Ледобой. Зов (СИ) - Козаев Азамат Владимирович

— Теперь люди несут у колодцев охрану.

— Охрану?

— Да, мерзейшая моя. Им всё равно кого забить цепами, человека с рубцами на лице или некоего колдуна с бритой головой.

— Ты же такой умный, такой изощрённый, — Ассуна прошлась языком по внутренней раковине уха Ужега. — Ты обязательно придумаешь что-нибудь. Ведь придумаешь?

— У меня есть выбор?

— А когда всё закончится, и твоих выпустят из темницы, — она обняла колдуна, прижалась щекой, потёрлась грудью о его спину, — Я выражу твоей жене восхищение. Она стойкая женщина. Годами находиться бок о бок с таким вредным существом очень тяжело. Я вот с тобой всего несколько седмиц, а ты меня уже измучил.

— Я измучил?

— Ага, мой нектар. Мучаешь меня каждую ночь. Нет, ты пойми правильно, — Ассуна пристально вгляделась в колдуна, головы, впрочем, так и не повернувшего. — Я не против помучиться. Даже покричать готова. Даже сильно орать. От боли. А может от сладострастия. Только не на расстоянии же мучиться! Ну, сделай же со мной какую-нибудь гадость! Чтобы я горло сорвала. Вот так: А-а-а! А-а-а!

— А твой повелитель?

— А мы ему не скажем, — чернявая с наслаждением запустила язык в ухо Ужега, и у того на мгновение губы затряслись, а крепкими пальцами он сжал собственные колени и глубоко вдохнул. — Ой, а что это у тебя портах? Шевельнулось, как будто?

— Тебе далеко до моей жены, — Ужег отчаянно моргал и щурился, прогоняя цветных мух с глаз. — Она не бросит всё и не убежит в город за цветастыми тряпками, она не бросит свою девочку на произвол судьбы, чтобы из неё выросло чудовище.

— Ах ты сволочь, — Ассуна, улыбаясь, повела кончиком пальца по лицу колдуна: бровь, переносица, верхнее веко, нижнее веко. Ужег замер. — Моя мать была из Хизаны, а отец — млеч. А ты напрасно перестал дышать и напрягся, мой медовый. Наверное, ждёшь слезливую историю о том, как девочку сначала продали, потом чужие люди её истязали, она пошла по рукам и к пятнадцати перестала держать собственное дерьмо в заднице оттого, что оно вываливалось на ходу? Нет, мой милый. Это ждёт твоих сучек. Со мной всё проще — однажды я проснулась в новом мире, в котором больше не было ни отца, ни той горячечной чепухи про одно племя.

— Кого-то убили?

— Ага, — чернявая по-простецки чмокнула колдуна в макушку. — Отца и убили. Знаешь, как у млечей? Ну, там… Боги создали людей равными, мы все братья, один народ, млеч млечу подлянки не сделает и в рабство не обратит.

— И… — потребовал Ужег.

— А пришли однажды двое, — Ассуна вышла из-за спины, уселась колдуну на колени, обняла, приблизила лицо близко-близко, глаза в глаза, причесала собственными ресницами ресницы Ужега. — Ну, мой двери и распахнул. Мол, милости просим, гости дорогие, куда путь держите?

Ужег молча ждал.

— А под утро отца и других мужчин убили, детей и баб погрузили в ладьи и гостенёчки дорогие ушли на рабский торг. Те двое были первые, разведка. Ну, кое-кого из баб прямо в деревне по кругу пустили, потом прирезали. А я дурочка сижу в подполе и слышу, как млечи ржут над телом отца. Дескать, ещё остались такие придурки, которые верят в чушь про братьев и один народ?

— Твой отец ушёл чистым человеком.

— Зато все остальные продолжили жить грязными и обесчещенными, правда здорово? — улыбаясь, чернявая, смачно чмокнула колдуна в нос.

— Ты и твой повелитель… На что ты надеешься?

— Да, да, мой медовый, я уже давно поняла, что повелитель он только для меня. Нет больше нужды это подчёркивать. Ну-у-у… как тебе сказать, — Ассуна сунула палец в рот, поджала губы и, дурачась, закатила глаза к потолку. — Меня вполне устроил бы еле различимый среди знати слух, что некая черноволосая дева, в ложе к которой частенько ныряет дерабанн, родила ему сына и в противовес добропорядочной законной жене позволяет повелителю делать с собой абсолютно все.

— А в том, что окажешься лучше законной жены, которой пока нет, ты уверена?

