуже моих постановок на Бродвее, то в этом мне придется винить только самого себя, никого другого. Приезжай на премьеру. Надеюсь, тебе понравится.

Она натянуто улыбнулась:

— Ты мне не говорил, что у тебя такие планы. Месяц ведешь переговоры… Даже больше…

— Я такой вот негодяй, обожающий секреты, — игриво сказал он. — К тому же не люблю говорить раньше времени, до того, как все не станет ясно.

Она снова закурила, только ради того, чтобы чем-то занять руки и дрожащие губы. К черту все эти режиссерские штампы с куревом для подчеркивания напряженности между действующими лицами.

— Ну а что делать мне? Здесь, в Нью-Йорке? — спросила она, выпуская изо рта дым, зная наперед, что не следовало бы ей спрашивать его об этом.

— Тебе? — Он задумчиво посмотрел на нее. — Самолеты летают ежедневно.

— В каком направлении?

— В обоих.

— И как долго, по-твоему, мы так протянем?

— Две недели. — Он постучал ногтем по фарфоровой чашечке, и раздался мелодичный звон — крошечные куранты, отбивающие время, полное сомнений. — Шучу, конечно. Наша любовь вечна.

— А если мы с Билли приедем к тебе на Запад, мы сможем жить у тебя? — спокойно спросила она.

Он подошел к ней и, обхватив ее голову руками, поцеловал в лоб. Для этого ей пришлось немного наклониться. Его колкая бородка царапнула кожу.

— Ах, боже мой, — мягко сказал он, отходя от нее. — Мне еще нужно побриться, принять душ и одеться. Я уже и без того опаздываю.

Она наблюдала за ним, как он брился, принимал душ, одевался. Потом на такси они вместе доехали до офиса киностудии на Пятой авеню, где у него должна была состояться деловая встреча. Он так и не ответил на ее вопрос, но попросил позвонить ему вечером — пообещал ей рассказать о том, чем закончилась встреча в «Коламбиа Пикчерз».

Гретхен вышла из машины вместе с ним и весь день лениво, не торопясь, делала покупки. Купила платье, свитер, хотя отлично знала, что через неделю сдаст их туда, где купила.

В пять вечера, в своих обычных штанах и старом твидовом пальто, но без резинового колпака внутри, она стояла у ворот школы Билли, ожидая, когда их класс вернется из музея естественной истории.

К концу дня он сильно устал. Все утро у него толпились юристы, и, как он неожиданно обнаружил, юристы — самые утомительные люди. Во всяком случае, это наблюдение касалось и его самого. Постоянная борьба за преимущества, двусмысленный, коварный, не перевариваемый нормальным человеком язык, вечный поиск лазеек в законе, невидимых рычагов, устраивающих обе стороны компромиссов, бесстыдная, открытая погоня за деньгами вызывали у него глубокое отвращение, несмотря на то что он получал от всего этого свою выгоду. Одно его утешало во взаимоотношениях с юристами — он сотни раз убеждался в своей правоте, когда наотрез отказался от предложения Тедди Бойлана финансировать его учебу в высшей юридической школе.

Днем у него были архитекторы, и они тоже отняли у него много времени. Сейчас он работал над проектом торгового центра, и номер в его отеле был завален чертежами. По совету Джонни Хита, он выбрал для этой цели фирму молодых архитекторов, которая уже получала ряд премий за свои проекты, но у них еще было много идей и энергии. Они — люди страстные, талантливые, в этом не было никаких сомнений, но работали исключительно в больших городах и свои дерзкие идеи воплощали в стекле, стали, железобетоне. Рудольф отлично понимал, что они считают его безнадежно отсталым ретроградом, но настаивал на более традиционных архитектурных формах и строительных материалах — ведь речь шла не только о его личном вкусе. Он интуитивно чувствовал, что традиционная архитектура больше понравится покупателям будущего торгового центра, и Калдервуд, несомненно, одобрит все его идеи. «Я хочу, чтобы он был похож на улицу в старой деревушке, затерянной на просторах Новой Англии, — убеждал Рудольф архитекторов, а те только стонали в ответ. — Обшивка из досок, вышка над театром, которую издали можно принять за шпиль церкви, вот что нужно. Не забывайте, это консервативно настроенная сельская глубинка, и мы будем обслуживать тамошних консерваторов в созданной нами деревенской атмосфере, а они с гораздо большей охотой отдадут свои денежки, если будут чувствовать себя в родной стихии, словно у себя дома».

Сколько раз архитекторы собирались уходить, хлопнув дверью, а он не сдавался и все время повторял:

— Сделайте так, как я говорю, ребята, на сей раз, а в будущем я обещаю стать более уступчивым. То, что мы делаем сейчас, — это только первый этап, а когда мы развернемся, можно рассмотреть и более смелые проекты.

Те черновые проекты, которые они принесли ему на рассмотрение, были, конечно, еще очень далеки от того, что задумал Рудольф, но, глядя на последние варианты, показанные ему сегодня, он понял, что скоро эти упрямцы капитулируют.

Делая пометки на чертежах, он чувствовал, как у него болят глаза. Может, пора носить очки? На конторке стояла бутылка виски. Он налил виски в стакан, разбавил его водой из крана в ванной комнате. Разложив чертежи на письменном столе, он еще раз стал внимательно их рассматривать, потягивая виски из стакана. Он кисло скривился, увидев на чертеже выведенную большими аккуратными буквами вывеску у входа в торговый центр: «Калдервуд». Буквы будут ярко гореть неоном по вечерам. В своем уже весьма пожилом возрасте Калдервуд все еще жаждал популярности, бессмертия и находил их в дрожащих разноцветных стеклянных трубочках, оставаясь глухим ко всем увещеваниям Рудольфа, который убеждал его в необходимости сохранить единый неброский, скромный стиль во внешнем виде центра. Все напрасно.