Том 14. Критические статьи, очерки, письма - Виктор Гюго
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В вашем лице зажали рот свободе мысли; в лице г-на Жака попрали свободу совести; философия, наука, разум, история, право, все три великих освободительных века — шестнадцатый, семнадцатый и восемнадцатый — были отвергнуты, девятнадцатому веку был брошен вызов, и все это встретило горячую поддержку у партии, объединяющей большинство; все это в течение двух часов объяснял, одобрял, комментировал и прославлял некий г-н Жиро, который, как говорят, является вашим и моим собратом по Академии; все это было провозглашено министром, стоящим во главе просвещения Франции, с этой трибуны, служащей просвещению всего мира. Я вышел, охваченный стыдом и возмущением.
Посылаю вам свой протест; я хотел бы, чтобы его прочитала вся та благородная и смелая молодежь, которая любит вас и восхищается вами и которая оказала мне честь, избрав своим и вашим защитником.
К этому добавляю свои самые сердечные пожелания.
В. Г.
Госпоже Чэпмэн
12 мая 1851
Сударыня!
Вы считаете, что в святом деле борьбы с рабством мое слово может оказать некоторое влияние на великий американский народ, который я горячо люблю и чью судьбу я в мыслях связываю с миссией Франции. Вы хотите, чтобы и я поднял свой голос. Я это делаю тотчас же и буду делать всякий раз, как только представится случай.
Мне почти нечего добавить к вашему письму. Я готов подписаться под каждой его строкой. Продолжайте ваше святое дело. С вами все благородные души, все добрые сердца.
Я согласен с вами: не может быть, чтобы через некоторое время, и притом короткое, Соединенные Штаты Америки не отказались от рабства. Рабство в Соединенных Штатах! Можно ли найти более чудовищное противоречие? Варварство, гнездящееся в сердце общества, которое самим своим существованием утверждает цивилизацию; свобода, закованная в цепи, богохульство, провозглашенное из алтаря, рабский ошейник у подножия статуи Вашингтона! Это немыслимо. Скажу больше — это невозможно.
Все это должно исчезнуть само собой. Достаточно сияния девятнадцатого века, чтобы рабство было уничтожено.
Как! Рабство, узаконенное в этой славной стране, которая вот уже шестьдесят лет утверждает прогресс своим движением вперед, демократию — своей растущей силой и свободы — своим процветанием! Рабство в Соединенных Штатах! Долг этой великой республики — перестать подавать такой дурной пример. Это позор, а она создана не для того, чтобы опускать голову! Не для того рабство выбрасывают из старых стран, чтобы его подбирали молодые народы. Как! Рабство уходит из Турции, но остается в Америке! Как! Его изгоняют из страны Мустафы, и сохраняют в стране Франклина! Нет! Нет! Нет!
Существует непреклонная логика, согласно которой люди, события, законы, нравы, народы постепенно развиваются, изменяются, переделываются по какому-то таинственному образцу, который предугадывают великие умы и который является идеалом цивилизации; или, лучше сказать, формы человеческие скрывают формы божественные. Пусть все благородные сердца, любящие Соединенные Штаты как свою родину, воспрянут духом!
Соединенные Штаты должны отказаться от рабства, или им придется отречься от свободы. Они не отрекутся от свободы! Они должны отказаться от рабства или пусть отрекутся от евангелия. Они не отрекутся от евангелия!
Примите, сударыня, мое горячее сочувствие вашему делу и глубокое уважение.
В. Г.
Луи Ноэлю
15 мая 1851
Я пишу вам редко, а между тем у меня такое чувство, словно я постоянно общаюсь с вами. Мне кажется, что наши умы всегда понимают друг друга, а наши сердца всегда чувствуют одинаково. Дорогой поэт, когда я говорю, я не что иное, как эхо великодушных сердец моего времени, и это ваш голос говорит моими устами.
Я сказал: когда я говорю; но вот уж много дней, как я молчу. Вы сетуете за это на меня. Благодарю, что вы это заметили. Впрочем, я чувствую себя уже лучше. Мое молчание угнетает меня, и я надеюсь, что смогу прервать его по случаю пересмотра. Мои друзья из оппозиции торопят меня; но есть голос, который торопит меня еще настойчивее, чем они, — голос моей совести. Пора взять слово и во всеуслышание предостеречь страну.
До свиданья, до будущих встреч. Пишу вам со своего места в Национальном собрании, во время дебатов по сахарному вопросу, и сам не знаю, что я тут наспех набросал на бумагу; но все равно, это идет от сердца, а значит — хорошо.
