Рыцарь Христа (Тамплиеры - 1) - Октавиан Стампас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очнувшись, он пришел в Вадьоношхаз сам не свой. Несколько коров и овечек потом все же нашлось, а остальных, видно, волки заели.
Пострадавшие от легкомысленности пастуха взяли с него кто чем мог, и осталась жена и дочь Миклоша среди четырех голых стен, а сам Миклош по миру пошел. Из жалости ему наливали и вина, и сидра, и пива, но он уже был не человек, и всюду ему казалось, что жарко, все он норовил куда-нибудь в холодок забраться. Так и помер зимой, залез в сугроб да и окоченел. Вот так-то, сударь. Что-то сдается мне, наш доблестный Годфруа тоже с самим чортом соревнование затеял. Говорят, будто он зимой плавал во Францию и привез оттуда каких-то странных монахов, которые ни на одном молебне тут не были, живут в стороне от лагеря и время от времени приходят к Годфруа о чем-то ему советовать. Я видел одного из них, и, знаете, сударь, на кого он похож?
- На кого же?
- На того безобраза, которого вы своею ручкой в дырку бросили. Помните дырку на вершине Броккума? Не скажу, что он тот же самый и есть, этого не скажу, нет. Но вполне возможно, что брат. Очень похож.
- А не может так быть, что на тебя здешняя жара повлияла? - спросил я с тревогой за здоровье Аттилы.
- Вы все смеетесь, сударь, будто вам по-прежнему восемнадцать лет, как когда я вам в Мантуе про гору Броккум рассказывал. Вот хоть режьте меня, а чует мое сердце, что не только ради Господня Гроба лезет лотарингский герцог в Иерусалим. И ответьте мне, как это он решился все свое имущество вместе с самим Буйоном продать, чтобы только сюда прийти? Э, сударь, он тут рассчитывает получить особенную прибыль. И тут вопрос - какую? Небесную? Ее и без Иерусалима добиться можно. Соблюдай Христовы заповеди и будешь в раю. Значит, он ищет овладения чем-то, что, как ему кажется, принесет ему некую силу, каковой ни у кого нет. А это, сударь, смахивает на игру почище той, которую затеял с полосатым быком пастух Миклош. Боюсь, герцог Годфруа тоже спохватится, да будет поздно. Вы уж, сударь, держитесь от него подальше. Он сам не знает, чего хочет, а как получит, то и взвоет, Это как вышло у нас в Вадьоношхазе с сыном садовника Хорки, которого, как и отца, тоже Хоркой звали. Этот, как стал женихаться, прослышал где-то, что нет на свете женщин прекраснее цыганок, причем, он был уверен, что всякая цыганка, непременно диво как хороша собой и зажигательна. Он дал клятву, что женится на первой цыганской девушке, какую только встретит, и надо так случиться, что в Вадьоношхаз приехал цыган Бамбулешка, тот самый, что, как и Миклош-пастух, с чортом на перепой соревновался. При нем была дочь его по имени Мыца, которая не любила мыться и была такая грязная, толстая и ленивая, а лицом - вылитая ведьма Босоркань. Увидел ее дурак Хорка и пришлось ему ее взять в жены. Очень быстро он разочаровался в цыганских женщинах, да было поздно. Бамбулешка садовнику Хорке, отцу дурака Хорки, много денег дал, чтоб только свою никудышную и ленивую дочь пристроить. Но как ни смешно, а со временем Хорка стал доволен своей женой Мыцей, и вот по какой причине - от грязи на ней стали заводиться какие-то особенные мошки, на которых очень хорошо рыба клевала, и долгое время никто не имел таких уловов, как цыганкин муж Хорка. А потом у Мыцы родился сын, которого тоже почему то назвали Хоркой. С ним произошла особенная история...
Про третьего Хорку я уже не смог послушать по той причине, что устал от болтовни Аттилы, меня разморило от вина и усталости, и я крепко заснул.
