Под голубой луной - Пенелопа Уильямсон

Яростный взгляд Маккейди хлестнул Джессалин, как удар бича.

– Он сказал правду?

– Маккейди…

Он грубо схватил ее за руки и встряхнул.

– Он сказал правду?

– Ради тебя я готова на все.

Он выпустил ее, и от неожиданности она чуть не, упала.

– Понятно, – с издевкой протянул он. – В том числе и на то, чтобы продавать себя, как шлюха с Ковент-Гарденского рынка.

– Да! – выкрикнула Джессалин, приподнимаясь на носки, чтобы смотреть ему прямо в лицо. – Если это нужно, чтобы спасти тебя от тюрьмы. Это так ужасно?

– Да, черт побери! – заорал он в ответ. Его глаза пылали яростью, но в них было и что-то другое. Какая-то озадаченность. Как будто Джессалин по-прежнему оставалась для него тайной.

Джессалин еще сильней вытянулась на носках, так что теперь они стояли нос к носу.

– Я люблю тебя! – кричала она. – Я готова сделать для тебя все что угодно. Так какого же черта ты злишься?

– Я не знаю! – прорычал Он в ответ и, резко повернувшись, пошел прочь.

– Куда ты?

Он не остановился. Тогда Джессалин, подобрав юбки, помчалась следом, увязая в глубоком песке.

– Черт бы тебя побрал, Маккейди, я не позволю тебе уйти от меня! – Догнав, она повисла у него на плече и повалила его на колени. Шляпка слетела с головы, и Джессалин отбросила ее подальше к скалам.

Маккейди перевернулся на спину, потянув ее на себя.

– Какого черта…

– Я не позволю тебе уйти! – Она молотила кулаками по его груди. – Я не позволю тебе снова бросить меня, слышишь, Маккейди? – Схватив его за волосы, она впилась в его губы. Это было все равно, что поднести горящий факел к бочонку с порохом.

Ее дыхание обжигало его шею.

– Никогда, – шептала она, чувствуя, как сильно бьется его сердце, – никогда я не позволю тебе снова меня бросить.

Маккейди тяжело вздохнул:

– Я и не собираюсь бросать тебя, женщина. Я всего лишь еду в Пензанс. Завтра мы заканчиваем локомотив. Ведь эти чертовы испытания все равно состоятся, окажусь я в тюрьме или нет… О, дьявол! – Джессалин почувствовала, как под ее животом начало пульсировать что-то твердое и горячее. Такое горячее, что она ощущала этот жар даже сквозь двойной слой одежды. Она потерлась о его бедра и услышала, как у него перехватило дыхание. – Бог ты мой! Даже злясь на тебя, я все равно постоянно, мучительно тебя хочу… – Маккейди резко замолчал и попытался оттолкнуть ее.

Джессалин еще плотнее прижалась к нему, желая слиться с ним в единое тело. Пощекотав языком его нижнюю губу, она сказала:

– Маккейди, ради тебя я сделаю все что угодно. Единственное, чего я никогда не смогу, – это перестать любить тебя.

Его сильные пальцы зарылись в густые рыжие волосы Джессалин, и их губы слились в долгом поцелуе. Маккейди застонал…

Но вот он оторвался от нее и запрокинул голову. Джессалин смотрела на его суровое лицо, самое красивое лицо на свете и видела, что густые тени снова поглотили маленькие солнца, еще минуту назад сиявшие в черных глазах.

– Черт бы тебя побрал, Джессалин. Черт бы тебя побрал, что ты со мной делаешь. – Он перекатился на бок и одним быстрым движением вскочил на ноги.

Через минуту его уже не было на берегу. Джессалин лежала на песке, все еще ощущая на губах вкус его поцелуя. Раскинув руки, как будто хотела обнять весь мир, она улыбалась. «Он любит меня, – думала она, – Он по-настоящему любит меня». Только дурачок пока еще сам этого не понимает.

Джессалин прикрыла рукой лицо от слепящего солнца. Было жарко. Наверняка теперь высыплет море веснушек. Ну и хорошо, Маккейди будет что целовать. Поднявшись, она начала стряхивать с юбки песок.

Заметив неподалеку плоский выступ скалы, Джессалин подошла и села на него. Она расстегнула лайковые ботинки и сняла их вместе с чулками и подвязками. Босые ноги глубоко зарылись во влажный песок. Он ласково струился между пальцами, напоминая Джессалин прикосновение возлюбленного. Прикосновение Маккейди. Она посмотрела на море, на залитое солнцем небо и отдалась воспоминаниям.

Джессалин улыбалась, думая о том далеком лете, когда утренний бриз ласково обвевал ее лицо, а море плескалось о скалы, своим рокотом напоминая биение огромного сердца. Когда каждый день бесконечное небо над головой было таким пронзительно синим. Когда она всем сердцем полюбила человека, не требуя ничего взамен.

И вот теперь он тоже любит ее.

Дверца топки была открыта, и пылающий уголь освещал просторное помещение жутковатым красным светом. Неподалеку от топки на рельсах стоял новенький локомотив, и красные блики играли на его отполированных до блеска боках. Огромная махина замерла в ожидании того, когда можно будет сорваться с места и понестись вперед.

Граф Сирхэй небрежно облокотился на рабочий стол, стоявший в тени двух огромных кузнечных мехов. На лоб спадала черная прядь. Закатанные до локтей рукава открывали могучие, блестевшие от пота руки. От графа пахло отработанным паром и машинным маслом.

Рядом стоял Дункан, весь перепачканный зеленой краской. Пятно красовалось даже на подбородке, прямо под небольшой, сводившей женщин с ума ямочкой. У каждого в руке было по кожаной фляжке с контрабандным французским бренди. Они хорошо поработали и теперь наслаждались заслуженным отдыхом.

В другой руке Дункан держал кисть, с которой продолжала капать зеленая краска. Поразмыслив, он сделал последний мазок на большой зеленой букве «Т», начертанной на лаковом боку локомотива.

– «Комета», – задумчиво проговорил он. – Хорошее название, сэр. Очень подходящее.

На небритой щеке графа дернулась мышца.

– Название придумала миледи.

Маккейди почувствовал укол тупой, назойливой боли. Он скучал по ней. Она не отпускала его и здесь, черт бы ее побрал. А ведь он собирался взять ее с собой, но в последнюю минуту она так его разозлила, что он передумал. Даже сейчас, вспоминая об этом, все еще злился. Причем все сильнее и сильнее, потому что не мог докопаться до причин собственного гнева. Он знал только одно – ему страшно хочется избить кого-то до полусмерти – ее, Титвелла, а может, самого себя. Но он знал также и то, что ярость скоро пройдет, оставив после себя пустоту. И тогда он будет скучать по ней. И желать ее.

Маккейди отогнал мысли о Джессалин и еще раз обошел вокруг локомотива. Паровой котел был надежно укутан кусками фетра и плотно натянутым полотном. Мастер по парусам из Маусхоула тщательно простегал крепкое полотно, проложив его кусками фетра, и выкрасил в желтый цвет. Цвет корнуолльских примул. А Дункан предложил покрасить колеса зеленым. Каждый болтик, гайка, заклепка были любовно выточены вручную. Этот локомотив, не походил ни на что, когда-либо созданное руками человека. Он был уникален.