Виктор Гюго.
Брофферио
Париж, 7 августа 1851
Дорогой и красноречивый собрат!
Я очень задержался с ответом, но ведь вы знаете, через какие бури мы прошли. Республика, демократия, свобода, прогресс, все основные принципы, все завоевания девятнадцатого века сказались подвергнутыми пересмотру в прошлом месяце. В течение восьми дней пришлось прикрывать собой эту большую пробоину и отражать жестокий натиск прошлого, неистово ринувшегося на настоящее и будущее.
С божьей помощью мы победили. Старые партии отступили, и революция снова отвоевала свои прежние позиции. Вы уже знаете все эти добрые вести, но я рад пересказать их вам еще раз, именно вам, Брофферио, вам, так высоко и гордо несущему знамя народа и свободы в пьемонтском парламенте.
Дорогой коллега, — ибо мы коллеги, помимо полномочий наших отечеств нам даны полномочия человечества, — дорогой и красноречивый коллега, благодарю вас за мужество, которое вы мне придаете, поздравляю с прогрессом, который вы осуществляете, и крепко жму ваши руки.
Мадзини
Ваше благородное и убеждающее письмо глубоко тронуло меня. Оно пришло в самый разгар ожесточенного боя, который я продолжаю вести против реакции, не прощающей мне того, что я, ни разу не отступив, защищаю французский народ и народы Европы. Вот в чем они видят мое преступление.
А между тем оба мои сына в тюрьме; завтра, быть может, та же судьба постигнет меня; ну что же…
Я счастлив, что среди этой схватки мне привелось ощутить рукопожатие великого патриота Мадзини.
В. Гюго.
Париж, 28 сентября 1851
Поэту-бочару Вигье
В тюрьме, навещая своих сыновей, я вместе с ними прочел ваши прекрасные и благородные стихи. Вы — поэт, и в то же время вы — народ. В душе вашей свет, сердце ваше объято пламенем. Вы говорите то, что думаете, вы вкладываете в свои песни то, что чувствуете. Вот почему сердце мое открылось вам навстречу. Благодарю вас.
Поверьте мне, великая радость — страдать за свои убеждения. Мои сыновья горды и счастливы. Они начинают свою общественную жизнь с борьбы, и полученные ими раны ничего не смогут убить в них.
Разве можно убить идею?
Все мы, сколько нас есть, будем надеяться. Обратим свое лицо к сиянию будущего. Уже встает солнце, с каждой минутой оно светит все ярче, и при лучах его все явственнее выступают страницы конституции, имя которой — евангелие. Бог и народ! Вот в чем моя вера, сударь, так же как и ваша.
Поздравляю вас и благодарю.
Виктор Гюго.
20 октября 1851, Париж
Госпоже Виктор Гюго
Брюссель, воскресенье, 14 [228], 3 часа дня
Только что получил твое письмо, милый друг, и тут же отвечаю тебе. Будь покойна. Рисунки в безопасности. [229] Они здесь, при мне, и я могу продолжать работу. Уезжая из Парижа, я уложил их в другой чемодан и увез с собой.
Двенадцать дней я провел между жизнью и смертью, но ни на минуту не терял душевного спокойствия. Я доволен собой. К тому же я знаю, что выполнил свой долг, и выполнил его до конца. Это дает удовлетворение. Вокруг себя я видел лишь безграничную преданность. Порою моя жизнь была доверена десятку человек одновременно. Меня могло погубить одно слово. Но это слово не было произнесено никем из них.
Я бесконечно обязан г-ну и г-же де М., о которых я тебе говорил. Они выручили меня в минуту величайшей опасности. Зайди к г-же де М. и вырази ей самые горячие чувства. Она живет рядом с тобой, на улице Наварен № 2. Когда-нибудь я расскажу тебе обо всем, что они для меня сделали. А пока передай им глубочайшую сердечную признательность. Они тем более достойны ее, что принадлежат к другому лагерю, и услуга, которую они мне оказали, могла серьезно им повредить. Помни об этом и будь мила как с г-жой де М., так и с ее супругом, лучшим из людей. Стоит тебе его увидеть, и ты полюбишь его. Это второй Абель.
Напиши подробно о наших дорогих детях, о моей дочурке, — она, вероятно, очень горевала. Скажи им, чтобы написали мне. Бедным мальчикам, наверно, плохо пришлось в тюрьме, она переполнена до отказа. Не применили ли к ним какие-либо новые строгости? Напиши об этом. Я знаю, что ты навещаешь их каждый день. Обедаешь ли ты по-прежнему с нашей милой компанией?