— Паточный мой, ласковый мой, проницательный мой, — чернявая лизнула колдуна в шею. — Кому как не тебе знать, на что способны законные жёны Хизаны? Вернее то, на что они не способны. Ну, улягутся в ложе, как бревно, ну раздвинут ноги и зажмут себе рот, дабы не заорать и тем не выдать в себе живую. И всё. То ли дело тайные жёны…

Ассуна вскочила с коленей Ужега, развернулась к колдуну спиной, медленно потянула платье до середины бедёр, ещё медленнее нагнулась и, как иной делает это пальцами, перещёлкнула персиками, раз-два. О-о-о-о, она умела это делать: край ярко-синего платья, будто подбитый снизу, завернулся на одно из восхитительных полушарий, открыв и скрыв ровно то, что возжигает в мужчине огонь желания и будоражит воображение.

— Ты, безусловно, повелительница…

— Продолжай, мой сладчайший.

— Ярких тряпок. Тут тебе равных нет. Ты величайший предводитель войска платьев. По твоему приказу тряпки совершают обходы и наступления — закрывают твое тело и покидают его по малейшему знаку.

— А могущественные дерабанны и праведные колдуны падают ниц и мечтают проникнуть в тайные сады, где растут плоды желаний и вдохнуть их пьянящий аромат…

— Моя жена в простом белом платье более желанна, чем ты без одежды вообще.

— Нектар моей души, — Ассуна закинула колено на бедро Ужега, убрала руки назад, выпятила грудь и притворно тяжело вздохнула. Ну, проходила до того ладонь между лицом колдуна и плотью чернявой, а после вздоха сосок, едва не дырявящий яркую ткань, встал прямо против его губ. — Можешь говорить что угодно, но как старые, мощные корни рвут землю, так сокровище твоих чресел вот-вот рассадит холстину портов.

— Тело слабо и бессильно противиться зову естества. Я укреплю против тебя свой разум!

— А представь на мгновение, — Ассуна медленно расстегнула платье, запустила ладонь за пазуху, обтёрла под грудью и поднесла пальцы к носу колдуна — тот лишь чудом не закачался и не заревел. — Вот поставил ты меня на колени, развернул половины моего персика и глубоко-глубоко высадил своё семя. А потом… когда у дерабанна родится ребёнок, он вполне может оказаться… твоим! Хоть и незаконнорожденный, но мало ли как жизнь повернётся? Вдруг с законными отпрысками повелителя что-то случится? Колдун ведь может прозреть сквозь время? Порассуждать о превратностях жизнь колдуну ведь позволительно?

— Ужег, ты многое видел, через многое прошёл, — забормотал он вполголоса, — Укрепи дух свой, закали твёрдость свою, как в кузнице закаливают острые клинки.

— Погромче, мне плохо слышно, — чернявая, дурачась подставило ухо под шепчущие губы.

Колдун против воли скосил глаза: чистая, тонкая шея набегает на прямые и ровные ключицы, от ключиц змеится вырез платья, а там, в полутьме живут своей жизнью и трепещут волнительные груди, едва не половина которых полыхает розовыми пламеньками сосков.

—…твою мать, какая же ты мразь.

— Да, сладкий, я мразь! Твоя мразь! Разорви на мне это платье, употреби любым из известных тебе способов, молю только об одном: птицы, что сидят на крыше, должны от моего крика в испуге улететь прочь!

— Если меня хватит удар, травить людей будет некому, — Ужег еле-еле растянул губы, и отчаянно проморгался: с него лилось, на бритой голове пот застыл каплями.

— Ну, конечно, дело превыше всего, — Ассуна согласно кивнула, многозначительно прикусила нижнюю губку, потом медленно потянула длинную шею и гибким языком слизала пот с бровей колдуна. — Отдыхай, мой мучитель. И прошу, придумай уже, как распнёшь меня на ложе. А, может, на столе. А, может, на лавке…

Она разом избавилась от томительной медлительности, стремительно отпрянула и широким шагом вынесла себя из горницы…

— Там подонок, — мрачно буркнул Сивый, показывая вперёд.

— Забрался же в глухомань, — Стюжень покачал головой. — И заметь: отсюда равно близко и к млечам, и к нам. Почти на границе.

Безрод с пригорка оглядывал одинокий сруб на небольшой поляне в кольце лесов настолько древних и вековечных, что отсюда, с расстояния в перестрел чащоба казалась просто чёрной.