Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

— Мама! Это может прозвучать очень зло, но я должна сказать Молли, тебе, и всем, раз и навсегда, что так как я не нуждаюсь в деньгах и не прошу больше положенного мне денежного пособия, я не собираюсь отвечать на вопросы о том, что я делаю с деньгами.

Она произнесла эти слова с должным уважением и со спокойной решимостью, которой на некоторое время подчинилась ее мать. Хотя с тех пор довольно часто случалось, что когда миссис Гибсон и Молли оставались наедине, первая начинала размышлять о том, что могла Синтия сделать со своими деньгами, и выдвигала различные догадки, пока не уставала.

Захватывающей охоте в «долинах сомнений» посвящался целый день. В настоящий момент, тем не менее, она ограничилась практическими вопросами. Талант к дамским шляпкам и платьям, присущий и матери, и дочери, вскоре разрешил великое множество запутанных вопросов изобретательности и вкуса, а затем все трое уселись «из старья шить заново убор».[112]

Отношения Синтии со сквайром оставались неизменными с тех самых пор, когда прошлой осенью она навестила его в поместье Хэмли. Каждый раз он принимал их радушно и вежливо, и был более очарован Синтией, чем хотел себе признаться.

— Она милая девушка, без сомнения, — думал он, — к тому же у нее любезные манеры, и ей нравится учиться у стариков, что является хорошим знаком. Но мне не нравится ее мать. Но, тем не менее, она ее мать, а девочка — ее дочь. Все же она пару раз говорила с ней так, как мне бы не хотелось, что бы наша маленькая Фанни говорила с нами, если бы Бог смилостивился и оставил ее в живых. Нет, это неправильно, и может быть немного старомодно, а я люблю поступать правильно. И снова она завладела мной, как можно сказать, и малышке Молли, совсем как маленькой собачонке на коротких лапках, пришлось бежать за нами по садовой аллее, которая оказалась слишком узкой для троих. А та была слишком занята, слушая меня, она ни разу не обернулась, чтобы сказать Молли слово. Я не хочу сказать, что они не любят друг друга, и это на пользу возлюбленной Роджера. С моей стороны очень неблагодарно выискивать ошибки у девочки, которая была так вежлива со мной, и которая так мило ловила каждое оброненное мной слово. Что ж! за два года многое может прийти и уйти! А парень ничего не говорит мне об этом. Я буду таким же таинственным, как он, и не буду больше обращать внимания на это дело, пока он сам не приедет и не расскажет мне.

Хотя сквайру и нравилось получать небольшие записочки от Синтии, которые та присылала ему, когда получала письмо от Роджера, и хотя подобное внимание с ее стороны растапливало сердце, он старался быть твердым, сдерживался и писал ей краткие благодарности. Формальные по выражению, его слова имели глубокий смысл. Сама Синтия не слишком задумывалась над ними, довольствуясь тем, что совершает добрые поступки. Но ее мать критиковала и обдумывала их. Она считала, что обнаружила истину, когда решила, что его ответы были очень старомодными, и что он, его дом и его мебель — все нуждается в некотором усовершенствовании и шлифовке, которые те непременно получат, когда… — ей никогда не нравилось заканчивать предложение определенными словами, хотя она постоянно повторяла про себя, что «в том нет вреда».

Вернемся к сквайру. Будучи теперь занятым, он восстановил здоровье и обрел прежнюю жизнерадостность. Если бы Осборн уступил ему, то возможно, что отец с сыном могли бы возобновить прежние отношения, но Осборн либо, в самом деле, чувствовал себя больным, либо опускался до привычек больного, поэтому не делал попыток к объединению. Если отец заставлял его выходить — пару раз он проглатывал свою гордость и просил Осборна сопровождать его — Осборн подходил к окну и находил, что порыв ветра или облачность являются причиной для того, чтобы остаться дома с книгами. Он прогуливался на солнечной стороне дома шагом, который сквайр считал вялым и немужественным. Но если появлялась возможность уехать из дома, которой Осборн довольно часто пользовался в это время, он хватался за нее с лихорадочной энергией: тучи на небе, восточный ветер, влажность воздуха при этом не имели для него значения. И поскольку сквайр не знал истинную, таинственную причину этого стремления уехать, он забрал себе в голову, что это происходит из нелюбви Осборна к поместью Хэмли и к однообразному отцовскому обществу.

