Демон театральности - Николай Евреинов

Конечно, для простого, здорового, свински-здорового человека (эдакого спортсмена с медным лбом) все это чепуха невозможнейшая, немыслимая, недосягаемая. Знаю и не прекословлю. Разумеется, такой «театр для себя» не для краснощеких футболистов, спящих сном животной невинности. Это, как я (извиняюсь) назвал, «утонченный Grand Guignol»! у‑тон‑чен‑ный, следовательно, приверженцам системы доктора Миллера он пристал как к корове седло. Желаю и впредь им здравствовать, дарить нас здоровым потомством, устраивать эдакие образцовые санатории на началах последнего слова гигиены и т. п. Сам, если вконец сдрейфлю, на коленках приползу к ним лечиться и во всей своей чепухе денно и нощно каяться. А пока (хе, хе!) да здравствует мой Grand Guignol во всей своей преутонченности! В болезни родился я, в болезни живу, в болезни и скончаюсь. А вы… будьте здоровы, господа, будьте здоровы! от души желаю, честное слово! Уж вы простите за чепуху, не осудите больного!

Обед с шутом

И валились несмолкаемым смехом блаженные боги,

Видя Гефеста, как он хлопотал, по чертогу, хромая.

Stultorum numerus est infinitus{844}.

Вы можете обо мне все что угодно думать, но между состраданьем и осмеяньем там, где имеется повод и к тому, и к другому, я решительно склоняюсь в сторону последнего, верный нраву своих здоровых и веселых предков. Я бы счел себя лицемером, если б скрыл от вас, что мне детски-смешно, когда, например, здоровенный детина, «пустившись в грациозности», вдруг оступается и расквашивает себе нос. Мне смешно, когда пожилая, некрасивая дама «порхает», невзирая на свою чрезмерную полноту, одевшись и «намазавшись» с видимой претензией завлечь чье-то сердце. Мне смешон до чесотки рук бездарный поэт-графоман, воображающий себя гением. Смешон генерал, полагающий чин равнозначащим уму и образованию. Смешон пьяница, порющий чепуху и откровенничающий себе же в ущерб. Выскочка, припертый к стене знавшими его в «прежние годы». Скупердяй, к которому веселая компания навязчиво явилась в гости и требует раскошелиться. Смешон заведомый плут, распространяющийся о морали. Дурак, занимающий общество позапрошлогодними анекдотами. Круглый невежда, рассуждающий о политике, искусстве и вообще о «высоких материях». {373} Смешон трус. Смешон суеверный. Смешон мнительный. Шарлатан. Карлик. Верзила. Длинный нос. Заика. Ломака. Грязнуля. Свиное рыло. Шаркун. Глупендяй. Шут!..

Я обожаю шутов!

Когда мне хочется позвать к себе гостей для веселого препровождения времени, — я непременно приглашаю в числе прочих… шута.

Правда, мой шут одет, в таких случаях, не по форме — без колпака, без жезла с погремушками, без обуви с закрученными вверх носками, — но все, кроме него, видят на нем и колпак, и жезл в руках, и носки — таково все его поведенье.

И оттого, что такой гость не в присвоенном ему наряде, бывает иногда особенно весело и, я бы сказал, даже препикантно.

Шут!..

Стало быть, это или детина, «пускающийся в грациозности», или «импонирующий» генерал, или «откровенный» пьяница, или плут, трус, шарлатан, ломака, «остряк», длинный нос, дурак — что-нибудь вроде этого или и то и другое вместе взятое.

Вы не станете отрицать, что в жизни нет ничего полезнее и в то же время приятнее, как пищеварительный смех!

Гомерический хохот!.. Да ведь это же хохот самих олимпийских богов, потешавшихся видом обоюдохромого Гефеста{845}!.. Смех царей над Терситом-шутом{846}, восседавшим на их совещаньях и не щадившим, в нападках, Агамемнона — жреца и владыки народов!

Множество слов беспорядочных в мыслях своих сохранил он.Чтобы царей задевать, говоря, что случится, без толка,Лишь бы он думал, что греки найдут его речи смешными.Он безобразнейший был изо всех, кто явился под Трою.Был он косой и хромой, и его искривленные плечиВместе сходились к груди, да еще заостренною кверхуОн головой отличался, и редкий торчал на ней волос —

вот какими стихами[1110] почтил сам Гомер древнейшего шута всех народов!

