Первое дело Мегрэ - Жорж Сименон

— Машина вышла?

— Мы не знаем еще, что случилось. Кто-то разбил сигнальное стекло на улице Леблан.

— Никто не позвонил?

— Нет. Наши выехали проверить. Позвоню еще раз.

В Париже вдоль тротуаров установлены сотни красных сигнальных тумб, в которых за стеклом висит телефонная трубка. Чтобы связаться с ближайшим полицейским комиссариатом, достаточно разбить стекло. Но может, какой-то прохожий разбил его нечаянно?

— Алло! Центральная? Наша машина возвращается. На месте никто не обнаружен. Вокруг все спокойно. Квартал патрулируется.

В последней графе — «разное» — Лекер для очистки совести поставил все же маленький крестик.

— Есть еще кофе? — спросил он.

— Сейчас сварю.

На карте снова вспыхнула та же лампочка. После первого сигнала не прошло и десяти минут.

— Жавель? Ну что?

— Опять разбито сигнальное стекло.

— Никто не отозвался?

— Нет. Озорник, наверное. Кому-то нравится нас беспокоить. На сей раз примем меры, чтобы найти его. — В каком месте?

— Мост Мирабо.

— Смотри-ка, прямо рекордсмен по бегу. Действительно, между двумя сигнальными тумбами было довольно большое расстояние. Но эти сигналы пока еще не привлекли внимания полицейских. Тремя днями раньше кто-то так же разбил сигнальное стекло и нагло заорал:

— Смерть легавым!

Жанвье, поставив ноги на радиатор, уже подремывал, когда снова услышал голос Лекера, звонившего по телефону. Он открыл глаза и, увидев зажегшуюся лампочку, спросил сонным голосом:

— Опять?

— В районе Версаля разбито стекло.

— Идиотство! — пробурчал Жанвье, устраиваясь поудобнее и снова закрывая глаза.

Светать начнет поздно, не раньше половины восьмого, восьми. Иногда слышен был глухой перезвон колоколов, доносившийся словно из иного мира. Бедняги полицейские! Должно быть, они совсем закоченели в своих машинах, готовых в любую минуту выехать по первому же сигналу.

— Кстати, о кровяной колбасе…

— Какой колбасе? — прошептал Жанвье, просыпаясь. Щеки у него порозовели, и теперь он был похож на ребенка.

— Колбасе, которую делала моя мать…

— Алло! Надеюсь, ты не собираешься мне сообщить, что разбили стекло в районе твоего поста? Что? Правда? Он уже разбил два в Пятнадцатом… Нет! Поймать его не удалось… Скажи на милость, он просто классный бегун, этот парень. Он пересек Сену по мосту Мирабо. По-видимому, направляется к центру города. Да, попытайтесь…

В записной книжке добавился еще один крестик; к половине восьмого утра их было уже целых пять.

Маньяк он был или нет, но бежал он во всю прыть. А надо сказать, что температура отнюдь не располагала к подобным прогулкам. В какой-то момент он обогнул крутой берег Сены, сделал крюк, обошел богатый квартал Отей и разбил стекло на улице Фонтен.

— Он в пяти минутах от Булонского леса, — сообщил Лекер. — Если он направляется туда, мы потеряем след.

Но неизвестный описал полукруг или нечто в этом роде и возвратился на набережные, разбив по дороге стекло на улице Бертон, в двух шагах от набережной Пасси.

Первые сигналы поступили из нищенского, пользующегося дурной славой квартала Гренель. Но стоило человеку перейти Сену, как он оказывался совсем в ином мире, на просторных улицах, где в такой час не встретишь и кошки. Все закрыто. Шаги его на мостовой, скованной холодом, должны были гулко отдаваться в окружающей тишине.

Шестой сигнал: он обошел Трокадеро и находился теперь на улице Лонгшан.

— Кто-то работает под мальчика с пальчик, — заметил Мамбер. — За отсутствием хлебных крошек и белых камешков он рассыпает битое стекло.

Затем еще несколько сигналов — увели машину, где-то на улице Фландр вспыхнул пожар, подобрали раненого, который утверждал, что не знает, кто в него стрелял, хотя люди видели, что он всю ночь пил с каким-то типом.

— Опять Жавель вызывает. Алло! Жавель! Догадываюсь, что это снова твой сокрушитель стекол. Он не успел добраться до своего исходного пункта. Как? Ну конечно, он продолжает путь. Теперь он должен быть уже где-то в районе Елисейских полей… Что? Минутечку… Говори. Какая улица? Миша? Как Миша? Да… Между улицей Лекурб и бульваром Феликс-Фор? Да… Там железнодорожный виадук. Да… Вижу. Восемнадцатый… Кто звонил? Консьержка? В такую рань она уже на ногах? Значит, консьержка… Понимаю… Большой дом, неказистый с виду… Семиэтажный… Все ясно…

В этом квартале было полно таких зданий. Еще не старые и сравнительно недавно заселенные, они, возвышаясь посреди пустырей, казались уже обветшалыми. За их темными стенами, увешанными рекламами, почти не видно было одноэтажных домиков.

