Прозрение. Том 2 (СИ) - Бэд Кристиан

На самой платформе тоже было по колено липкого белого газа.

Вряд ли «белые люди» хотели произвести впечатление на Колина — скорее, они так понимали удобство.

А ещё внутри белого корабля не было никого: ни человека, ни зверя. На всём пугающем белёсом обзоре.

— Поначалу мы переносили только ядро личности и её память о прошлом. Потому наши личности и получались иначе устроенными, чем человеческие… — голос возник из ниоткуда, и только потом из тумана стало формироваться тело.

Колин тоже возник из тумана, но целиком — с голосом и блестящей от пота лысиной.

Тело Ликама Брегенхайнера всё ещё создавалось. Его ласкал липкий белый туман. Поднимался от коленей к плечам, проникал сквозь невидимые поры его тела и снова падал вниз тяжёлыми хлопьями.

В какой-то момент оболочка хатта пошла мелкой рябью, потекла, но разряд, прошивший туман, снова сделал её похожей на человека.

— Логика строения мозга и память — ничто без эмоциональных связей, личностной окраски воспоминаний, особенностей социального поведения, — продолжал он как ни в чём не бывало. — Даже последовательность раздражения разных участков мозга играет иногда огромную роль. Ну, и гормоны, конечно. Ваше поведение — гормонально обусловлено. Но постепенно мы исправили ошибки моделирования сознания человека и научились кое-что имитировать.

Ликам Брегенхайнер направился к одному из «лифтов», делая Колину жест следовать за собой.

— Всё это вместе — не просто карта личности, это продукт уникальной логической, эмоциональной и социальной эволюции индивида в обществе таких же, как он. Да, это трудно: смоделировать всю ежесекундно меняющуюся информацию мозга вместе с системой глиальных связей каждого нейрона. Но мы умеем и это. И умеем предсказывать алгоритм изменений. Проблема в другом — если электрическая активность мозга прерывалась, можно восстановить только размер и количество его уникальных полей. Но в этих полях уже не будет личного опыта распознавания, накопленного индивидом. Память утрачивается полностью, если мозг был лишён кровоснабжения достаточно долго. Пять-семь минут — и результат уже сомнителен, и обязательно будут провалы в памяти. Десять-пятнадцать минут, и мы рискуем получить личность, далёкую от исходной. Полчаса — и уже совершенно точно будет другой человек с тем же общим личностным потенциалом. Мы вырастим необходимые участки мозга, при необходимости — вырастим даже весь мозг. У человека останутся склонности, похожие на склонности первоначальной личности, его способности. Но не более.

— Я знаю всё это, Хаген, — кивнул лендслер.

Ликам Брегенхайнер, отзывающийся и на это, более короткое имя, тоже кивнул в ответ:

— Я уважаю базовую сумму твоих знаний, но всё же могу предоставить и кое-что новое для твоего осмысления.

Хаген помолчал, продвигаясь вперёд по колено в таком приятном ему белом тумане. Обернулся:

— Мы изучили мозг. И у меня есть некоторая надежда.

Колин вгляделся в лицо хатта.

Мышцы лица Хагена были неподвижны. Хатт посчитал несущественным тот момент, что они должны постоянно сокращаться.

— Да, я надеюсь на инфицирование, — кивнул он, распознав почти незаметные сокращения мимических мышц собеседника. — Надежда была сразу. Она зиждется не только на исследованиях доктора Есвеца, но и в непонятной мне силе нежелания твоих «друзей» вернуть нам тело. Всё, что я рассказал здесь, им тоже известно. Но чего же они боялись тогда? Ну, вырастим мы новый мозг с теми же условными характеристиками, и что? Шанс, что мы получим такого же уникального бойца, как ваш капитан, стремится к нулю. Таким, каким он был, его сделала вся его сложная и многогранная жизнь. Её не повторить… — Хатт помедлил, и вдруг глаза его распахнулись необыкновенно широко, напоминая, что Хаген — не человек. — Так почему они так тряслись над куском мяса?

Колин молчал.

Не потому, что не понимал слов или у него не было версий. Он просто хотел услышать сначала чужое мнение.