И если трагические герои у стен Илиона не могли обойтись без шута, как не могли обойтись без него сами державные боги Олимпа, то христианская церковь сурово-аскетического Средневековья принимает уже шута в свое лоно чуть не с санкцией участия его в тех или иных обрядах.

Многочисленные изображения фигур шутов в церквах (не говоря уже о старых парижских), например, в Корнвалисе{847}, — в церкви св. Маллиона, в церкви св. Левана и др.[1112] служат достаточной пищей для размышления {374} тем, кто не знаком с содержанием проповеди св. Августина «De Tempore»{848} или не читал «Мемуаров, которые могут служить для истории Празднества Глупцов, которое справлялось при многих церквах» ученого дю Тюльо[1114].

Что «в старину живали деды веселей своих внучат», об этом красноречиво говорят хотя бы такие факты, как форменное шутовство причта при исполнении заупокойной обедни («obit»), практиковавшееся иногда в XIII веке, или свидетельство Дионисия Галикарнасского[1115]{849} о фигурировании римских шутов даже в похоронных процессиях.

И право же в наш век, когда мы, увлекаемые другой крайностью, готовы из любой веселой пирушки устроить панихиду, — с невольной завистью оборачиваешься назад и благодарно кланяешься историческим «смехачам», уж не нуждающимся в нашей благодарности.

Присматриваясь к ним, вдруг замечаешь, что роль хорошего шута была совсем нелегкая, а главное — отнюдь не унизительная в такой степени, в какой это рисуется большинству при поверхностном изучении истории.

Роли шута не стыдились царь Давид[1117], мудрый баснеслагатель Эзоп, Антиох IV Эпифан{850}, царь Сирийский (174–164), Антиох IX{851}, тоже царь {375} Сирийский (144 — 94)[1120] граф Адольф Клевский, основатель ордена шутов (в 1381 г.), Генрих Бурбонский, принц Конде[1121]{852}, победоносный генерал Людовика XII граф д’Аркур, управляющий домашними делами Карла V Жан де Ванденэсс{853}, епископ и герцог Лангрский де ла Ривьер{854}, наши именитейшие сподвижники Петра Великого — члены «всешутливейшего собора», наш гениальный Суворов и многие другие именитые, умные и талантливые.

Сознайтесь, что после этого перечисления «дурацкий колпак», добровольно надетый, словно и перестает казаться «позорным украшением»! Многочисленные ж примеры истории, когда великие монархи охотнее слушались (и с большим в результате успехом) советов своих верных и лучших шутов, нежели своих верных и лучших министров, окончательно нас убеждают, что историческая ценность шута, вошедшего в лексикон бранных слов, нуждается в решительной переоценке, и учат глубже понимать Рабле, сказавшего устами своего Пантагрюэля, что «безумный нередко изучает мудрого».

После всего сказанного должно быть понятно, что бывают шуты и «шуты», — потешники невольные и добровольные[1125].

Я начал с восхваленья первых, как интересно-допустимых объектов в «театре для себя», при созыве гостей для веселого препровождения времени. Но что вторые (добровольные шуты) много желанней, — в том нет сомненья для того, кто всякое «наверняка» предпочитает в театре случайности.

Мне даже приходит в голову: кто любит подышать часок-другой старинкой, отчего бы тому не попробовать сынсценировать дома званый «обед с шутом», традиционно одетым, традиционно ошарашивающим при встрече гостей, традиционно потешающим их за обедом, а после обеда разыгрывающим all’improviso{855} (или почти all’improviso, в интересах «наверняка») несколько сценок, слишком интимных и дерзких, чтоб быть когда-нибудь разыгранными на публичных подмостках.

Почему я предлагаю именно «обед с шутом»? — Да потому, что это существенная и начальная часть пира, влекущая за собой у добрых хозяев «вечеринку» и «ужин». К тому же Эразм Роттердамский в «Похвале глупости» влагает ей в уста и такой raison d’être: «Без приправы глупостей нет веселья. Это до такой степени верно, что если не хватает человека, который {376} бы потешал компанию действительной и притворной глупостью, то либо приглашают наемного смехотвора, либо допускают к себе какого-нибудь смешного блюдолиза, для того чтобы он смешными, то есть глупыми словоизвержениями, нарушал молчание и разгонял скуку собутыльников. И в самом деле, какой был бы толк от набивания желудка столькими закусками, сластями и лакомыми блюдами, если бы в то же время не услаждались одинаково и зрение, и слух, наконец, вся душа смехом, шутками».