— Ты говоришь, она слышала, как кто-то бежал по лестнице и дверь со стуком захлопнулась… Дверь была открыта? Консьержка не знает, как это случилось? На каком этаже? На первом, что выходит во двор… Продолжай… Я вижу, выехала машина Шестнадцатого, готов держать пари, что это наш сокрушитель стекол… Старая женщина… Как? Матушка Файе? Служанка… Ходила помогать по хозяйству… Мертвая? Тупой предмет… Врач там? Ты уверен, что она мертва? У нее забрали деньги? Я спрашиваю потому, что полагаю, что у нее были припрятаны деньги…. Да… Позвони мне еще раз. Или я сам тебя вызову…

Он повернулся к заснувшему инспектору:

— Жанвье! Эй, Жанвье! Мне кажется, что это для тебя.

— Кто? Что такое?

— Убийца.

— Где?

— В Жавеле. Я записал адрес на клочке бумаги. На сей раз его жертва — старая женщина, служанка, матушка Файе.

Жанвье уже надевал пальто и, отыскивая шляпу, допивал кофе, оставшийся на дне чашки.

— Кто занимается Пятнадцатым округом?

— Гонес.

— Предупреди, пожалуйста, что я выехал туда. Спустя минуту Лекер поставил еще один крестик, седьмой по счету, в последней графе своей записной книжки. Разбили вдребезги сигнальное стекло на авеню Иена, в ста пятидесяти метрах от Триумфальной Арки.

— Среди осколков стекла найден носовой платок со следами крови. Детский платок.

— Метка есть?

— Нет. Платок в синюю клетку, не очень чистый. Человек, по-видимому, обернул им руку, чтобы ударять по стеклам.

На лестнице раздались шаги. Это шла дневная смена. Гладкая, лоснящаяся кожа на щеках полицейских говорила о том, что они только-только побрились, умылись холодной водой, а потом прошлись по морозцу.

— Как праздновали? Хорошо?

Соммер уже закрыл жестяную коробку, в которой принес свой завтрак. Только один Лекер не двинулся с места; он оставался и будет работать вместе с вновь заступившей бригадой.

Толстяк Годен уже натянул на себя полотняную блузу, которую носил на работе, и поставил греть воду для грога: всю зиму он никак не мог избавиться от насморка и лечился с помощью солидных порций грога.

— Алло! Да… Нет, не ухожу… Я замещаю Потье, который уехал повидаться с семьей. Что? Да… Меня это интересует лично… Жанвье уехал, но я передам ваше сообщение в Сыскную полицию. Инвалид? Какой инвалид?

Вначале надо всегда проявить терпение, ибо не так-то просто разобраться в том, что вам сбивчиво сообщают люди, рассказывающие о происшествии так, будто весь мир уже должен быть в курсе событий.

— В домишке, что позади… Ясно. Значит, не на улице Миша? На какой же? На улице Васко да Гама… Ну конечно, знаю. Домик с садом и забором… Я и не подозревал, что он инвалид. Хорошо… Он почти не спит… Мальчишка спустился по водосточной трубе? Сколько лет? Он не знает? Верно, очень темно… Откуда же ему известно, что это был мальчишка? Послушай, будь любезен, позвони мне еще раз. Ты тоже уходишь? Кто тебя заменит? Толстяк Жюль? Тот самый… Да… Ладно… Передай ему привет и скажи, пусть позвонит мне.

— Что случилось? — спросил один из вновь пришедших.

— Укокошили старуху в Жавеле.

— Кто?

— Какой-то инвалид, живущий позади дома, утверждает, что видел, как мальчишка карабкался по стене к ее окну…

— Неужели мальчишка убил?

— Во всяком случае, у одной сигнальной тумбы найден детский носовой платок.

Лекера слушали без особого интереса.

Лампы еще горели, но дневной свет уже настойчиво пробивался в окна, разрисованные морозом. Кто-то из присутствующих подошел к окну и поскреб хрустящую корочку льда на стекле. Чисто механически. Может быть, тоже воспоминания детства, как кровяная колбаса Сом-мера?

Все ночные дежурные разошлись. Пришедшие им на смену устраивались поудобнее, располагаясь на весь день, просматривали рапорты.

Угнали машину со сквера Ля Брюер.

Лекер сосредоточенно разглядывал свои семь крестиков, потом поднялся и встал перед огромной картой, укрепленной на стене.

— Заучиваешь план Парижа наизусть?

— Я его и так знаю. Но есть одна деталь, которая меня удивляет. Приблизительно за полтора часа разбиты семь сигнальных стекол. Но если присмотреться повнимательнее, бросается в глаза, что тот, кто этим развлекался, идет не по прямой, а все время петляет.