— Я рассуждал так: если он попал к ним в руки в состоянии остаточной активности мозга, они могли грамотно законсервировать её, — продолжал Хаген. — Тогда мне понятно их нежелание терять материал для изучения. Но если им в руки попал труп, их поведение должно быть иным. Зачем им кусок человечьего мяса? Значит, что-то отличало вашего капитана от трупа и в момент обнаружения тела.

— Будь он жив — я бы почувствовал, — сказал лендслер.

— Это не так линейно, — Хаген активировал способность улыбаться. — Тем более, это был обученный эйнитами человек. В критической ситуации он мог защитить себя от восприятия другими. Даже друзьями.

— Знаний у него немного. Интуитивно он делал иногда большие шаги, в которых потом сам же и терялся. Я и не предполагал, что он сумеет покалечить «Спору». Для этого нужно было воздействовать непосредственно на пространство вокруг корабля. Изменить гравитационные постоянные и сдавить корабль. Не думаю, что он хотя бы слышал о том, что такое возможно.

— Ты говоришь о нём, как о живом, — заметил Хаген. — Это правильно.

Он сунул руку себе в грудь и принялся копаться там, как в шкафу, пока не вытащил прозрачный кубик с жидкой малиновой начинкой. — Если ты не имеешь ничего против, я приму наркотик. Это поможет мне настроиться на предстоящий разговор, он будет трудным.

— Зачем вам наркотики? Ваше так называемое «тело», насколько я знаю, ещё и фабрика по производству «химии» мозга. Ты же можешь приготовить любой наркотик непосредственно внутри?

— У нас есть ограничители. Собственная программа не даст мне задействовать энергетику, если выживанию организма будет грозить опасность. А мне понадобятся все мои резервы.

Белый туман пошёл красными сполохами — «Инвалютор» стыковался с «Леденящим» и «Гойей».

Техники с «Гойи» наводили в это время особую стыковочную зону. Настолько разные суда просто не могли стыковаться обычным способом.

Но вот «Леденящий» и «Гойя» сошлись бортами, и «Инвалютор» вдруг потёк, просочился между ними, обволакивая суда по провешенным техниками карбоновым шнурам.

В глазах у Колина зарябило — корабль тёк и изменялся в пространстве, словно весь состоял из тумана.

Прямые нити его «лифтов» ломались и свивались в петли таким причудливым образом, что желудок сам поднимался к горлу.

— Пойдём, зона уже пригодна для движения, — сказал Хаген, шагая прямо в туман.

Лендслеру уже приходилось однажды ступить в пустоту. Он успел подумать, что чувствует что-то сродни.

История сорок седьмая. «Хаген» (окончание)

Дьюп. Стыковочная платформа. Окрестности Джанги

В полной тишине командующие сходились на площадке, подвешенной между кораблями.

Техники с «Гойи» поспешно заканчивали монтаж кресел и защитных экранов. Они ретировались, едва завидев высокую фигуру эрцога.

Локьё появился едва ли не раньше Колина. Он двигался размашисто, зло. Затормозил посреди слепленного из аварийных платформ гулкого зала.

И тут же в начале противоположного коридора возник бывший лендслер.

Хаген шёл чуть сзади. Остатки белого тумана, герметизировавшего технические конструкции, тянулись следом за ним.

Локьё ждал.

Из третьего коридора показался тёмный силуэт комкрыла, генерала Абэлиса.

Десять шагов…

Двадцать…

Комкрыла сообразил поздороваться, но никто не ответил.

Локьё не отрываясь смотрел на Хагена. Колин Макловски стоял рядом с хаттом, но эмоций на его лице не было. Он закрыл себя вместе со звуками и тенями и, кажется, вообще потерял возможность чувствовать и говорить.

Комкрыла пожал плечами и опустился в одно из плавающих кресел.

От пола и стен тянуло холодом. Генералу Абэлису казалось, что он видит, как порастают льдом стяжки странного зала, висящего посреди пустоты. Он озяб и то и дело искал глазами часы.

Время шло. Командующие смотрели друг на друга и молчали.

Абэлис изучил стены, потом пол. Поднял взгляд…