Врата Анубиса - Тим Пауэрс

Несмотря на жару, доктора Романелли пробрала легкая дрожь, и он, сощурившись, посмотрел на север – на лабиринт белых глинобитных стен и на яркие изразцы куполов в новых кварталах города. И совсем как зелень, которая жмется к реке, эти кварталы строились вдоль шоссе Мусти, соединявшего Цитадель с древним портом Булак. Большинство сегодняшних гостей сейчас как раз должны проезжать Мусти, подумал он.

Ему показалось, что он видит далекую вспышку, словно солнце блеснуло на полированном шлеме. Да, подумал он, лет двести назад наличие армии мамелюков – бывших рабов – было оправдано, но в нынешнем Египте они превратились в неконтролируемую силу – только и делают, что шатаются по стране, сея смуту и самовольно облагая налогами всех, у кого, по их мнению, имеются деньги. Силу, повинующуюся не закону, а собственным прихотям. Этого нельзя больше терпеть – особенно сейчас, когда к власти пришел этот Мохаммед Али и весь мир смотрит на нас и ждет наших дальнейших шагов. Впервые за тысячи лет нам рукой подать до независимости, так что нельзя допустить, чтобы она попала в руки шайки разбойников. Нам повезло, что этот Али обратился к Мастеру – через меня, конечно, – как к главному советнику.

«И если я вернусь в Англию, – подумал он, поворачиваясь и глядя на то, как вспотевшие рабы заряжают сигнальную пушку, – так только для того, чтобы изменить судьбу этой нации, так что сегодня, на заре новой эпохи, нам ничто не сможет помешать. Разве что посягательства Франции – но и с ними мы тоже как-нибудь разберемся. Все, что нам нужно сделать, – это восстановить знания, утерянные со смертью ка Ромени, и очень, очень скоро мы узнаем и их – или завершив наши расчеты, или выжав наконец что-нибудь ценное из этого ущербного ка, что мы вырастили из крови Брендана Дойля, прежде чем тому удалось сбежать».

Впрочем, это не так-то просто, с досадой подумал он, спускаясь по каменным ступеням к узенькой, выжженной солнцем улочке перед воротами Эль-Азаб и припоминая на ходу последний допрос.

Впервые за минувший месяц ка вытащили из каменной клетки в подвале, и первые полчаса он, казалось, даже не слышал вопросов, которые задавал ему Мастер, – просто сидел на балконе, пожевывая грязную бороду да иногда тихо вскрикивал, отгоняя воображаемых насекомых. В конце концов он все же начал говорить, хотя это и не были ответы на вопросы.

– Я пытаюсь остановить их, – бормотал он, – чтобы они не садились на этот мотоцикл, понимаете? Но каждый раз слишком поздно, и они выезжают на шоссе, прежде чем я успеваю перехватить их, и я торможу, так как не хочу, не могу видеть этого… но я все равно слышу… лязг металла и скрежет скользящего по асфальту мотоцикла… и треск шлема, разлетающегося о столб…

– Как ты попадаешь в поток времени? – в четвертый раз спросил Мастер.

– Джеки вытащил меня, – отвечал ка. – Он набросил сеть на маленьких человечков, а потом затащил меня в каноэ…

– Нет, не в реку, во время! Как ты попадаешь туда?

– Это все равно река, только вместо верстовых столбов листки календаря. Если осадка невелика, туда можно попасть через пламя свечи. Река течет подо льдом – вы что, не слышали, как Дерроу объяснял? – но там ходит лодка, лодка на колесах, разрисованная лицами, плывущая по льду под парусом… лодка может ожить и убить тебя… черная лодка, чернее ночи…

Тут Мастер пришел в неописуемую ярость, так что ему пришлось говорить не самому, а через одного из восковых ушабти, стоявших в яме на дне сферы.

– Уведите его, – кричал его голос, – и не давать ему больше ни пищи, ни воды! Он нам больше не нужен!

Да, это будет непросто – и все же это шанс. В конце концов в его бормотании промелькнули какие-то занятные обрывки информации.

«Так или иначе, – подумал Романелли, открывая дверь, которую очень скоро запрут накрепко, – нам, возможно, даже не понадобятся Врата Анубиса. Предстоит ряд решительных политических ходов вроде того, что случится сегодня, и с таким сильным правителем, как Мохаммед Али, под мудрым руководством Мастера мы сможем возродить Египет, даже не переписывая историю. Важно только знать, когда убирать того или иного человека, заменяя его покорным ка, а этот процесс может растянуться на несколько лет».

Прежде чем войти в зал, он оглянулся на пустынную улицу, идущую между высоких стен. Тихо, подумал он. Пока тихо.

В час пополудни на Мусти царила самая толчея: тяжело навьюченные верблюды с трудом шагали по запруженной народом улице, а крики торговок апельсинами в чадрах сливались в невообразимой какофонии с пением крысолова – на широкополой шляпе которого шестеро, дрессированных объектов охоты, каждый в собственной шапочке, выстроили живую пирамиду – и воплями торговцев рыбой и молоком, дополняемыми сурами из Корана в исполнении нищих. Однако толпа поспешно расступалась, пропуская блестящую процессию, с неспешной торжественностью гарцевавшую по середине улицы. В надежде на подачку уличный мальчишка добровольно взял на себя роль глашатая – в данном случае совершенно излишнюю. Он бежал почти под копытами передней лошади, крича «Риглак!» толстому нубийскому купцу, убравшемуся с дороги, прежде чем тот открыл рот, или «Ухруг!» паре укутанных в чадры леди из гарема, и без того прижавшихся к стене и визгливыми голосами протестовавших против подобной узурпации общественной проезжей части.

И все же каждый хотел хотя бы одним глазком посмотреть на кавалькаду, и даже британские эфенди передвигали кресла из пальмового дерева на тротуаре перед кафе «Завийя» так, чтобы мрачно коситься на нее со стаканом питья в руке, – ибо это был настоящий парад беев-мамелюков во всей своей красе. Жаркое солнце играло на самоцветах, украшавших ножны мечей и рукояти седельных пистолетов, а по сравнению с яркими одеждами, шлемами, увенчанными перьями тюрбанами все остальное казалось тусклым и бесцветным. Однако при всем великолепии дорогого оружия, пышных одежд и арабских скакунов в богатой сбруе самым поразительным были тонкие загорелые лица с ястребиными носами, презрительно щурившие глаза поверх толпы.

И никто не догадывался, что одно из этих лиц – чернобородое, в шлеме – принадлежало самозванцу, ибо хотя многие из тех, кто шарахался из-под копыт или выглядывал из окон, отлично знали Эшвлиса-сапожника, занимавшего нишу в наружной стене мечети в двух кварталах отсюда, никто и подумать не мог, что это он гарцует в золоченых доспехах мамелюкского бея Амина.

И тем более никто не догадывался, что даже в обычном своем обличье сапожника немой Эшвлис – все равно самозванец, и что до того, как он сменил имя и покрасил волосы и бороду в черный цвет, его звали Брендан Дойль.