Глава XII
ОСВОБОЖДЕНИЕ ИЕРУСАЛИМА
Весь следующий день шли последние приготовления к штурму. Катапульты и фрондиболы106, а также несколько старинных римских баллист, передвижные осадные башни с откидывающимися мостиками, винеи, лестницы и тараны - все приводилось в порядок. Пьер Эрмит, который, как оказалось, переживал новый взлет своей славы, имел видение Пресвятой Богородицы; Дева Мария сообщила ему, что если крестоносцы будут соблюдать в течение трех дней строжайший пост, а потом обойдут крестным ходом вокруг всего Иерусалима; то пятнадцатого июля возьмут город решительным приступом. На Годфруа Буйонского это подействовало особенным образом, ибо пятнадцатого июля совпадало с днем ангела девушки Ульгейды, которую он когда-то любил в Вероне. Более, чем кто-либо, он был полон решимости освободить Святой Град, и сколько я ни присматривался к нему, ни в чем не проявлялось какое-то иное устремление нежели то, с коим и я пришел ко стенам Иерусалима. Хотя в свое время Аттила оказался прав относительно императора Генриха, все же, он был слишком недоверчив к людям.
В полночь папский легат, совершив молебен, повел за собою крестный ход, в котором участвовала почти вся армия крестоносцев. Никаких странных монахов, о которых говорил Аттила, я не видел, хотя шел в двух шагах от Годфруа, несшего белое знамя Святого Петра, которое Пьер Эрмит то и дело пытался у него перехватить, но тщетно, после бегства Стефана де Блуа герцог Лотарингский решительно завладел главным знаменем крестового похода. Ночь была светлая, яркие крупные звезды и огромная белая луна сияли на необозримом южном небосклоне. Стояла такая тишина, что огни свечей почти не трепыхались. Мы шли медленно, не громко, но с большим чувством распевая псалмы, молитвы и гимны. Я нес в руках огромное деревянное распятие, рядом со мной Аттила нес хоругвь, на душе было светло и торжественно, как на Пасху. То и дело я поглядывал на белеющие в отдалении стены Иерусалима, на которых тоже виднелись огоньки. Сарацины почему-то не решались стрелять в нас, хотя при их мастерстве могли нанести немалый урон. Возможно, у них иссякал запас стрел, а может быть, зрелище крестного хода зачаровало их, не знаю.
Дойдя до Гроба Богородицы, мы отслужили Ей молебен; Пьер Эрмит вновь громко поведал о чуде Ее явления к нему именно в этом месте после того, как он долго молился Ей. Несомненно этот человек обладал удивительным даром красноречия, его проповедь воспламеняла сердце, и думаю, не только у меня одного возникло труднопреодолимое желание немедленно идти на приступ. Но Пьер Эрмит призвал последовать дальше, и мы вошли в Гефсиманский сад, где папский комиссар прочел вслух из Евангелия от Марка про моление о чаше и арест Спасителя. Правда, я больше люблю, как это описано у Луки, но когда легат громко прорыдал слова: "Они же все признали Его повинным смерти. И некоторые начали плевать на Него и, закрывая Ему лицо, ударять Его и говорить Ему: прореки. И слуги били Его по ланитам", у всех нас возникло чувство, что Его только что арестовали и увели к первосвященнику Каиафе, а мы пойдем и освободим Его. И луна, встающая над вершиной горы Елеонской, смотрела на нас умоляюще, как лик Богородицы.
Берегом потока Кедронского мы пошли дальше, миновали гробы Иосафата107, Авессалома и Захарии, купель Силоамскую, водами которой исцелился помазанный Христом слепец,- и мы тоже умывались из нее, жаль, что нельзя было пить эту сладковато-солоноватую воду. Далее мы проследовали ко гробу Исайи, помолились этому пророку и вдоль древней стены Давида спустились в долину Енном, когда луна взошла на самый верх небосвода и сияла прямо над нашими головами. Всюду мы останавливались для совершения молебнов и воспоминаний из библейской истории. Не знаю, что именно встревожило сарацин, когда мы подошли к Гигонскому водоему, но именно здесь они впервые обстреляли нас. Возможно, кто-то из их начальников знал о значении этого жуткого ущелья, бывшего некогда местом сбрасывания нечистот, трупов павших животных и казненных преступников, и решил принести жертву геенне108, отдав приказ выпустить по нам несколько сотен стрел. А может быть, просто здесь мы оказались в наибольшем приближении к стенам города, возведенным Иродом Агриппой109 и укрепленным императором Адрианом. Стрелы посыпались на нас с Сионской вершины, где располагалась угловая башня крепости. Кажется, она называлась Змеиной. Несмотря на обстрел, мы не убыстряли свой ход. Тех, кто нес кресты, хоругви, знамена и образа, другие рыцари защищали своими щитами. Но не всех миновала смерть, и несколько десятков человек осталось лежать здесь в подтверждение пророчества Иеремии110 о том, что место сие назовется долиной Убиения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});