— Это была ошибка, — думал сквайр. — Я понял это сейчас. Я никогда не умел заводить друзей. Я всегда считал, что эти парни из Оксфорда и Кэмбриджа воротят от меня свои носы из-за того, что я деревенский болван, я опередил их, и у меня никого нет. Но когда мальчики уехали в Рагби и Кэмбридж, я позволил им завести собственных друзей, пусть даже они смотрели на меня свысока. Это самое худшее, что они могли сделать мне; а теперь несколько моих друзей отдалились от меня, умерли так или иначе, а я наделил молодого человека унылым для него занятием. Но он мог бы постараться не показывать мне свою скуку так явно, я становлюсь черствым, но иногда это задевает меня за живое… задевает. А когда-то он так любил своего отца! Если бы я мог осушить землю, я бы нашел для него оправдание и позволил поехать в Лондон или туда, куда он хочет. Может быть, на этот раз он поступит умнее, или может быть, разорится. Но возможно, это заставит его думать немного лучше о своем старом отце… мне бы хотелось, чтобы он так думал, мне бы хотелось!

Возможно, что Осборна можно было бы убедить рассказать отцу о женитьбе за время их длительного уединенного общения, если бы сквайр в неподходящий момент не поведал ему о помолвке Роджера и Синтии. Это случилось сырым воскресным днем, когда отец и сын сидели вместе в огромной пустой гостиной. Осборн не ходил в церковь утром, а сквайр посетил службу и теперь усердно пытался читать одну из проповедей Блэра. Они рано пообедали, как всегда делали в воскресенье, и либо из-за проповеди, либо из-за безнадежной сырости день казался сквайру бесконечно долгим. У него существовали определенные неписанные правила, как вести себя в воскресенье. Холодное мясо, чтение проповедей, запрет на курение до вечерних молитв, как можно меньше думать о состоянии земли и условиях урожая, и не менее почтенное времяпровождение дома в лучшей своей одежде, которое согласовалось с прогулкой в церковь дважды в день, а также проговаривание ответствий[113] громче клирика. Сегодня дождь шел так беспрерывно, что сквайр отменил дневную прогулку в церковь; но, даже наслаждаясь дремотой — какой долгой она казалась — он увидел, что слуги поместья устало возвращаются домой по луговой тропинке — целый выводок зонтов. Он стоял у окна последние полчаса, засунув руки в карманы, его губы часто складывались в обычный греховный свист, но так же часто их сдерживала внезапная серьезность, которая в девяти случаях из десяти заканчивалась зевотой. Он искоса поглядывал на Осборна, тот сидел у огня, погрузившись в книгу. Бедный сквайр был похож на маленького мальчика из детской сказки, который просит всех птиц и животных прийти и поиграть с ним, и каждый раз получает серьезный ответ, что они слишком заняты, чтобы тратить свободное время на пустяковые развлечения. Отцу хотелось, чтобы сын отложил книгу и поговорил с ним: было так сыро, так скучно, и небольшая беседа позволила бы приятно провести время. Но Осборн, сидя спиной к окну, у которого стоял отец, не видел ничего этого и продолжал читать. Он согласился с замечанием отца, что день был очень сырым, но не поддержал беседу и не воспользовался тем ассортиментом избитых истин, которые допускала тема разговора. Должно быть, нужно начать с чего-то более воодушевляющего, почувствовал сквайр. Воспоминание о романе между Роджером и Синтией пришло ему на ум, и, не дав себе минуты на размышление, он начал:

— Осборн! Ты что-нибудь знаешь об этой… этой симпатии Роджера?

Довольно успешно. Осборн положил книгу на мгновение и повернулся к отцу.

— Симпатии? Роджера? Нет! Я никогда не слышал об этом — мне трудно в это поверить — то есть, я полагаю, к…

И тут он замолчал, поскольку подумал, что не имеет права выдавать собственное предположение, что объектом симпатии была Синтия Киркпатрик.

— Да. Тем не менее, это так. Можешь предположить, к кому? Не к той, что мне особенно нравится… не партия, на мой взгляд… и все же она очень милая девушка. И я полагаю, в первую очередь винить нужно меня.

— И?

— Не стоит ходить вокруг да около. Я зашел далеко, я могу рассказать тебе все. Это мисс Киркпатрик, приемная дочь Гибсона. Но это не помолвка, запомни…

— Я очень рад… надеюсь, ей тоже нравится Роджер…

— Нравится… для нее это слишком хорошая партия, чтобы не понравиться: если Роджер не изменит своего решения, когда вернется домой, клянусь, она будет только счастлива!

— Интересно, почему Роджер не говорил мне, — произнес Осборн, немного задетый молчанием брата, теперь он начал сам задумываться.