Шпандау: Тайный дневник - Альберт Шпеер

12 января 1957 года. Макклой написал моему деловому приятелю, что Государственный департамент благожелательно относится к моему освобождению. Он думает, что при постоянном нажиме на Советы мое освобождение может быть устроено в обозримом будущем. Почему я не разволновался? Почему сегодня, как и каждый день, я угрюмо и молча шагаю по своей круговой дорожке?

По коридору по-прежнему разносится «Лили Марлен».

13 января 1957 года. Всего несколько месяцев назад Гесс сумел назвать мне имена своих помощников, Клопфера и Фридриха, которые были мне нужны для процесса по денацификации. Сегодня, сидя на скамейке в саду, он спросил меня повелительным тоном:

— Только что Функ упомянул какого-то герра Литгена. Кто это такой?

На мгновение я онемел от изумления.

— Это же ваш адъютант!

Гесс глубоко задумался. Потом снова перешел на свой ноющий тон.

— Какой ужас! Я этого не знаю? Ради всего святого, как такое возможно? Можете мне объяснить? Мой адъютант. Правда? Должно быть, я потерял память. — В его глазах светился хитрый огонек.

— Не беспокойтесь, герр Гесс. В Нюрнберге во время процесса вы тоже потеряли память. После суда она вернулась.

Гесс изобразил удивление.

— Что вы говорите? Она вернется?

Я кивнул.

— Да, а потом снова пропадет. Со мной происходит то же самое.

Гесс с раздражением посмотрел на меня.

— Как? И с вами тоже? Что вы не знаете?

Я задумчиво посмотрел на него, будто пытаясь решить какую-то задачу. Потом обреченно пожал плечами.

— В данный момент я не могу вспомнить, кто вы такой и что здесь делаете.

Минуту Гесс ошеломленно смотрел на меня. Потом мы оба рассмеялись.

23 января 1957 года. Несколько недель назад я спросил одного из директоров, не могу ли я получить холст и масляные краски. Сегодня утром я узнал, что мне отказали. Одержимый идеей рисования, я перенес две воображаемые картины на бумагу; строго говоря, два наброска в романтическом стиле, символизирующие мой иллюзорный мир. Я сосредоточил все свое внимание и представил цвета картины, потом обозначил их на рисунке по номерам палитры. Напряжение было столь сильным, что я даже сумел заметить неверно подобранные цвета и с помощью одних лишь цифр по-новому наложил краску на отдельные куски картины.

12 февраля 1957 года. Уже несколько недель Функ нарушает свою строгую диабетическую диету — когда никто не видит, он высыпает почти все содержимое сахарницы в свою кружку. Чтобы замести следы, он добавляет туда кофе. Я подсчитал на логарифмической линейке: почти двести кубических сантиметров. Он пьет эту омерзительно сладкую бурду ночью перед сдачей анализа мочи. Я часто помогаю ему, вставая между охранником и сахарницей.

Французский главный врач обнаружил, что у Функа увеличена печень.

— Желтуха возвращается, — сетовал Функ. — Рука уже пожелтела, и глаза тоже.

Этот веселый человек часто помогал нам пережить депрессии в Шпандау, он сочетал в себе умение радоваться, оппортунизм и слезливость; но все его комичные черты постепенно стерлись. Сейчас он просто больной человек, понимающий, что конец близок. И все равно он травит себя ради призрачного шанса вернуться домой чуть раньше срока. Как собака, которая хочет умереть в родной конуре.

18 марта 1957 года. Узнали от Миза, что советский директор составляет выписку из истории болезни Функа по записям в медицинской карте за прошедшие десять лет. Значит, его дело находится на обсуждении. Но сегодня советский директор пришел к Функу в сопровождении врача. Функ тут же принялся распространяться по поводу своих многочисленных болезней. Русский грубо одернул его:

— Хватит прикидываться! И будьте любезны встать! Вы производите нелепое впечатление, номер шесть.

Функ гневно выкрикнул в ответ:

— Ну так пристрелите меня. Почему вы позволяете мне жить?

Внезапно я услышал, что Функ плачет. На мгновение наступила тишина, потом русский директор произнес ледяным голосом:

— Вы заключенный с пожизненным сроком и ведите себя соответственно.

Они вышли из камеры, и Функ снова начал кричать:

— Давайте, убейте меня, давайте, убейте меня!

Влаер недавно объяснил мне, что подобные нервные срывы характерны для диабетиков.

Тем временем русский директор направился к Гессу. Из его камеры тоже доносились сердитые голоса, но во всем этом бормотании мне удалось лишь различить громкую реплику русского:

— Если не съедите все, будете наказаны.

18 марта 1957 года. Сегодня утром, когда открывали камеры, у моей двери выстроились представители трех народов: Годо, Пембертон, Боков. Медленно и ритмично Годо сосчитал: «Раз, два, три!» — и все трое хором крикнули с низким поклоном: «С днем рождения!» Мне было трудно сдержать свои чувства.

Потом я принимал поздравления в умывальной комнате. Ко мне подошел Гесс.

— Ad multos annos! (Долгих лет, лат.) — сказал он и добавил: — Но не обязательно в Шпандау.

Потом подошел Функ; он хотел что-то сказать, но не смог — на глаза навернулись слезы, и он замолчал. Он больше не способен держать себя в руках. Ширах принес мне газету. Сегодня он все-таки сказал «Доброе утро», но сразу же ушел, прочистив горло и выдавив из себя что-то вроде «хм». Он не может переступить через себя, но мне все равно. Какое оцепенение души! Но у каждого из нас произошли изменения личности: Гесс превратился в истерика, Функ стал плаксивым, Ширах разучился общаться с людьми. А я?

26 марта 1957 года. Гесс пять дней провел в карцере, потому что не вымыл столы в коридоре и умывальной комнате. Он стойко перенес наказание. Не успел Гесс вернуться, как Ширах побежал к Фомину. «Номер семь сегодня не мыл умывальную комнату». Гессу пригрозили новым наказанием.

Тем временем Функ, трясущийся, с землистым лицом, продолжает вести азартную игру со своей жизнью. Он попросил меня каждый раз во время еды насыпать ему полкружки сахара; говорит, что не может сам этого делать, потому что стал слишком нервным.

6 апреля 1957 года. Два дня Функ не встает с постели. Теперь у него воспаление мочевого пузыря, и врачи снова диагностировали увеличение печени. Он три месяца сидел на «сахарной диете». Теперь бросил.

Пока Функ болен, Шираху не с кем поговорить. Утром он вдвоем с Фоминым посадил на круглой клумбе красные и белые люпины так, чтобы цветы выросли в форме советской звезды. Я спросил сидевшего в противоположном углу сада Гесса:

— Что вы думаете об этом? Ваш лидер молодежи рейха украшает цветочную клумбу красной звездой.