Всего один год (или: "Президент"). - Анри Бертьен

– Вот уж зима, так зима…- Восхищённо шепнула мне Лидочка, когда мы вечером, входя в гостиницу, пытались отряхнуться от снега.- Настоящее рождество… Не то, что у нас – то ли идёт снег, то ли – тает…- Раскрасневшаяся, счастливая, задорная и смертельно уставшая, Лидочка была прекрасна, как никогда. Даже – как ни одна женщина не была прекрасна для меня никогда в жизни. Портье на этот раз был на месте, и оформление, на удивление, не вызвало особых хлопот (естественную ворчливость клерков в этой стране, считавших, что любой из посетителей им что-то должен, я давно уже не брал в расчёт, а бесконечно счастливая Лидочка просто этого не заметила). Вскоре мы посетили Лидочкин номер. Собственно, он ничем не отличался от моего, только расположен был на втором этаже, что по Ункарским меркам было удобно: вода здесь была практически всегда, причём – и холодная, и горячая; в то время, как у меня – на восьмом – вечерами, когда возвращалось в свои номера большинство постояльцев, горячей воды ожидать было просто бессмысленно, а холодная могла течь, прерываясь, тоненьким ручейком. Разумеется, мы тут же оценили по достоинству эту особенность, втиснувшись вдвоём в небольшую, даже по местным меркам, "полусидячую" ванну. Омовение, естественно, закончилось бурным процессом, сопровождавшимся разливанием изрядного количества воды по полу. В довершение всего мы, пошатываясь, добрались, голые и мокрые, до постели – и рухнули на неё, отбросив одеяло. Здесь было тепло – гораздо теплее, чем у меня, наверху. Позже мне Джакус пояснял, что второй этаж считается престижнее, чем верхние, и все заезжие периферийные бонзы ещё во времена Сонов останавливались, в основном, на втором; по крайней мере – никак не выше третьего этажа. Поэтому, когда закладывалась гостиница "Ункария", претендовавшая на роль наиболее комфортабельного и центрального места жительства приезжавших в Кайану провинциальных бонз, паровое отопление в ней заводилось не прямой трубой через верхние этажи, с обратным ходом через батареи – чтобы обеспечить равномерный прогрев здания, а снизу – через батареи, а обратный ход сверху был сделан прямой трубой, что обеспечивало максимальную температуру на нижних этажах и минимальную – на верхних. Джакус говорил, что это был классический пример решения проблем Сонами: изначально зная, что топить нормально всё равно не будут, благо топливо будет разворовываться на всех уровнях, они заранее обеспечивали себе местечко потеплее – хотя бы за счёт того, что на верхних этажах будет обеспечено всего плюс 10-12 градусов. Внизу в этом случае были все 20-25, что их вполне устраивало. Теперь ситуация несколько изменилась – гостиница должна была, как и всякое нормальное предприятие, сама зарабатывать свои деньги, а для этого приходилось обеспечивать сносные условия жизни постояльцев. Поэтому топили недурно: у меня, на восьмом, было градусов двадцать. Поскольку перемонтировать трубы наоборот никому, естественно, в голову не пришло – здесь, внизу, было градусов 28-30, и мы сейчас валялись на простынях, не испытывая ни малейшего желания укрыться.

Вечно это продолжаться не могло. Вскоре мы, измученные бессонницей и совершенно обессиленные физически, приняли единственно разумное решение – разбрестись по своим комнатам. Больше находиться вместе мы уже совершенно не могли: едва завидев друг друга, мы бросались в объятия, и все наши акробатические этюды снова шли по кругу, что на фоне общего изнеможения уже вызывало едва ли не раздражение. Мы не могли ни расстаться – это было выше наших сил, ни быть рядом – на что уже не хватало сих физических. Решение было не самым желанным, но неизбежным, и неотвратимую необходимость его уже понимали оба: нам нужно было если не отоспаться как следует – то, хотя бы, несколько часов передремать. При этом о том, чтобы спать вместе, не могло быть и речи: мы несколько раз уже пробовали это, но не смогли: каждый раз, даже впадая в забытье, кто-то из нас неизменно вскоре просыпался и начинал ласкать другого… Я нехотя оделся, поминутно возвращаясь к ней и теряясь в её волосах или, хотя бы, хватая за руки; и, шатаясь, как совершенно пьяный абориген, побрёл к двери. Лидочка – не в лучшем, разумеется, виде – шатаясь и держась за стены, брела следом. Обменявшись на прощанье ключами – с тем, чтобы проснувшийся первым мог потихоньку посетить второго – не дожидаясь, пока тот проснётся – мы, наконец, расстались.

Добравшись до номера, я рухнул на постель поверх одеяла, не сумев даже снять брюки – только пиджак полетел куда-то на стул. Проснулся далеко заполночь, от холода: в рубашке при восемнадцати градусах было не слишком уютно… Стуча зубами, побрёл в ванную – горячая вода била из крана мощной струёй. Позже Джакус так же охотно пояснял мне, что дома он ведёт, в основном, ночной образ "ванной жизни": проще всего принимать ванну после полуночи – по крайней мере, не ждёшь неожиданностей в виде внезапного падения напора или даже полного прекращения подачи воды. Сейчас же я разделся и влез в воду, стараясь согреться. Вода была – практически кипяток, так что вскоре мне это удалось. Красный, как варёный рак, я отправился в комнату и, разобрав постель, влез под одеяло. На этот раз проспал до утра – как рухнул в небытие, едва растянувшись на простынях – так ничччего и не помню.

Проснулся я от того, что кто-то или что-то касалось моей щеки. Я попробовал отмахнуться – но не смог. Не смог вынуть руку из-под одеяла. Встревоженно открыл глаза, хлопая ресницами – и вижу… На мне верхом сидит Лидочка в батистовой, полупризрачной рубашке… На голое тело, разумеется. И волосами щекочет, улыбаясь, мою физиономию.

– Ты что – так и пришла?- Осторожно поинтересовался я.

– Нет,- улыбнулась она.- А жаль.

– Что жаль?

– Что я не настолько смела, чтобы проделать такой путь в таком виде.- Она встала, потянулась, и, достав из холодильника палку колбасы, лихо переломила её и бросила половину мне:

– Лови!- Я едва успел выскочить из-под одеяла. Следом точно таким же образом проследовало полбатона. И надо сказать – весьма кстати: вчера из-за усталости я совершенно не чувствовал голода, а сейчас он прямо спросонок уверенно дал о себе знать. Я сидел на постели, отгрызая куски и пытаясь их разжевать, Лидочка хлопотала с миниатюрным кипятильником, пытаясь сообразить чай. Я ещё не успел набить себе зоб и удавиться, будто накормленный всухомятку птенец, как Лидочкиными усилиями явилась на свет первая чашка. Отхлебнув, она бесцеремонно протянула её мне. Странно… мне вдруг стало как-то уютно, комфортно и тепло от этого её поступка… А ведь совсем недавно – буквально перед самым отъездом – подобный жест просто привёл бы меня в совершеннейшее замешательство… Если не в негодование…